Пантагельо с любопытством посмотрел на лейтенанта Холдейна.

— Должно быть, вы ведете необычное расследование.

— Очень, — согласился детектив.

Внезапно у Лауры пропали все страхи. Она более не боялась открыть дверь в палату Мелани. Взялась за ручку, уже собралась толкнуть дверь.

Остановила ее рука доктора Пантагельо, опустившаяся ей на плечо.

— Еще один момент.

Лаура с замиранием сердца ждала, пока молодой врач подберет слова, чтобы сообщить последнюю плохую новость. Она знала, что новость будет плохой. Видела это по его лицу. Он был слишком неопытен, чтобы скрывать свои чувства за бесстрастной маской профессионала.

— Состояние, в котором она находится… ранее я назвал его «трансом». Но это не совсем верно. По существу, это практически кома. Такое состояние можно увидеть у детей-аутистов, когда они в максимальной степени уходят в себя.

Во рту у Лауры пересохло, как будто последние полчаса она ела песок. На языке появился металлический привкус страха.

— Продолжайте, доктор Пантагельо. Говорите прямо. Я сама врач. Психиатр. Что бы вы мне ни сказали, я выдержу.

Теперь он заговорил быстрее, слова полились потоком, словно он стремился как можно скорее поделиться с ней плохими новостями и умыть руки.

— Аутизм, психические расстройства в целом — не мой профиль. Очевидно, это по вашей части. Поэтому лучше мне вообще об этом не говорить. Но я хочу подготовить вас к тому, что ждет вас за дверью. Ее уход в себя, ее молчание, ее отстраненность… в общем. Я не думаю, что из этого состояния ее удастся вывести легко и быстро. Я думаю, она пережила что-то очень травмирующее и ушла в себя, чтобы отгородиться от воспоминаний. Чтобы вернуть ее в реальный мир, потребуется… невероятное терпение.

— А может, она уже не вернется? — спросила Лаура. Пантагельо покачал головой, подергал бородку, повертел стетоскоп.

— Нет, нет, я этого не говорил.

— Но вы об этом подумали.

Молчание послужило подтверждением.

Лаура открыла дверь и вошла в палату. Врач и детектив последовали за ней.

Дождь бил в единственное окно. Создавалось впечатление, будто по стеклу колотят крыльями сотни птиц, пытающихся вырваться из западни. Далеко в ночи, ближе к невидимому океану, дважды, трижды полыхнула молния и умерла в темноте.

Из двух кроватей ближайшая к окну пустовала, и в той половине палаты царил сумрак. Свет горел над второй кроватью, на которой лежала девочка, укрытая простыней, в обычном больничном халате. Ее голова покоилась на подушке. Часть кровати у изголовья приподняли вместе с верхней половиной тела лежащего ребенка, так что Лаура, переступив порог, сразу увидела лицо девочки.

Это была Мелани. Лаура в этом не сомневалась. Девочка унаследовала волосы матери, нос, аккуратный подбородок. А вот лоб и скулы достались ей от отца. Глаза были того же зеленого оттенка, что и у Лауры, но глубоко утопленными, как у Дилана. За шесть прошедших лет Мелани, конечно, изменилась. Лаура помнила ее совсем не такой, но установить личность позволяли скорее не внешние приметы, а нечто иное, неуловимое, возможно, аура, эмоциональная и даже психическая связь между матерью и дочерью, которая восстановилась, как только Лаура вошла в палату. Она знала, что перед нею ее маленькая девочка, а вот каким образом она это узнала, объяснить, пожалуй, если бы и смогла, то с трудом.

Мелани напоминала ребенка с плакатов международных организаций, борющихся с голодом или собирающих средства на поиск методов лечения какой-то редкой и пока еще смертельной болезни. Бледная кожа с нездоровым, сероватым оттенком, губы скорее серые, чем розовые, темные мешки под запавшими глазами, словно она размазывала слезы чернильным кулачком.

Да и сами глаза свидетельствовали о ее нездоровье. Она смотрела в пустой воздух над собой, моргая, но ничего не видя… ничего в этом мире. В этих глазах не было ни боли, ни страха. Только опустошенность.

