— А вы к кому? — останавливает безликий охранник в форме неопределенно-мрачного цвета.

— К себе, — опережает Егор. — Мой брат уже в конференц-зале?

Откуда только важность такая взялась, и где мальчишеская непосредственность, от которой я без ума? Я так и застываю у двери в холле, пока охранника пронзает осознание, кто перед ним, и он с улыбкой бешеного медведя приветствует нас с добрым утром и указывает на дверь в конце холла.

— Да знаю я, — отмахивается Егор и, взяв меня за руку, отводит чуть в сторонку. — Тэкс, позвоним твоим адвокатам, где они?

— Да, надо позвонить.

Мне как-то безопасней войти в ту дверь вместе с ними, потому что Егорка хоть и мой защитник и вообще, но пока маленький и если его оттолкнут…

В глазах темнеет, и я плюхаюсь на мраморный бордюрчик для искусственной пальмы.

— Жуть какая! — возмущаюсь, осматривая место приземления. — Кто держит в бизнес-центре огромные безжизненные цветы?!

— Но клумба-то пригодилась!

Неопределенно машу рукой: смысл спорить с очевидным? Пока Егорка выясняет, где наши адвокаты, прихожу в себя, взбодрившись посиделками на прохладном мраморе и брызгами фонтанчика под мертвой пальмой.

— Безвкусица, — качаю головой, а пальма и не спорит.

— Тэкс, — прерывает диалог Егор, — они уже здесь и ждут нас в конференц-зале. Пошли.

— Послать? И это говорит мне мальчик, делавший замечания, как говорить правильно: врать или лгать?

— Нашла время сводить счеты, — подхватывает и буквально тащит меня к двери, которую я видеть не хочу, не то, что открывать.

Мы притормаживаем, переглядываемся и…

Егор, как джентльмен, распахивает дверь, и я вхожу, пытаясь спрятать страх под безразличием. Я краем глаза отмечаю количество людей, делю на наших и чужих, сажусь в одно из кресел на колесиках, любезно отодвинутых Егором, и жду.

Егор садится рядом и мы, как по команде, откидываемся в креслах.

Защитник мой по правую сторону, по левую — два адвоката, с которыми на днях все обсудили и на всем сошлись; напротив — Яр, знакомый тип из бара, имеющий неподходящую ему Лариску; и лысый тип с бородкой и портфелем. Присматриваюсь — вот кажется мне или нет?

— И снова здравствуйте, — он чуть кивает.

— Так это, правда, вы сегодня утром расхаживали у меня по дому?

— Я, — вздыхает покаянно, — и знаю, что вас разбудил.

— Да это ничего, — отмахиваюсь, — просто если вы — адвокат Ярослава Владимировича, — стойко держусь даже мельком взглянуть на обсуждаемую персону, — и уже были у меня дома, а все нюансы, как я понимаю, улажены, зачем тогда нам встреча? Захватили бы с собой бумаги, я бы их подписала и вуаля.

— Боюсь, вуаля не получилось бы, — снова вздыхает адвокат, — мой клиент настаивал на личной встрече.

— А зачем?

Я все еще смотрю на адвоката и только, хотя напротив кое-кто демонстративно прочищает горло. Я из простых, мне можно не притворяться деликатной, и я упорно игнорирую намек.

— Мои адвокаты, — киваю на своих; они кивают в подтверждение слов, — уверяли, что никаких вопросов не осталось.

— И совершенно правы, — соглашается мужик с бородкой, — но мой клиент…

— Да, — наконец вступает в обсуждение и Яр, — настаивал на встрече я.

— Зачем?

— Хотел увидеть лично, как ты будешь подписывать. Так понятно?

— Неа, — и совершенно точно непонятно. — Хотел увидеть радость, когда буду подписывать документы про бабки или счастье — когда о разводе?

— Без разницы. Хотел увидеть тебя.

Двусмысленность в его словах или…

И я, решившись, позволяю и себе его увидеть. Красивый. Умиротворенно-спокойный. Опасный хищник. Молчит. Чего-то ждет. Молчат и остальные. Да дышат ли они без разрешения хозяина?

А я дышу.

Живу.

И полюблю другого.

Мне просто нужно чуточку прийти в себя.

Нужна свобода.

Я не могу так больше.

Отпусти.

И я молчу, но Яр читает по глазам. Я вижу. Знаю. Чувствую его, как прежде. Только… прежней нет меня. Осталась там, на заднем дворике. А здесь — другая.

Дай мне свободу.

Не могу остаться.

Правда.

