— Злата.

— Да, да, наслышан.

А вот взгляд цепкий — пожалуй, профессиональное.

— Как вам? — неопределенный взмах на картины.

Ничего в живописи не понимаю, но отвечаю, к моей радости, честно:

— Я люблю море.

Он немедленно расплывается в понимающей улыбке.

— А тебе как? — задает вопрос Яру.

Тот хмурится, всматривается в картину и долго говорит об игре света и тени, сравнивая с прошлыми работами мастера. Понимаю одно: кажется, наметился рост, а слушаю, открыв рот, вместе с польщенным художником.

— Ну а ты пишешь?

Удивленно смотрю на художника. Первая мысль — откуда он знает, что я пишу сказки?! Но он смотрит на мужа, а тот качает головой, чуть сильнее сжав меня за талию. Вопрос ему не понравился, взгляд уже в сторону — уйти, оставить…

— Нет, забросил.

— Жаль, у тебя есть способности. Поверь…

Яр делает шаг, и я почти делаю тоже, но художник успевает сказать:

— Я прекрасно помню твои картины, да и те рисунки… — Осекается, осознав, что сказал лишнее, но и недоговорить уже не может. Это больше бросится в глаза, а так есть шанс, что я ничего не пойму. — Где они?

— Их нет.

Яр уводит меня из выставочного зала, мимо радостных лиц, мимо счастливых улыбок, а я с болью в сердце думаю о той, что осталась на тех рисунках. Я завидую ей. Я ее ненавижу. Девушку, которую мой муж рисовал лично. Пытаюсь не думать о ней. Пытаюсь и не могу.

Яр чувствует меня и как следствие, избегает. Ночи наши — по-прежнему. Прежними остаются утра, когда он исчезает с рассветом, а меня дожидается зеленый чай, вот только… вечеров больше нет. Вечеров на двоих. В это время он на работе или едет в машине, или в пробке, по телефону решает деловые вопросы. А я дома — одна или с Егором. Но самое главное, без него. Чаще я дожидаюсь его в гостиной, иногда засыпаю там вместе с Егором, и мой муж нас разносит по комнатам.

Но вечеров на двоих больше нет, у камина, в обнимку, с его шепотом у моего уха…

Выставки, концерты, возвращение за полночь, быстрый секс, его утомленный сон и мой взгляд в потолок…

Лето движется по календарю, вот июль сменяется августом, а я все еще мыслями в том пуховом июне. Подошла бы я сейчас сама к Яру? Сделала предложение?

Нет.

И тут же противоречу себе, почти крича мысленно: да!

Да…

Даже зная о том, что любить буду я. Даже зная, что он любит другую. Не жену бывшую, а ту девушку, что смотрела на море с рисунка.

Иногда я думаю вовсе бредовое, иногда мне кажется, что тогда, на той выставке, когда мы первый раз вышли в мир вместе, он смотрел на картину, где плескалось бесконечное море, и представлял сидящую на берегу темноволосую незнакомку.

Иногда я смотрю в зеркало, нервно накручивая на пальцы длинные светлые пряди и ловлю себя на том, что набираю номер салона, а потом спохватываюсь, понимая, что перекраситься — это не выход. Цвет волос не бывает ключиком к сердцу.

Тогда что?

Я не знаю.

Я ведь раньше мужчин не любила.

По ночам, когда наши тела сплетаются, я пытаюсь сказать, как люблю, как он нужен мне, как хочу его сделать счастливым. Он со стоном, от которого все внутри меня радостно пляшет, принимает жаркие ласки. Дарит свои. Любит. Но не сердцем, не душой, только телом.

А мне этого мало.

Я, как в том городке, где прошло мое детство, без его любви задыхаюсь. И просить не могу полюбить меня. И заставить.

Я люблю. И жалею, что уже не исправить.

Нет, все вру!

Любить тягостно, больно и мучительно и… прекрасно. Когда с именем на устах засыпаешь. Когда с этим же именем просыпаешься. Когда сонной притягиваешь к себе подушку с вмятиной и вдыхаешь — его, но родной для тебя запах. Когда чай пьешь с закрытыми глазами, чтобы сон, где вы вместе и где он говорит то, что так ждет твое сердце, не развеялся слишком быстро. Когда в ванной берешь его гель для душа и его шампунь — резче запах, чем привыкла, но ближе, чем твой.

