— Я заказывал в Ленинграде не только платформы, но и проекты бронепоездов. Тоже бери на контроль. Как будут готовы, мы туда заглянем.

Всё, что ли? Оглядываюсь на Сашу, свой ходячий справочник, ежедневник и блокнот для записей. Роль карманного планшета из моего времени парень выполняет на ять. Он еле заметно кивает: всё.

Не, не всё! И всё никогда не будет.

— Иван Васильевич, отдайте приказ частям, квартирующим в Бресте. Составить план размещения войск вне города. Со складами и прочим. Пусть обдумают способы скрытного перемещения большей части боеприпасов и вооружений. Включая танки. Оставить в городе минимум для обороны и всю неисправную технику. Для неисправных танков подготовить огневые точки с вкапыванием в землю, чтобы только башня торчала. Всё маскировать!

— И вот ещё что. Где-нибудь под Минском и Смоленском расширить, и если надо построить новые, летние лагеря для детей, — смотрю на Михайлина и Васильева, — это пока не горит. Но загорится через три-четыре недели. Так что думайте. Лагеря не должны быть заметны с воздуха.

У моих инженерных генералов и не только у них расширяются глаза. Командующий думает об эвакуации? Командующий обо всём, сцуко, думает! Обязанность у меня такая.

— Всё! — хлопаю ладонью по столу, — хватит на сегодня. Все свободны.

Время почти пол-одиннадцатого. Не слабо мы позаседали, аж Маяковский вспомнился.

— Сочини нам чаёк, Саш, — когда все разошлись, решаю посидеть один. Саша не в счёт.

Мне надо подумать. Куча проблем, к которым не знаю, как подступиться. Младших и средних командиров надо учить полевой тактике. Им надо твёрдо и ясно знать, чему учить красноармейцев и что я буду с них требовать. Старшие… да, вот ещё узкое место, старшие командиры тоже должны знать. Ладно, командующих армиями, наверное, не стоит загонять на тактическое поле… или стоит?

Тру лоб ладонью. Берусь за серебристую ручку подстаканника, вдыхаю дымящийся пахучий аромат. Если заставлять командармов ползать по полю, то и самому надо. Мой генерал внутри ворохнулся, невместно де полнозвёздному генералу… а ну, цыть!

Решено. Начнём с генералов. Не трону только свой штаб, за исключением начальника боевой подготовки. И подкреплю методику запуска импульса сверху. Когда генералы и полковники поползают по полю, они потом с майоров не слезут, а те оторвутся… не, эти уже не оторвутся. Лейтенантов и капитанов я тоже вздрючу сам.

А курсанты? Курсантов тоже я. Их сейчас этому в училищах не учат. И где мне всех их собирать? В Смоленском пехотном училище? А почему в пехотном? Потому что общевойсковая подготовка у всех есть. Но на начальном уровне любой командир должен уметь обращаться с миномётом, пулемётом любой доступной конструкции, самыми распространёнными пушками, худо-бедно водить машину и танк. Знать основы сапёрного дела, рукопашный бой, короче на все руки от скуки. Уметь всё на высоком уровне невозможно, универсал никогда не достанет узкого профи. Но в критических ситуациях любая мелочь может сыграть.

И что делать? Бегать с толпой курсантов-выпускников по всем училищам. Набегаешься так, ага…

— Что? — я смотрел на Сашу, когда он что-то сказал, но я пропустил. Приходится переспрашивать.

— Комкор Никитин звонит.

В голове что-то сходится, но надо брать трубку. Слушаю возбуждённый голос комкора, с трудом заставляю себя реагировать. Генерал страшно доволен полученными танками, увидел, наконец, что корпус начинает запитывать хоть какая-то струйка. Андрей Григорич у меня напористый такой пучеглазик. Вроде и небольшие глаза и не навыкате, а почему-то лезет в голову это слово, когда его вижу.

— Андрей Григорич, хорошо, что позвонил… да откуда ж я знаю, когда ещё техника прибудет? Как слепят, так и пришлют. Всю новую технику буду отправлять тебе и в 17-ый корпус. Пора вас хоть как-то оживить.

Кое-как дожидаюсь, когда он заткнёт свой фонтан.

— Андрей Григорич, перебирайся в Молодечно. Корпус твой будет располагаться между Молодечно и Минском. Где-то в этом районе.

