– Бывает.

– Но со мной случается все чаще и чаще, если честно. Подумала, что это начальная стадия Альцгеймера, а потом, знаешь, просто посмеялась над собой. Это не то, о чем мне следует особенно тревожиться.

– Как ты себя чувствуешь, Джен? – спросил я.

– Совсем не так плохо, Мэттью. Не скажу, что все прекрасно, но не очень и плохо. Извини, что пропустила твою годовщину. Хорошо отметили?

– Да, как обычно.

– Рада за тебя, – сказала она. – Могу я попросить об одолжении? И обещаю, это совсем не так сложно, как моя предыдущая просьба к тебе. Ты не мог бы навестить меня?

– Конечно, – ответил я. – Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

Я оставался на ногах всю ночь, но усталости не чувствовал.

– Прямо сейчас?

– Было бы великолепно.

– Который час? Без двадцати десять. Буду у тебя в одиннадцать.

– Жду, – сказала она.

Приняв душ, побрившись и переодевшись в отеле, я прибыл несколькими минутами раньше. Нажал на кнопку звонка и вышел, чтобы подобрать ключ. На этот раз она попала им точно в меня, и я поймал его на лету. Она приветствовала это аплодисментами и продолжала хлопать в ладоши, когда я уже вышел из лифта.

– Случайное везение, – скромно сказал я.

– Лучше всего, когда такое получается случайно. Но теперь давай скажи: «Ты чертовски плохо выглядишь, Джен».

– Но ты выглядишь вовсе не так уж плохо.

– Брось. Я еще не ослепла, и зеркал в доме хватает. Хотя мне иногда хочется закрыть их тряпками. Евреи так поступают, верно? Когда кто-нибудь умирает.

– Мне кажется, такой обычай соблюдают только ортодоксы.

– Я бы сказала, они делают все правильно, но только не вовремя. Зеркало надо закрывать, когда еще умираешь. А когда смерть пришла, то какая тебе разница?

Мне не хотелось ничего говорить, но выглядела она действительно плохо. Остатки румянца пропали с лица, щеки запали, на них пролегли желтоватые тени. Кожа туже обтянула череп. Ее нос, уши, лоб как будто стали крупнее, а глаза, наоборот, запали еще глубже. Надвигавшаяся смерть Джен и раньше представлялась реальной, а сейчас явно стала неминуемой. Смерть смотрела прямо тебе в лицо.

– Присядь, – сказала она. – Я только что сварила свежий кофе.

Когда мы взяли по чашке, она сказала:

– Перейду сразу к делу. Во-первых, хотела еще раз поблагодарить тебя за револьвер. Он все изменил.

– Правда? В каком смысле?

– Действительно изменил все. Я просыпаюсь по утрам и спрашиваю себя: «Ну что, старушка, ты готова воспользоваться этой штукой? Время пришло?» И отвечаю: «Нет, еще не пришло. Еще рано». И после этого могу сполна насладиться очередным прожитым днем.

– Понимаю.

– Вот почему тебе спасибо еще раз. Но я вытащила тебя сюда не за этим. Слова благодарности легко произнести по телефону. Мэттью, я хочу отдать тебе Медузу.

Я посмотрел на нее удивленно.

– Сам виноват, – сказала она. – Так восхищался ею в ночь нашей первой встречи!

– Но ты же предупредила, чтобы я никогда не встречался с ней взглядами. «Она превращает мужчин в камни», – пригрозила ты.

– Я, скорее, предостерегала тебя от себя самой. Но в любом случае ты меня не послушал. Всегда был неисправимым упрямцем, так ведь?

– Да, мне многие говорят об этом.

– Я серьезно, – продолжала она. – Либо тебе действительно понравилась эта вещь, либо…

– Разумеется, она мне нравится.

– …либо ты запутался в собственной лжи. Но я все равно хочу, чтобы она принадлежала тебе.

– Это прекрасное произведение искусства, – сказал я. – Мне оно очень нравится, но все же хочу надеяться, что мне придется еще долго ждать, прежде чем стать его обладателем.

