Тем не менее, какая-то искра ненасытного интереса пронзила меня. Его «проблемные девицы» — не просто статистика, а целый мир жизней, надежд и, возможно, мечтаний, которых они жаждали. Я понимал, что продажа этой груды человеческих желаний — не просто сделка, а возможность дать им шанс. Словно увлеченный художник, я начал прикидывать пути, по которым я смогу привести и их, и себя к новой жизни. Да, для двенадцати совсем юных девушек, что обитают на берегу Балтики в мызе Витенцевель, и не видят для себя никакого светлого будущего.

К разговору про мануфактуру мы вернулись после завтрака.

Братья Ганнибалы ещё спали, дед неподалёку курил трубку, первую из трёх за день, а мы с Христианом Ивановичем неспешно беседовали на веранде, устроившись в удобнейших креслах. Между нами был невысокий столик с чаем и свежей местной выпечкой, напоминающей печеньки со сливочным привкусом.

Вистингаузен мне вещал про достоинства сетевязального дела, а я слушал его с улыбкой, время от времени дублируя вопросы Виктора Ивановича, который невидимой тенью устроился за нашим столиком третьим, соорудив себе виртуальное кресло.

Вопросы мой тульпа задавать умеет. Вскоре Христиан и сам не заметил, как от восхваления достоинств своей мануфактуры он перешёл к сетованию по поводу трудностей и жалобам на гримасы судьбы.

— Вы же желаете мне передать в аренду своё предприятие, с его весьма специфическими и проблемными активами? — озадачил я хозяина мызы довольно сложным оборотом речи, — И я готов продолжить обсуждение этого вопроса. Следующий вопрос в цене. Капиталы мои не настолько велики, чтобы я мог себе позволить их вкладывать даже в малодоходные предприятия, и уж совсем не готов приобрести что-то работающее в убыток.

И когда Христиан, все ещё не веря в своё счастье, произнёс цифры, я с улыбкой ответил:

— Давайте попробуем, но цену вам придётся снизить втрое. Но это первая часть нашего договора. На исполнение его второй части я готов выделить ещё сто рублей ассигнациями.

— Что за вторая часть? — заинтересовался Вистингаузен.

— Это хорошо, что с первой частью вы согласны и мы можем двигаться дальше, — заметил я, словно между делом, — Речь пойдёт про доставку ваших работниц в Михайловское, но через месяц. Мне нужно время, чтобы успеть подготовить им жильё.

— А отчего не ко мне, в Петровское? — ревниво спросил дед, сердито запыхтев трубкой.

— Твой наследник у меня доверия не вызывает. Дед, не приведи Бог, но случись что с тобой, и года не пройдёт, как он всё по ветру пустит, имение в залог отдаст, а сам по Парижу и Ницце кинется деньги транжирить. Скажи, что это не так?

В ответ старый лишь закашлялся, и глянул на меня таким взглядом, словно хотел насквозь просветить.

— А вот об этом мы с тобой позже поговорим. Один на один, — сердито отбросил он непогашенную трубку, и покинул веранду, оставив меня с Христианом Ивановичем один на один.

И это хорошо. Дед-то думал, что он неопытного внучонка страхует, чтобы тот не поддался на хитрые уловки многоопытного Вистингаузена, а на самом деле он мне немного мешал. Без его наблюдения я бы этого немца недоделанного в два раза быстрее додавил. Что сейчас и сделаю.

А всё от чего? Так я на работниц успел поутру мельком глянуть, когда пробежку изображал. Подсказал мне Виктор Иванович, где их по утру можно увидеть. Вот и выбежал я на берег местного мельничного пруда, когда они из воды выходили.

Не ах, конечно. В том смысле, что не особые красавицы, если судить по меркам русского понятия о красоте. К тому же, росточком невелики, что для меня, малорослого Пушкина, только в плюс. И все, как одна, белобрысы. Но грудь, пусть и невеликая, присутствует у всех и нижние восемьдесят впечатляют. И волосики по всему телу светленькие.

А так ладные девахи и не жеманные. Две или три правда прикрыться попробовали, но опять же, пара из них робко помахала мне в ответ, когда я вынырнув из-за кустов, через несколько секунд уже покинул берег, не меняя темпа бега.

