— Ну как тебе? — беру Егора под локоть.

— Деревьев много, дышать есть чем, — одобряет дворик.

Квартиру осматривает с не меньшим энтузиазмом, но ничего не говорит. Я останавливаюсь в дверях комнаты.

— Твоя. Мне — зал. Договорились?

Мгновенно расцветает улыбкой.

— Моя? Серьезно?

— Так радуешься, будто у тебя никогда не было своей комнаты.

— Была. Под крышей. Как у Карлсона. Я занял ту, что никому не была нужна, а здесь ты отдаешь мне ту, что и тебе хотелось бы занять.

— Люблю побольше пространства, — отмахиваюсь.

— Ты врешь.

— Да, — соглашаюсь, — вру.

Он обнимает меня, прижимается крепко, обдавая горячим дыханием, и думается с удивлением: да какая разница, где жить? Можно и в коридоре. Главное — кто с тобой рядом.

— Слушай, — осеняет меня, — а ты на чем в больницу приехал?

— На брате.

— То есть… тебя привез он?

— Да прям! Машина привезла! — дурачится дальше.

— Красная?

— А то ты видела его на другой? — ехидничает Егорка.

И если бы он не поддержал меня, я бы там и рухнула — так предательски слабеют колени. А, может, прав Макар и кое-кто мне не по зубам? Нет, сдавшийся без боя пусть ложится сразу в морг, а я оттуда улизнула — посражаемся.

На кухню нас выуживает запах кофе. Но когда мы приходим, Егору, вопреки кислой рожице, достается свежевыжатый сок, а мне — зеленый чай. Макар невозмутимо пьет напротив нас дурманящий кофе. Явно не из пакетика, как в прошлый раз.

— Пейте, пейте, — усмехается, когда мы переглядываемся, и в качестве маленькой компенсации подсовывает к нам тарелку с горячими бутербродами.

— Пятьсот калорий, — грустно сообщаю я, выбирая побольше.

— Не помешает, — тянется за вторым Егор.

Пока жуем, Макар рассказывает, что поговорил с адвокатами, те в свою очередь — с адвокатами Яра, и встреча завтра в час.

— Подходит?

— Вполне, — говорю я.

— Слишком рано! — возмущается Егор. — А выспаться? А в магазин за диктофоном съездить? Да, да, — кивает, видя мой растерянный взгляд. — Когда ты собираешься брать у него интервью?

— Не завтра же!

— А когда?!

Макар рассматривает нас как двух идиотов, пока мы жестко спорим, а потом говорит очевидные вещи, что диктофон сейчас есть в каждом мобильном телефоне, даже в моем, и что если я не планирую делать журналистскую карьеру всерьез, нечего загружать себя барахлом. Мы успокаиваемся под логичными доводами.

— Не передумал жить со мной? — интересуюсь у Егора.

— Нет. С теми, кто тебе безразличен, не спорят.

— Мне, пожалуй, пора, — говорит Макар, и я не спорю, а Егор и подавно.

Пока стоим в коридоре, раздумываю: поцеловать или нет? Но он с улыбкой кивает, говорит короткое: «До завтра», и выходит за дверь, оставив перед зеркалом свой ключ. Не будет между нами поцелуев, не будет ничего, вдруг понимаю. И облегченно выдыхаю. Оказывается, я подсознательно боялась, что они будут.

Ну что ж, от этих отношений я тоже свободна.

— Егор! — кричу на всю квартиру. — А как ты смотришь на то, чтобы мы в такой прекрасный денек не сидели дома?

— Иди сюда! — отзывается с кухни.

Иду. Стоит у окна, манит меня небрежно пальчиком. Когда оказываюсь рядом, отодвигает алую тюль и кивает на улицу, где ветер гонит по мокрой от дождя дороге последние листья, где дождик вынуждает прятать лица под зонтиками.

— И это ты считаешь прекрасным деньком?!

Распахиваю форточку, сдерживая пафос, мол, пока жив, все дни прекрасны. Я сама только пытаюсь этому научиться.

— Да, — говорю просто, — это.

Он с сомнением смотрит на улицу, а потом, видимо, понимает.

— Пойдем, — говорит, — померзнем.

И на душе становится тихо и тепло до приятного жара. Меня не волнует ни завтрашний день, ни встреча с адвокатами, ни поездка домой, я даже почти не думаю о красной машине, которую прекрасно видно из окон нашей квартиры.