– Ха! – Она снова хлопнула в ладоши. – Нет, мой милый. Для того ты и приехал сюда сегодня. Ты заберешь ее с собой. И не спорь со мной! Мне не надо всей этой чепухи с условиями в завещании, чтобы она еще проходила искусствоведческую экспертизу и прочие формальности. Я помню всю потеху после смерти моей бабушки, когда семейка устраивала свару из-за столового серебра и каждой паршивой льняной салфетки. Моя мать сошла в могилу в полной уверенности, что ее брат Пат украдкой сунул себе в карман самые ценные бабушкины сережки прямо в день прощания. А ведь никто в нашей семье не был беден. И они сражались не куска хлеба ради. Вот почему я хочу заранее раздать некоторые свои вещи. Вот в чем единственное преимущество тех, кто знает, что смерть уже на пороге. Я хочу разобраться со всем этим, чтобы каждый предмет оказался у того, кому он действительно нужен.

– А вдруг ты все-таки выздоровеешь?

Она посмотрела на меня как на умалишенного. А потом разразилась лающим смехом:

– Нет уж, уговор есть уговор. Даже в таком невероятном случае скульптура останется у тебя. По рукам?

– При таком условии я согласен.

Джен заранее упаковала ее, и на постаменте стоял теперь аккуратный деревянный ящик. Постамент тоже твой, сказала она, но его ты сможешь забрать и позже. Бронзовая фигура была компактной, но очень тяжелой. Постамент же – легким, но неудобным для переноски. Смогу ли вообще унести скульптуру без посторонней помощи? Я поднял ящик и водрузил себе на плечо. Он весил действительно немало, но не оказался непомерно тяжелым. Я вынес его из квартиры и опустил на пол у лифта, чтобы перевести дух.

– Тебе лучше взять такси, – предложила она.

– А то я бы не догадался.

– Дай мне еще раз взглянуть на тебя. Знаешь, ты тоже выглядишь ужасно.

– Спасибо за откровенность.

– Я говорю совершенно серьезно. Сама я выгляжу отвратительно, но у меня хотя бы есть на то причина. С тобой все в порядке?

– Просто не спал всю ночь.

– Бессонница?

– Даже не пытался прилечь. Хотел попробовать, но получил записку от тебя.

– Должен был так и объяснить мне. Это могло подождать.

– Но тогда мне еще не хотелось спать. Чувствовал усталость, но не сонливость.

– Знакомое чувство. Когда я бодрствую, то чаще всего ощущаю себя именно так. – Она нахмурилась. – Но с тобой все не так просто, я же вижу. Что-то тебя гнетет.

Я вздохнул.

– Послушай, ты должен меня извинить, я вовсе не хотела…

– Ничего, – сказал я. – Ты права. У тебя там остался еще кофе?

Видимо, я говорил долго. Когда поток слов иссяк, мы пару минут сидели в молчании. Затем она унесла пустые чашки в кухню и, снова наполнив их, вернулась.

– Так что же самое главное? – спросила она. – Секс?

– Нет.

– Я так и подумала. Что тогда? Синдром «седина в бороду – бес в ребро»?

– Может быть.

– Но едва ли.

– Когда мы с ней вместе, – попытался объяснить я, – все остальное уходит в какой-то другой мир, и мне ни до чего нет дела. А в нашем сексе нет ничего особенного. Она молода и красива, и поначалу это возбуждало, как будоражит любая новизна. Но секс лучше с Элейн. А с другой…

– Ты мог бы хоть раз назвать ее по имени.

– А с Лайзой у меня не всегда даже получается. Порой ощущения очень поверхностные. И острой необходимости как будто нет. Но раз уж я там, у нее, то нам лучше заняться любовью, ведь без этого ее присутствие в моей жизни становится уж совсем необъяснимым.

– «Забудемся в объятиях друг друга?»

– Что-то похожее.

– Ты рассказывал кому-нибудь?

– Никому, – вырвалось у меня, но я тут же поправился: – Хотя это не так. Вот тебе рассказал….

– Я не в счет.

– А несколько часов назад поделился с приятелем, с которым выпивал всю ночь. То есть выпивал он один. Я ограничился содовой.

– Слава богу за мелкие милости к нам!

– Хотелось поговорить о ней с Джимом, но слова застряли в глотке. Понимаешь, он знаком с Элейн. Иметь тайны от нее плохо само по себе, но если другие люди будут знать то, что я от нее скрываю…

– Это действительно никуда не годится.

– Точно. И еще есть одна особенность. Когда я говорю об этом, все приобретает реальные черты, а я не хочу такой реальности. Мне нужно, чтобы то место оставалось убежищем, куда я попадаю как бы во сне. Если попадаю вообще. А последнее время, уходя от нее, я говорю себе, что все кончено и я больше туда не вернусь. Но проходит пара дней, и снова набираю ее номер.