Просто мимо пробегал…

Стоило нашей компании въехать в Петровское, как дед заслал казачонка к Марии Алексеевне, чтобы сообщить, что наш вояж закончен и в скором времени Александр Сергеевич явится в Михайловское. Поэтому нет ничего удивительного, что около дома нас с Никитой ожидала вся родня.

Приветствовал каждый, кто как мог.

Бабушка обняла, расцеловала в обе щеки, перекрестила и всплакнула.

Внешние изменения деда от действия артефакта, который я для него сделал, мне оценивать трудно — всё-таки мы с Петром Абрамовичем почти не разлучались. А вот то, что бабушке перл пошёл на пользу я заметил сразу. И щуриться Мария Алексеевна перестала, и волос из-под платка выбивается уже не такой сухой, какие был до моего отъезда. Да и седины, вроде, чуть меньше стало.

Лёва обнял, прижался щекой к плечу и сбивчиво попытался рассказать все новости двора и свои успехи в освоении магии. Успокоил его, легко взъерошив волосы на макушке, и пообещал, что позже мы всё обстоятельно обсудим.

Ольга, оглядываясь на мать, тоже осмелилась обнять меня и прощебетать что-то вроде приветствия. Приободрил сестру словами, что у меня для неё имеется подарок из Ревеля. Пусть гадает, что я ей привёз.

Мамаша не сделав ни шагу, поглаживая живот, всего лишь помахала ручкой, мол, здрасьте. Ну не хочет женщина нормально с сыном поздороваться, да и фиг с ней.

Нужно отдать должное отцу. Подошёл, крепко пожал руку. Трижды обнял. Хоть и не испытываю я к папе Пушкина должного уважения, но не считаю себя сволочью, а потому не мог не доставить Сергею Львовичу удовольствия.

Не выпуская ладонь отца из рук, чтобы не дай Бог ушёл, я кликнул дядьку:

— Никита Тимофеевич, принеси подарок для Сергея Львовича.

Через мгновение, сначала в моих руках, а затем в отцовых, оказался бело-рыжий щенок спаниеля. Задорно тявкнув, пёсель принюхался к папе, а затем облизал ему нос.

Ох, ты, а у папаши, оказывается, тоже есть сердце. Или в уголках глаз ему влагу ветер надул?

Положив мне руку на плечо, отец с гордым видом повёл меня в дом:

— Где ты это чудо взял и что это за порода?

— В Ревеле у одного заводчика приобрёл, — не стал я ничего придумывать, — Вельш-спрингер-спаниель. Мальчик. Два месяца. Кличку сам придумывай, я его по дороге Рингер звал — уж сильно громко гавкает, что тот звонарь на колокольне.

Не стал рассказывать отцу, что когда щенок шкодил, я подобно коту Матроскину из мультфильма в шутку обращался к псу со словами «У-уу, спаниель несчастный».

В доме после обеда я продолжил раздачу подарков по старшинству.

Бабушке, в том же Ревеле, я в одной лавке купил кашемировую шаль. Причём не заморскую вещицу, а нашу, Воронежскую, от помещицы Елисеевой. Ох, и кусачая цена на эти самые шали. Я, когда услышал что какой-то платок стоит от одной до десяти тысяч рублей, хотел развернуться и уйти, но остановила моя тульпа-модистка Лариса:

— Бери — не думай. Продавец сейчас просит две тысячи, торгуйся до одной. Если что, потом за пять продашь — с руками оторвут. Эти шали настоящим кашмирским ещё фору дадут. У них рисунок двусторонний и более шестидесяти оттенков. Пряжа тончайшая, можешь через кольцо шаль продеть.

— Это из чего же пряжу прядут для такого полотна? Из пуха оренбургских коз?

— Ни за что не поверишь. Из пуха сайгаков.

Ну, тысяча не тысяча, а после получасового торга за семьсот рублей я всё же купил шаль. Продавец плакал, когда мне покупку отдавал и ассигнации пересчитывал.

Папе вдобавок к щенку, я привёз полсотни сигар в деревянном лакированном ящичке. Знаю, что мой предшественник покуривал, но сам я к табаку не пристрастился, а потому доверился советам братьев Исааковичей:

— Для курящего отца достойный подарок и сорт отличный,– с видом знатока понюхал одну из сигар Павел Исаакович,– Я бы ещё на одну из тех вещичек несколько рубчиков не пожалел, — и кивнул на полку, где стояли в ряд гильотинки для обрезки кончиков у сигар.