— Ухтышка! — восхищается Егор, когда вхожу в квартиру. Мне кажется, он рад больше меня. И заставляет примерять, и хвалит. Или молчит, что означает — так себе, но ладно. Но прямо расцветает, когда я достаю сюрприз и для него — штаны практически из одних карманов и блейзер с иероглифами.

— На удачу, — говорю.

А он кивает, говорит, что в курсе и мне перечисляет все значения: и на удачу, и на привлечение любви, и на здоровье, и на деловую хватку. Мелькает мысль, такой бы блейзер его брату, но мысль и я одновременно в шоке.

Опять я тряпка. Строю планы, а сама…

Чтобы не думать лишнего, вожусь с вещами, раскладываю по шкафам что не беру, а то, что пригодится — определяю в сумку.

— А ты свои сложил? — кричу Егору в комнату.

— Ага! Ко мне Полина приходила.

— Кто это?

Выходит, смотрит на меня недоуменно.

— Вот странно, — говорит, — почему из всех, кто работал в доме моего брата, ты знаешь как зовут только водителя?

Пытаюсь объяснить, что в этом ничего нет странного, Макар возил меня, мы много времени с ним проводили вместе и вообще сдружились…

— Ну да, — поддакивает мальчик, — такие прям друзья-друзья!

Я знаю, что Егор не переваривает Макара, я знаю, что для этого есть основания, но в моих планах мести почему-то нет водителя. Он мог использовать меня, но пожалел. Его ошибка только в том, что не сказал мне, не сказал и Яру, но по полу меня таскал не он. Не он поверил лживому врачу, не он оставил меня в клинике наедине с диагнозом, позором, непониманием и страхом. Не он вливал мне в рот ту дрянь, что унесла жизнь моего ребенка.

Я говорю с Егором, ловко обходя углы, но он отказывается понимать. Прямолинеен, как все в детстве.

— Я, — говорит мне с вызовом, — только ради тебя делаю вид, что терплю его.

— То есть? Только делаешь вид?

— Ну да.

— А что на самом деле?

— На самом деле, Злата, я очень кровожадный и продуманный.

И смотрит так серьезно, что на секунду ему верю, а потом покатывается со меху, заметив мой испуг.

— Да ладно, — машет мне рукой, скрываясь в комнате, — не собираюсь я сидеть из-за него. Мне еще карьеру делать.

Я облегченно выдыхаю, усаживаюсь на диване для подумать и совершенно четко понимаю, что мальчик не солгал. Не во второй раз. В первый. И даже страшно предположить, что он может придумать для расплаты с Макаром.

Не просто это — взрослые дети.

Егорка что-то щелкает на ноутбуке, а мои мысли неожиданно перескакивают на Яра, прокручиваю встречу дня и понимаю, что практически не помню разговора. Бумаги подписала, разбогатела, а что наговорил мне Яр?

Плевался ядом?

Морально подготовившись, включаю диктофон. Так удивительно, мой голос как чужой, немного через нос, простуженный какой-то. Не знала бы, что я — и не узнала. Ага, вот задала вопрос, вот пауза, вот наша перепалка, а вот…

— Я знаю, что ребенок был моим…

Молчание.

— Я знаю, что едва не убил тебя…

Молчание. Все, больше я не помню, но голос Яра продолжает говорить, такой же как и в жизни — ровный, хрипловатый, без обнаруженного у меня французского произношения.

— Когда приехал врач, и привел меня в себя…

Он делает паузу, за время которой я успеваю вспомнить, что, действительно, вызывала врача. Странно, позже я о нем ни разу не подумала, а ведь он не подошел ко мне, не оказал помощь. Никто не подошел, кроме Макара.

— Поверить не могу, что сделал это с тобой. Перед глазами красная пелена, изо рта пена, как у шизофреника. Я бросился к тебе, но не смог…

А этот момент я помню: он сказал, что не может прикоснуться ко мне. Еще бы, после охранника, после всего, что мы с ним вытворяли на экране, после якобы моей от него беременности. Чистюля, пальчики боялся испачкать, а я лежала, укрывая себя горстями земли и слушая, как дождь стирает кровь с моих ног. Не могу! Ненавижу! Так хочется, чтобы он понял, через что я прошла, чтобы осознал, что потеряла, чтобы увидел, какой стала благодаря ему. А я смогу прикоснуться к грязи. Не хочу, противно, но смогу.

