– Не знаю, – сказал я. – Я пока не могу поставить себя на ее место, а потому невозможно даже представить, что пришло бы в голову мне. Наверное, я бы предпочел таблетки, но, с другой стороны, я тоже хочу сохранять трезвую голову до самого конца. Но вообще-то не думаю, что решился бы на самоубийство. Вот только кто может это знать сейчас? Говорю же, для этого надо реально оказаться в ее шкуре.

– Я бы тоже не пошел на такое, Боже сохрани и помилуй! Но все равно теперь меня только радует, что я не один из вас.

– А как бы ты поступил на моем месте, Мик?

– Это сложный вопрос. Если бы я любил ее, то как мог бы отказать? А в то же время нельзя делать такие ужасные услуги даже лучшим друзьям. Мне очень жаль ее, но хорошо, что не меня попросили об этом.

– А если бы тебя попросил я сам?

– Ну и вопросы ты задаешь. Один труднее другого. – Он с подозрением покосился на меня. – Но ведь это не тебе нужен пистолет? Скажи, что не тебе.

– Нет, – ответил я. – Слово даю – не мне.

Мы еще немного поговорили о том о сем, но уже скоро я сказал, что мне пора. Нужно было отоспаться.

По дороге домой я думал о Лайзе Хольцман и о деньгах, которые она мне показала. Размышлял, откуда они могли взяться и какова будет их дальнейшая судьба.

Кстати, а был ли вообще сейф в кабинете Каплана? Мне казалось, что сейф непременно должен стоять в конторе любого адвоката. Оставалось надеяться, что он такой же просторный и крепкий, как изделие старого доброго «Мослера» у Мика.

Я не раз видел, как его сейф открывали. Знал отчасти те вещи, которые в нем хранились. Разумеется, в первую очередь – деньги. Американские доллары и другая валюта. Записи секретных инвестиций Мика – он давал ссуды на улице и неплохо зарабатывал на ростовщических процентах, которые, если требовалось, выколачивал с помощью угроз или прямого насилия. Порой там попадались случайные объекты – часы, ювелирные украшения. Как я догадывался, краденые.

И конечно, пистолеты. В сейфе неизменно лежало по меньшей мере несколько стволов. По временам у меня возникала надобность в оружии, и он снабжал меня им, не задавая вопросов и отказываясь брать какую-либо плату. Сидя у него в конторке и разговаривая по телефону со старомодным диском для набора номера, я косился на сейф, рассчитывая, как всегда, получить пистолет от Мика.

В другой ситуации он выдал бы мне его глазом не моргнув. Но теперь искать оружие предстояло где-то еще.

Потому что теперь он знал, зачем мне пистолет. Он мог бы все равно дать мне его, но настаивать на этом с моей стороны означало бы злоупотреблять нашей давней дружбой. А я к таким вещам отношусь очень серьезно. Как к трезвости. Как к самоубийству.

Компания «Уоддел энд Йонт» располагалась на восьмом этаже двенадцатиэтажного здания на углу Девятнадцатой улицы и Бродвея. Первый этаж занимали два магазина. Один торговал фотоаппаратами и оборудованием для фотолабораторий, второй – канцелярскими товарами. Среди арендаторов помещений в здании значились также поставщик принадлежностей для рекламного бизнеса и журнал организации охраны окружающей среды. Непосредственно под «Уодделом энд Йонт» целый этаж занимала фирма, продававшая мужскую одежду со скидкой – остатки товара закрывшихся или обанкротившихся магазинов – по бросовым ценам.

И сам дом выглядел старым, и офис «Уоддела энд Йонт» тоже давно не ремонтировали. Красно-коричневое ковровое покрытие местами сильно потерлось, а меблировка состояла из покрытых царапинами стандартных рабочих столов и вращающихся стульев с застекленными книжными полками красного дерева по стенам. Свет давали сверху обычные лампочки, накрытые зелеными металлическими абажурами. В давней истории компании, таким образом, сомневаться не приходилось, и из общего ряда выбивалась только современная технология. На древних столах стояли компьютеры и кнопочные телефоны последней модели. В одном из углов приютились факс и ксерокс. Впрочем, здесь явно трудился и какой-то потомок луддитов, предпочитавший компьютеру обычную пишущую машинку. Я мог слышать стук ее клавиш, следуя за Элеонорой Йонт, которая вела меня сквозь лабиринт выгороженных отдельных кабинок для сотрудников к своему кабинету.