А потом целый день без него, с телефоном в руках, хотя есть и карманы. Позвонит? Нет… снова нет… занят… Но ни слова упрека, потому что он ничего и не должен. Этот брак без любви. Для него. А я… А мне нужно было быть осторожней. А сейчас слишком поздно. Не влюбленность, не увлечение, а болезнь с летальным исходом, если он не ответит.

Очередной выход в свет, и меня замечают камеры. Это как-то неправильно, девушка из шахтерского городка на экране, и одежда неправильная — слишком стильная, слишком изысканная, дорогая. Как блестит этот клатч! В сотый раз, наверное, я кручу эту запись, но узнать рядом с Яром себя не могу. Кто та девушка с приговоренным к мучениям взглядом? Я? Не я? Бриллиант ослепителен, а грусть диссонирует ярче. Странно. Я… но вот взгляд… разве любовь, что съедает меня — не подарок, не счастье?

Муж мой холоден изнутри, но улыбка дарит тепло. Дарит или попросту излучает? Его спрашивают обо мне, почему именно я, почему такой выбор, когда за спиной столько богатых и мечтающих о нем пассий. Я невольно оглядываюсь — да, завистливые глаза, в основном, женщин… И смотрю на него — вот сейчас улыбка не настоящая, но не зная его, не скажешь. Изумлен, говорит в красный глаз камеры: разве не ясно, почему рядом с ним именно я? Не видно? Пусть посмотрят внимательней и тогда оценят его безупречный выбор. А я ляпаю вдруг, что выбор мой — не его, потому что именно я сделала предложение. Оператор и ведущая застывают. Улыбка Яра оборачивается осколком. Но тогда я не видела — только сейчас, на сто первом просмотре…

— Значит, слухи не лгали? Злата — ваша жена?

Удивляется ведущая, удивляется оператор, но больше всего удивляюсь вопросу я.

— А вы думали кто? — вновь отшучивается Яр, незаметно подталкивая меня в сторону. — Нам пора.

Мы уходим, хотя никуда не спешим. Яр не любит быть в центре внимания прессы, я тоже не рвусь в светские дивы. Но улыбка не сходит с лица. Вот теперь те, кто не знал, те, кто еще сомневался, пусть подавятся завистью. Яр — мой муж, я не просто подружка.

Иногда он идет на приемы один, и тогда я ворочаюсь, пока он не вернется. А потом снимаю с него рубашку, брюки, прижимаюсь крепко, будто не виделись вечность и поцелуями убиваю свою тоску, прочь гоню его отчуждение. Мой. Он мой. И я верю, что у нас все получится. Просто нужно стараться, хотеть и не уставать пробовать, как и в сексе.

Когда-нибудь все получится.

Я подожду…

Хотя знаю, что ждать не могу, не умею.

Разрываюсь, когда уезжает в командировки. Несколько дней… один раз его не было больше недели… Если бы не Егор, я бы сутками просидела в доме. А так — прогулки, споры, пара выходок, которые не скоро забуду и после которых окончательно убеждаемся, что не просто общаемся — дружим. Замечательный мальчик. Искренний, добрый. Я не против, если сын мой окажется на него похож, правда… с Яром мы еще даже не говорили о детях.

А потом календарь показывает сентябрь, и Егора отправляют в Англию. До сих пор не могу забыть этот день. До сих пор разрывается сердце. Мальчик, вздернувший нос у машины, чтобы никто не узнал, как на самом деле ему паршиво. И я. Обнимаю его, прижимаю к себе, глажу по волосам, а он даже не пыхтит ежиком и не уворачивается, только повторяет одно и то же, что он уже взрослый.

— Да, конечно, — говорю я и прижимаю его еще ближе, не оглядываясь на стоящего позади мужа.

— Я вернусь, — утешает меня Кибальчиш.

— Да, хочу, — отвечаю на вопрос в темных глазах.

— Я вернусь, потому что ты меня ждешь, — и как старший Самарский, на которого он равняется, добавляет с усмешкой: — Обещаю.

Словно пьяная, на дрожащих ногах поднимаюсь в комнату. Из моего бука выпадает белый листок. От руки записка, как мне нравилось писать свои сказки, потому что эмоции, потому что теплей, чем от компьютерных строк.

Я читаю и плачу, и практически слов за слезами не вижу: