Сонный Лёвка выполз на кухню гораздо позже. Я уже успел позавтракать и вместе с бабушкой сходить на птичник. Бабушке самолично приспичило выбрать петушка к обеду, и прислуге она право выбора не доверила. Я заранее попросил Марию Алексеевну указать, на какую из птиц выпадет её выбор, и когда она это сделала, чуть выждал, дожидаясь, когда гордый птиц останется в одиночестве, и Серпом снёс ему голову.

— Ох, Сашенька, зачем ты так? — запричитала впечатлительная дворянка.

— Бабушка, а ты думаешь, с татями всё иначе было? Уж прими меня таким, какой я есть — взрослым, серьёзным и крайне опасным для врагов.

— А ведь ты и вправду повзрослел, — признала старушка, когда я вышел из птичьего загона, неся на откинутой в сторону руке, обезглавленную тушку птицы.

— Лев Сергеевич, — строго и официально обратился я к брату, — Сегодня вы спали так допоздна последний раз. Извольте выбрать, сударь, мы будем из вас делать мужчину и кавалера, или вы желаете остаться жирдяем и маменькиным сынком?

Сначала брат от моего тона и обращения офонарел, а потом и на обидные слова носом захлюпал.

— Давай, разревись мне ещё, как девчонка. А ну, бегом умываться! Одна нога здесь, другая там! — гаркнул я ему чуть ли не в ухо, на что он пулей вылетел с кухни.

Мда-а… Тренировкой это сложно назвать. Отжаться Лёва смог три раза, ни разу не подтянулся, а добежал лишь до конца липовой аллеи, обратно семеня быстрым шагом и обливаясь при этом потом, который с него катился ручьями.

Я лишь головой покачал. С ним предстоит работать и работать.

Пока мы ограничились прогулкой, быстрым шагом прогулявшись до яблоневого сада и обратно. Кстати, яблоки ещё не созрели. Уже большенькие, но очень твёрдые и кислые.

С ответным визитом в Тригорское затягивать не стали. Я так и вовсе испросил разрешения у Прасковьи Александровны, чтобы прибыть пораньше и верхом, так как хочу посмотреть, как у неё всё в имение устроено.

Хозяйка она крепкая, да и муж её покойный в хозяйств знал толк. Оттого их Тригорское, при семистах душах крепостных, цветёт и пахнет, принося хороший доход, не то, что наше Болдино, которое отец в очередной раз намеревается перезаложить осенью.

Когда-то и бабушкино Михайловское считалось весьма солидным землевладением. Как никак, семьсот десятин земли (или как я тут же перевёл для себя, семьсот шестьдесят пять гектаров), при ста восьмидесяти душах крепостных, которых считали только по мужскому населению — это серьёзное хозяйство. Жаль только, захирело оно. Сейчас я в Михайловском застал лишь несколько десятков дворовых, сад, огород, конюшню, коровник, птичник и оранжерею, где выращивали мускусные дыни. Ни фабрики, ни винокурни, ни товарного производства льна и зерна уже не было. Даже обильные фруктовые урожаи из роскошного сада, устроенного ещё моим дедом, пропадали напрасно. Как ни странно, но за упадок в Михайловском я почувствовал себя виноватым. Слишком много времени уделяла бабушка нам, внукам, особенно своему любимцу — Александру, то бишь мне. Оттого и пустила дела в Михайловском на самотёк, нянчась с внучатами то в Петербурге, то в Захарово.

Отчего вдруг у меня интерес к быту и доходам помещиков проснулся — так тут всё просто.

Я попытался представить себя в Петербурге, и понял, что места мне там нет. Скучная жизнь служащего, на жалованье которого не шиканёшь, и совместное проживание с безумной семейкой Пушкиных, где один Лёвка более-менее нормальный, ну, и сестрица ещё туда-сюда. А когда в квартире орущий младенец появится, то всё — тушите свет. Про спокойную жизнь можно забывать.

Цены в Питере не то, что на Псковщине — кусаются, да ещё как. Съехать на съёмное жильё при моих доходах никак не удастся, а тут ещё и друзья по лицею, к которым я не просто равнодушен, а даже вынужден их опасаться.

«Общество истинных и верных сынов Отечества» — слыхали про такое? А про «Союз Спасения»?