Но голос Яра с диктофона продолжает начатую фразу и я схожу с ума.

— … Не смог прикоснуться к тебе после всего, что сделал….

То есть, не прикоснулся не из-за меня, не из-за моей ложной связи с водителем и водевиля, а… потому что сделал со мной… он…

Я выключаю диктофон, оглядываюсь затравленно. Мне страшно, что он может оказаться рядом, подойти и… начать объяснять все со своей стороны. А я не хочу видеть его сторону! Мне бы забыть свою! Мне бы здесь рассчитаться!

Я снова включаю диктофон, и снова голос Яра. О том же. Не мог начать перечислять любовниц? Не мог похвастаться, как хорошо ему без меня? Не мог съязвить, как громко они кончают?

Рвет душу, а я слушаю…

— … Я — убийца, прикасаюсь к тебе… Я не был уверен, что ты выдержишь это, ты металась на грани, ты бредила, ты проклинала…Ты звала другого мужчину, но мне было все равно…

Я звала Святослава…

— … Потом мне показалось, что ты уходишь, бросаешь меня, а я… Пытался найти хоть кого-нибудь в этом склепе, пытался отогнать от тебя Макара, даже хотел убить его. Там, на дорожке. Но когда он взял тебя на руки, ты замолчала, я подумал… твоя жизнь была важней, чем его убийство…

Моя жизнь ничего для меня не стоила, но странно, что он вместо мести обиженного мужчины пытался меня спасти и даже позволил взять на руки моему любовнику. Хотел убить Макара… Да, он мог бы…

— Я не пытаюсь откупиться деньгами. Я знаю, что моя вина… она со мной… Я не пытаюсь оправдать себя… Я просто хочу, чтобы ты попыталась начать жить заново… Без меня, но… Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, Злата… И что касается твоего вопроса… Мне не нужно вспоминать и подсчитывать, чтобы ответить… У меня не было женщины после тебя… Хотя, для тебя это неважно и я зря это говорю… но то, что чувствую к тебе… Тебе нехорошо? Прости меня… Я не должен… Злата…

Далее идет моя просьба Егору, слышен звук отворяемой двери и все.

Конец нашей истории и хороший сюжет для разоблачительной статьи о миллионере, который не может довести свою женщину до оргазма — только до реанимации, но вопреки логике не изменяет ей. О миллионере, который оплачивает смерть своего ребенка, а сам блистает в светских хрониках, даже не интересуясь именем малыша. Он даже своего брата спихивает бывшей жене-шлюхе, лишь бы не возиться с ним.

Но почему при одной только мысли облачить всю эту грязь в буквы, мне так паршиво, будто я эту грязь хлебнула?

Я никогда не буду писать о Егоре. Я благодарна, что он со мной. Я никогда не буду открывать наши интимные отношения с Яром, потому что… до сих пор для меня это слишком лично, слишком невероятно. Я никогда не буду писать о том, что произошло тогда в доме, потому что имя моего сына для меня неприкосновенно.

Домой мы все-таки съездим, проветримся, сменим обстановку, пусть бабуля забалует внука, но я никогда не стану ни хорошим, ни плохим журналистом, потому что этой статьи не будет.

Завтра чуть свет вставать и мы с Егором договариваемся лечь пораньше, но это я так думаю, что договариваемся, потому что когда в два ночи, так и не уснув, встаю попить воды, замечаю тусклый огонек в комнате мальчика. Заглядываю — надо же! — других читать не заставишь, а этот вооружился электронной книгой и зевает уже, а не выключает.

— Егор! — окрикиваю.

Он, ойкнув, выключает книгу и делает вид, что спит давно и видит десятые сны.

— Спокойной ночи, — говорю ему, не сдерживая улыбки.

— Спокойной, — радуется, что не ругаюсь.

А я сижу на кухне, смотрю во дворик, освещенный фонарями, и думаю о записи на диктофоне. Так жаль, если он говорил там правду. Жаль, ведь если бы не кто-то третий, сыгравший с нами злую шутку, все могло быть по-другому.