— Только давай ты теплей оденешься, — командует Егор, когда расходимся переодеваться к прогулке. — А то твой плащ совсем тоненький.

И переодевшись сам, выходит проверить, выполнила ли я его наказ. А я в кожаной куртке, новых джинсах, которые тоже великоваты, но здесь хотя бы можно сделать вид, что так и надо; и белых утепленных кроссовках.

— Ну как? — жду одобрения.

Егор показывает большой палец и мы, подшучивая друг над другом, выходим из квартиры. Я отдаю один ключ мальчику.

— Твой, — говорю, — пока не сбежишь.

— Ага, — усмехается, — жди!

И на такой позитивной ноте выходим из подъезда. Машины красной нет. Ну что ж… Немного легче, но не от того, что нет машины, а что я была готова к встрече даже сегодня. Егор командует в кино, и я не вижу причины спорить, тем более что попадаем на мультики. Зал полупустой, еще не вечер, и наш дружный хохот отталкивается эхом от стен. Но громче всех слышен попкорн.

— Да ты хомяк! — щипаю за щечку Егора.

— Завидуешь, что в меня больше влезает! — ничуть не смущаясь, запихивает за щеку новую горсть попкорна.

Бутылка коки у нас одна на двоих. Я знаю, мама мальчика сказала бы, что кока — это ужасно, и даже минералка для ребенка зло, но он, во-первых, не будет так питаться каждый день, а, во-вторых, уж лучше я бы не вспоминала о ней. Такое настроение насмарку!

— И что случилось? — пихает в бок Егор, когда после сеанса мы выходим на улицу и подкидываем друг другу подвернувшийся камешек кроссовками.

— Да так, подумалось.

— О чем?

— Уверен, что со мной тебе лучше?

— Нет.

Я останавливаюсь, и тысяча вопросов крутится на языке, но Егор и сам поясняет:

— Мой брат живет богаче, дом у него больше — это и ежу понятно. Но дом очень большой и посторонних в нем так много, что, наверное, на фоне всего этого я терялся.

— В каком смысле?

— В том смысле, что брат меня не замечал. Ему было без разницы: есть я или нет, он от других узнавал, как у меня с занятиями, и на этом считал братский долг выполненным. Я знаю, что он вовсе не обязан со мной возиться и разница в возрасте у нас слишком большая, чтобы дружить, поэтому не в обиде. А ты меня любишь. Тебе не было плевать, когда меня отправили в Англию, ты не забывала звонить даже туда, ты не ругалась, что я устроил тебе интервью с Ярославом.

— Ну за последнее я думала тебя прибить.

— А что же не прибила?

— А что бы я без тебя делала?

Довольный, улыбается. Идем, бросаем камешек дальше, пока он не сбегает от пинка в большую лужу. Такая умиротворенная тишина, именно городская: вокруг чирикают озябшие воробьи, гудят трамваи, трутся шины авто, диспетчеры зазывают в маршрутки, падают дырявые листья на темные шевелюры, и вдруг звонок на мобильный. Судя по мелодии, кто-то чужой. И не хотелось брать, а привычка: а вдруг, думаю, кому-то срочно понадобилась. Ответила. На свою голову. С минуту приходила в себя от потока ультразвука, слова разобрать не могла, а потом узнала голос, а потом вникла в суть и все, пыталась, я действительно пыталась сдержаться, но не смогла.

— Ой, — икнула, отсмеявшись, в трубку, — то ли еще будет, Марьяна Альбертовна!

И положила в сумочку телефон с опешившей от моих слов свекровью.

— Мама? — удивленно спрашивает Егор.

— Ага, — поддакиваю.

— Чего звонила?

— Ну как тебе сказать? — пытаюсь тщетно подобрать слова. — Наверное, поздравить?

— Тебя? А с чем?

— Поздравить нас, — вношу поправку. — С дебютом. Твоя мама прочитала сказку в журнале.

И была не просто в гневе, она пропиталась злобой. Потому что сказку ей прочел никто иной, как наш посол в Нидерландах. Свекровь сказала, что за чашкой чая, но думается мне, с чего бы взрослые люди сказками под чай баловались? Нидерланды вообще не чаями, а больше травами славятся. Так вот, прочел посол ей сказочку о любви гнома и феи, о каменном сердце, о ночи с царем Аида, и показал ей имя автора невинной сказочки, выписанное жирным шрифтом: Самарский Егор Владимирович. И поинтересовался: а не однофамилец ли часом? Не может ведь тринадцатилетний благовоспитанный мальчик писать такие вольности?