Так больно, что и боли нет, и сердце в лоскутках.

И он молчит, и только в темной ночи глаз его — горит огонь. Надежды? Веры? Страха и отчаянья? А мне друг видится лицо бомжихи, что сегодня обрела свой шанс. И вправе ль я лишать его другого? Да — могу. Да — я хочу расплаты. Но вправе ли?

— Где подписать? — я разрываю наш контакт, и падаю, и падаю в водоворот от облегчения, что я решилась; и сомнений, что могла остаться.

Передо мной кладут бумаги, я не читаю, я бегу по строкам, как убегаю от себя и внутреннего страха, только… Стоп!

— Здесь не согласна, — подчеркиваю одну из строк, и три юриста не поглядывают недоуменно, а таращатся, когда читают этот пункт.

— Но… — это голос подает мужик с бородкой.

— Уверены? — а это удивлен мой адвокат.

— Да, — скрещиваю руки, отзеркаливая Яра, и смотрю в упор. Я падаю, мне больше не подняться и вниз: могу лететь без остановки…

Едва заметно тот кивает. Мужик с бородкой захаживается в нервном кашле, осушает несколько стаканов из кулера, и ртом хватает жадно воздух.

— Но… как же… это… ох… — бормочет, и все внимание с меня переключает на хозяина. По-моему, он просто жаждет рассказать всем нам, что Яр сошел с ума. Но разве это новость? Кто платит собственной жене за год в постели бешеные деньги? Я помню, оговаривали, что если не получится, он выплатит мне компенсацию, но я была уверена, что речь шла так, о сумме на первое время, а здесь в глазах рябит от цифр, людей, бумаг, осколков прошлого.

— Ярослав Владимирович, — адвокат восстанавливает спокойствие, — я должен быть абсолютно уверен, что вы абсолютно осознаете, что делаете…

— Абсолютно, — не отводя от меня взгляда, говорит Яр.

— Послушай, — спохватывается его приятель из бара, — твой адвокат, действительно, прав. Это слишком! Да я сам скажу ей…

— Стас, — очень тихо произносит мой муж, — не вмешивайся.

Он не просит, ему просто нет необходимости повышать голос, чтобы требовать.

— Зачем тебе это, можешь сказать? — так же мягко, как с остальными, Яр говорит и со мной. Я знаю, мягкость показная, я знаю, внутри него вулкан, но разум мой убаюкивается самообманом.

— Мне нравится. Я так хочу. Доволен?

— Как хочешь, — неуловимый жест, и адвокаты словно мышки с сеновала, шуршат бумагами, внося мои немногочисленные коррективы. Передают бумаги мне.

— Довольна? — уточняет Яр. И все моими же словами: «как хочешь», и «довольна», я отзеркаливаю жестами его, а он меня — словами. Два близнеца, которым больше не сойтись, у каждого своя дорога.

Я перечитываю измененный пункт, киваю важно, я выторговала, что хотела. Да, довольна, теперь моя фамилия — Самарская, даже после развода!

— Господа, оставьте нас наедине.

— Зачем?! — спохватываюсь, когда конференц-зал пустеет, и остаемся только я, Егорка и сам Яр.

Мой бывший разворачивается назад, переносит со столика шампанское, бокалы, и разливает, игнорируя вопрос и мою жажду к бегству.

— Отметить, — говорит невозмутимо, — и настроиться на интервью.

— Ааа, — Егорка, подмигнув, спешит вслед за юристами.

А я с бокалом, незнамо как возникшим у меня в руке, прилипла к креслу и только и могу, что прошептать:

— Какого интервью?

— Какого? — растягивается лев в оскале. — Эксклюзивного. Один глоток и мы поговорим.

Один глоток… Смогу ли я доверчиво испить из его рук? Сам наливал, сам открывал шампанское, но точно ли шампанское в бокале?

— Злата…

А я смотрю на золотой напиток, на матовый бокал с высокой ножкой, но перед глазами мутный пузырек той жидкости, которую мне влили в рот на кухне. И пощечина… В тугой комок сжимаются все внутренности, мой страх сочится, заполняя комнату, дышать невыносимо, спазмом сводит горло.

— Предпочитаешь другой день, другую обстановку?

О чем он? Я второй раз не смогу… Хотя, что мне терять? Не верю, нет, не верю, но плевать. Представим, что в бокале яд и я умру. И что? Смерть — не страшней, чем жизнь. Когда я корчилась, когда смотрела на лицо потерянного ребенка, когда придумывала ему имя — это жутко. А пустота — приятное лекарство боли.