— Едрит мою кобылу, Дмитрий Грыгорич, я всё понял! — в голосе комкора нескрываемая радость. Его тыловой бумажный корпус превращается в реальный, и сообразительный генерал тут же догадывается, что раз его назначение — прикрытие столицы республики, то без внимания его не оставят. Будут люди, будет техника, будет всё.

— Приказ я подготовлю, а ты пока езжай туда и присматривай место. Если у тебя всё, то будь здоров.

— Да пабачэння, Дмитрий Грыгорыч, — как обычно, невыносимо для моего образованного уха, по южно-русски гэкает комкор. Чтоб тебя! Белорусский суржик в сочетании с донским говором можно применять в качестве оружия, способного контузить.

Вот теперь можно и покурить. Допиваю чай и отхожу к окну, пальцами разминаю папиросину. С наслаждением отдаю на растерзание лёгким порывам ветра клубы дыма.

О том, что моё настроение повернуло в положительном направлении, вижу по реакции Саши. Исчезает дисциплинированно подавляемое им несколько дней беспокойство и тревога за начальство. Лицо моего помощника ощутимо светлеет.

Он прав. Не решил я ещё ни одной проблемы, но сегодня последняя крепость пала. Знаю, что и как надо делать с тактической подготовкой всего личного состава. Никто у меня дикой толпой в атаку ходить не будет.

4 апреля, пятница, время 09:25.

Минск, Мачулище, военный аэродром.

— Надо снять радиостанцию и посмотреть, что внутри, — авторитетно заявляет радиоинженер Хадарович. На это я скептически кривлюсь.

Мы внутри моей тэбэшки, которую на выровненную дорожке мой лётчик сумел посадить. Радиогруппа специального назначения приступила к работе, мне на радость. И вдруг такое заявление. Буду надеяться, что это он из чувства педантизма предлагает начать работу по порядку.

— А ты точно радиоинженер? — на моё заявление молодёжь прячет ухмылочки, Хадарович смотрит возмущённо. Я объясняю:

— Радиостанция работает, можете включить и что-нибудь поймать. С этим всё в порядке. Невозможно пользоваться радио в полёте, когда оборудование самолёта работает. Помехи от него всё забивают.

— Надо проверить, — упрямо настаивает Хадарович, но тут я не спорю.

С этого работа и началась. Радиостанция сильная, Москву ловит ещё что-то, да на разных языках. Это если по гражданским частотным диапазонам гулять. Знаю по опыту, что во время полётов что-то можно кое-как услышать, что-то никак. Здесь, на земле намного лучше.

Хадарович быстро реабилитируется. Присоединяет к аккумулятору какую-то штуку, как оказалось, это обычный конденсатор, вернее, их целая батарея. В руке какой-то инструмент, к которому присоединены провода…

Принцип я понял быстро. Конденсаторы заряжаются от аккумулятора, а когда Хадарович сжимает ручки, два игольчатых контакта сходятся на расстояние в доли миллиметра и начинают искрить. В это же время в наушниках начинается треск. Это он здорово подготовился, одобряю.

Оглядываю самолёт изнутри. ТБ-7 один из редких самолётов, в которых фанеру не использовали. Он весь металлический, а значит, помехи до наружной антенны дойти не могут.

— Саша, двери закрой, — после закрывания становится темнее, но нам много света не надо. — Пробуй ещё, Пал Юрич.

Положение изменилось не сильно. Если только измерить уровень шума точной аппаратурой или убедить себя, что это так, то можно заключить, что уровень шума уменьшился. На глаз, вернее, на слух не заметно.

Дверь открыли. Хадарович размышляет, оглядывая салон. Молодёжь молча ждёт ценных замечаний от своего гуру. А мне интересно, догадается или нет. Невместно генералу быть умнее инженера на его же поле. Нет, не догадывается.

— Придётся всё-таки радиостанцию смотреть…

Вот маньяк! Всё бы ему разбирать, попросить у Юделевича другого? А будет ли другой лучше? Он рассуждает, как ремонтник, в привычной манере. Приносят неисправный приёмник, с виду целый, значит, что надо делать? Правильно, разбирать и проверять внутренности.

— Исправно работающую радиостанцию разбирать запрещаю, — поворачиваюсь к лётчику, — если эти ухари в моё отсутствие туда полезут — бей их по рукам. В конце концов, схема радиостанции засекречена, а у вас доступа нет.