Это была все еще привлекательная и стройная женщина лет около шестидесяти, с металлического оттенка седыми волосами и умными голубыми глазами. Она носила камею в виде броши на лацкане темно-синего костюмного жакета и золотое кольцо с бриллиантами на безымянном пальце левой руки. Когда я позвонил ей в десять часов с просьбой о встрече, она сказала, что будет ждать меня через час. Поэтому я неспешно прогулялся до указанного адреса, остановившись по пути, чтобы выпить чашку кофе. А сейчас было уже одиннадцать, и она усаживалась за стол, указывая мне на стул перед собой.

– Со мной произошло нечто забавное, – сообщила она. – Когда мы с вами закончили говорить по телефону, я задумалась об уместности подобной встречи. Мне понадобился чей-то совет, и первый, о ком я подумала, был Глен. – Она чуть заметно улыбнулась. – Но, разумеется, теперь это уже невозможно, ведь так? Тогда я позвонила личному адвокату и объяснила ситуацию. И он отметил, что поскольку мне нечего скрывать и у меня нет какой-то секретной информации, то я могу не опасаться сказать что-то лишнее. – Она взяла со стола карандаш. – Так что у меня для вас есть и хорошие и плохие новости, мистер Скаддер. С одной стороны, ничто не мешает мне откровенно поговорить с вами, но с другой – боюсь, мне почти нечего вам рассказать.

– Как долго Глен Хольцман проработал у вас?

– Чуть больше трех лет. Я наняла его вскоре после смерти мужа. Говард умер в апреле, и, как мне кажется, Глен приступил к работе у нас с первой недели июня. Я провела с ним собеседование как раз в канун начала ежегодной конвенции книготорговцев, которая всегда проходит в уикенд Дня поминовения. – Она вертела карандаш между пальцами. – Прежде муж сам был нашим главным юрисконсультом. Он окончил юридический факультет университета Колумбия и был членом коллегии, а потому естественным образом сам разбирался с текстами договоров.

– И после смерти мистера Йонта…

– Мистера Уоддела, – поправила она. – Дома мы оставались мистером и миссис Уоддел, и только здесь нас знали как мистера Уоддела и миз Йонт. Но, конечно, ко мне обращались мисс Йонт, прежде чем словечко «миз» получило распространение в повседневной речи. Что очень не нравилось Говарду. И мужской шовинизм здесь ни при чем. Ему просто казалось, что это обращение звучит как-то грубовато.

Ее взгляд устремился куда-то поверх моего левого плеча, словно она вглядывалась вдаль ушедших лет.

– Когда мы въехали в это здание, президентом еще был Эйзенхауэр, – сказала она. – Тогда наша фирма не занимала и половины нынешнего пространства. Мы делили этаж с человеком, которого звали Морри Келтон. Он продавал билеты на концерты танцевальных ансамблей, на выступления стриптизеров и на водевили самого безвкусного толка. Вы не представляете: в нашу дверь в любой момент могли войти самые странные типы, какие только водились во всем Нью-Йорке. Вы видели фильм «Дэнни Роуз с Бродвея»? Когда мы с мужем сходили на него, сразу вспомнили о Морри. Интересно, что с ним сталось? Боюсь, он уже умер. Ему бы сейчас стукнуло лет девяносто.

Пишущая машинка продолжала стучать в отдалении.

– Да, Морри Келтон, – продолжала она. – Это был грубоватый, видавший виды мужчина, но было в нем и что-то очень милое. Вы пользуетесь очками для чтения, мистер Скаддер?

– Простите, не понял вопроса.

– Вы уже в том возрасте, когда они бывают нужны. Вы читаете в очках?

– Нет, – ответил я. – Мне, вероятно, было бы в них удобнее, но пока вполне обхожусь. Если освещение нормальное.

– Тогда едва ли вы наш покупатель. Если вы легко читаете без очков, то вам не нужны и книги с крупным шрифтом.

– Да, пожалуй.

– А вы терпеливы, – заметила она. – Позволили мне удариться в воспоминания, отвечаете на не имеющие отношения к делу вопросы. Я их задавала, потому что думала о первых днях существования нашего издательства. Когда я познакомилась с Говардом Уодделом, он занимался составлением договоров и перепродажей прав для «Ньюболд бразерс». Они были маленькой фирмой, которую несколько лет назад купил наконец «Макмиллан», но в то время еще процветали и приносили прибыль. Но только Говард все равно решил основать свое дело. И знаете, что подвигло его на это?