— Сладенькая, — обратилась к ней Лаура. Девочка не пошевельнулась. Глаза не дернулись.

— Мелани! Никакой реакции.

Лаура нерешительно двинулась к кровати.

Девочка не ощущала ее приближения.

Лаура опустила предохранительный поручень, наклонилась к ребенку, вновь позвала по имени и опять не добилась ответной реакции. Дрожащей рукой коснулась лица Мелани, горячего, как при повышенной температуре, и это прикосновение потрясло ее до глубины души. Дамба, сдерживающая эмоции, рухнула, Лаура схватила девочку, подняла с кровати, обнимая, крепко прижала к себе.

— Мелани, крошка, моя Мелани, теперь все будет хорошо, все будет хорошо, обязательно будет, ты в безопасности, со мной ты в безопасности, с мамой ты в безопасности, слава богу, в безопасности, слава богу. — И вместе со словами из глаз Лауры катились слезы, она плакала навзрыд, никого не стесняясь, как в последний раз плакала давным-давно, когда сама была ребенком.

Если бы Мелани тоже заплакала. Но нет. И не обняла мать. Лежала, обмякнув, в объятиях Лауры: податливое тело, пустая оболочка, не ведающая о любви, которую могла получить, неспособная принять поддержку и уход, предлагаемый матерью, отстраненная, остающаяся в своем собственном мире, потерянная.

Десять минут спустя, в коридоре, Лаура вытерла глаза двумя бумажными салфетками, высморкалась.

Дэн Холдейн ходил взад-вперед. Его ботинки поскрипывали по чисто вымытым виниловым плиткам. По выражению лица детектива Лаура догадалась, что он пытается подавить ярость, которую вызывали у него те, кто сотворил такое с Мелани.

Может, у копов было больше сострадания, чем она думала. У этого, к примеру.

— Я хочу оставить Мелани в палате как минимум до второй половины завтрашнего дня, — нарушил молчание доктор Пантагельо. — Для наблюдения.

— Конечно, — кивнула Лаура.

— Когда она выпишется из больницы, ей потребуется психиатрическая помощь.

Лаура кивнула.

— Вот о чем я думаю… вы не собираетесь лечить ее сами, не так ли?

Лаура сунула мокрые салфетки в карман пиджака.

— Вы думаете, что лучше пригласить кого-то еще, квалифицированного, но постороннего психиатра?

— Да.

— Доктор, я понимаю, на чем вы основываетесь, и в большинстве случаев согласилась бы с вами, но не в этом.

— Но мать, лечащая своего ребенка, — вариант не из лучших. Вы будете более требовательно относиться к дочери, чем к обычному пациенту. И уж извините меня, но вполне возможно, что родительское воздействие — часть возникшей у ребенка проблемы.

— Да. Вы правы. Обычно. Но не на этот раз. Я не творила такого с моей маленькой девочкой. Я не имела к этому ни малейшего отношения. По существу, я для нее — такая же незнакомка, как и любой другой психиатр, но я могу уделить ей больше времени, окружить ее большей заботой, большим вниманием, чем кто бы то ни было. С другим врачом она будет еще одним пациентом. Но со мной — моим единственным пациентом. Я уйду из больницы Святого Марка. Я передам моих частных пациентов коллегам на несколько недель, а то и месяцев. У меня не будет необходимости ожидать быстрого прогресса, потому что я не буду ограничена во времени. Я целиком посвящу себя Мелани. Она получит не только то, что я могу предложить как психиатр, как врач, но и мою материнскую любовь.

Пантагельо уже собрался предупредить еще о какой-то опасности принятого Лаурой решения, но в последний момент передумал.

— Тогда… удачи вам.

— Спасибо.

— Это большая работа, — сказал детектив после того, как врач ушел, оставив их в пустынном, пахнущем дезинфицирующим раствором коридоре.

— Я смогу с этим справиться.

— Уверен, что сможете.

— У нее все будет хорошо.

— Я очень на это надеюсь.

На сестринском посту в конце коридора дважды звякнул телефон.

— Я приказал прислать полицейского, — продолжил Холдейн. — На случай, что кто-то будет искать Мелани, если она стала свидетельницей убийств. Охрана не помешает. Во всяком случае, до второй половины завтрашнего дня.