Полно в Питере таких тайных сообществ, и лицейские дружки Пушкина активно варятся в этой каше вольнодумства и пустопорожнего бренчания словами про невыполнимые прожекты. Но я-то точно знаю, что кроме слов и глупостей их действия ни к чему хорошему не приведут.

«У нас есть общество, и тайные собранья по четвергам. Секретнейший союз… Но государственное дело. Оно, вот видишь, не созрело».*

В комедии Грибоедова эти слова произносит заведомый болван и свистун Репетилов, и они однозначно дают понять цену этим тайным кружкам вольнодумцев.

* Грибоедов. «Горе от ума».

Так что нет, мы пойдём другим путём…

Вид на Тригорское открылся, стоило мне обогнуть небольшую берёзовую рощицу.

Действительно — Тригорское, иначе не назовёшь.

Три холма даже издалека бросаются в глаза. На одном стоит церковь. На втором — городище. Третье было раньше занято господской усадьбой, но её решили снести за старостью лет и построить новую. А пока семейство Вульфов переехало в бывшее здание полотняной фабрики, где когда-то изготавливали парусину, да там и обустроилось, в скором времени позабыв о своих строительных амбициях.

Прасковья Александровна меня встретила на крыльце, одетая в элегантный наряд для конных прогулок.

Поприветствовали друг друга, и хозяйка поместья, подсаженная лакеем в дамское седло, уверенно направила свою каурую лошадку по широкой дорожке, находящейся в превосходном состоянии.

— Прасковья Александровна, позвольте спросить, куда мы направляемся? — поравнялся я с ней, благо, дорога это позволяла.

— Хочу вам наш парк показать, — чуть добавила она хода своей каурой и вырвалась вперёд.

Хорошо, что я не ляпнул, что по парку вообще-то принято ходить пешком.

Садово-парковое хозяйство в Тригорском занимало тридцать семь гектаров. К чести хозяйки стоит отметить, что парк содержался если не в образцовом, то в очень достойном состоянии. Дорожки чистые и тщательно отсыпаны песком. Три пруда внутри парка тиной не заросли. Скамейки, разбросанные в живописных местах, выглядят, как новые. На одной из них, с видом на реку Сороть, мы и уселись поговорить.

— Вижу, Александр Сергеевич, вы чем-то обеспокоены, — вытащила Прасковья Александровна из рукава веер, и начала обмахивать раскрасневшееся лицо.

— Загадку пытаюсь разгадать, но не получается, — признался я.

— Так скажите её мне, может я вам смогу помочь.

— Очень часто наблюдаю такую картину: дед был богат, сын уже нуждается, а внук и вовсе по миру пойдёт.

— Ох, уж эти мне гиперболы! — звонко рассмеялась помещица, — Хотя, в целом верно, но чересчур пессимистично. Я в ваши годы на мир веселей смотрела! — определённо начала заигрывать Прасковья.

— Но цены смотрите как растут! — я на самом деле не мог понять, отчего здесь, на Псковщине, крепостные так недорого стоят, а тому Пушкину, спустя какие-то четырнадцать лет под имение с двумястами душ охотно ссудили почти сорок тысяч рублей.

— Третьего дня я письмо получила от своей доброй приятельницы, — издалека начала Прасковья Александровна, — Муж у неё близок к финансовым кругам, и ей довелось не так давно услышать его разговор с одним из партнёров. Мужчины вполне уверенно обсуждали, что они будут делать, когда осенью цены на ассигнации упадут до четырёх с половиной рублей за рубль серебром.

— То есть, вы хотите сказать, что у нас не цены растут, а деньги дешевеют?

— Заметьте, Александр Сергеевич, это не я, а вы сказали. И подскажите мне, сколько сейчас времени?

— Без четверти четыре.

— Нам пора. Мне за приготовлениями к вечеру надо проследить, — легко поднялась с места помещица.

— Жаль. Очень хотелось всё подробней у вас осмотреть, — вполне искренне признался я в ответ, так как впервые вижу более-менее ухоженное помещичье имение.

— Я дам вам сопровождающего. А то и вовсе управляющего попрошу с вами проехаться, если он на месте и не занят, — с улыбкой приняла Прасковья Александровна мою помощь и ловко присела на женское седло.