— Правда? — улыбаюсь ей мягко, хотя негодование просто раздирает на части. Меня несет, можно сказать, заносит на поворотах, но я упорно продолжаю жать на газ, игнорируя тормоза. — Я не буду касаться политики, потому что если у нас прокуроры насилуют девушек и спят со шлюхами в банях, это, конечно, цвет нации — никто даже не спорит. Я не буду касаться судей, которым граждане добровольно посевают кабинеты тысячами долларов — это всего лишь деньги, никто даже не спорит. Я не буду касаться высшего общества, потому что это и политики, и судьи, и прокуроры, которые, конечно же, неприкосновенны, не дай Бог замарать этот цвет нации, но! Скажите мне, для чего рождены ваши дети? Именно ваши? Потому что пока мне кажется, что для одиночества. В огромном доме, безликом доме, забитом слугами, которым все равно.

— Да ты… как ты…

— Вы знаете, как выглядела комната Егора? — перебиваю я.

Женщина хлопает наращенными ресницами, они такие длинные и большие, что не хуже широкополой шляпы гоняют воздух.

— Знаете? — повторяю я. — В том самом, огромном доме со слугами…

Прикрыв на секунду глаза, я мысленно вижу ту комнату и безошибочно перечисляю:

— Коричневый ковролин, практически черный, кровать, заправленная темным покрывалом, зеркальный шкаф, пустые полки на стенах и ноутбук. Ах да, еще ужасно мрачные картины с омаром и чайником на столах.

— Это Бейерен и Хеда — известные нидерландские художники семнадцатого века! Это мастера натюрморта! Но ты этого, конечно, не знаешь. Здесь нужен вкус, чутье. Эти картины бесценны. Ты хочешь сказать, что Егор нуждался в чем-то еще? Ты намекаешь, что мы не можем позволить ребенку все, что он хочет?

— Нет, я хочу спросить: что в комнате было лично Егора? Кроме ноутбука. Что говорило о том, что там живет пытливый, сообразительный подросток, который считает своим долгом искоренять несправедливость в отношении всех, кто никому не нужен?

Женщина застывает с очередной гримасой, словно не может придумать рассмеяться трагикомично или устроить скандал. И мне становится понятной причина ее замешательства.

— Вы когда-нибудь видели его комнату?

— Ах, ну конечно! — все-таки выбирает смех, истеричный, надрывный, искусственный.

А мне не смешно. И троим зрителям этой сцены тоже — ни капельки. Егор смотрит в пол, прижимая сильнее собаку. Яр сжимает и разжимает мою ладонь, напоминая, что он здесь, рядом, и как только я захочу или кто-то из нас перейдет за грань, вмешается. Мне так обидно за мальчика, что нет торжества над врагом.

— Его комната всегда запиралась на ключ, — говорю я.

И свекровь снимает маску заботливой мамы — слишком она для нее тесна, слишком давит, сдирая грим. А пока тщетно ищет другую, я спрашиваю:

— В доме Яра было несколько лестниц, но Егор любил спускаться по одной из них. Вы знаете по какой? По главной, боковой или…

— Да Господи! — взмах рукой. — Да по главной, конечно! Не будет мой сын, как прислуга, красться по запасной! Ты понимаешь это?!

— По веревочной, — говорю я. — Егор около двух лет занимается скалолазанием, вы знаете? Нет, по глазам вижу, что нет. А дом Ярослава — настоящий каменный замок, в котором только тени и ни одного человека, когда они так нужны. Вы знаете об этом? Да, по глазам вижу, что знаете. А эта квартира — да, в ней тесно… сейчас… потому что нас трое, не считая собаки, но мы есть… живые… И что бы там не было… Вы ведь знаете все, что случилось, верно? По глазам вижу, что да… Все мы больше чем просто не безразличны друг другу…

Что-то мелькает в глазах свекрови — глазах, таких похожих на глаза моего маленького темноволосого защитника и бывшего мужа, и я хватаюсь за эту соломинку.

— Вы мне не нравитесь. Я знаю, что это взаимно. Но пожалуйста, — говорю я осипшим голосом, — оставьте… с нами Егора…

Не знаю, заметила ли она невольную паузу. Мне главное, чтобы мальчика не отняли против его воли. Мне противно, мне плохо, мне не хочется ни о чем просить эту женщину, но я повторяю просьбу.

— Я могу купить такой же огромный дом, как у Яра, — говорю я, с благодарностью кутаясь в его объятия, прогоняющие холодящий страх, что меня не услышат. — Могу купить еще больше — было бы для кого. Пожалуйста, оставьте мне Егора, оставьте хотя бы его.

Яр притягивает меня ближе, беря на себя мою усталость, и я позволяю себе эту вольность, слабость — если угодно. Я слаба. Пусть так. Но несмотря на пересохшее горло и готовые вырваться на свободу слезы, я с усилием продолжаю просить своего врага.

— Пожалуйста… — Я уже не одна. За моей спиной живая опора. По ладони ползет энергия темноволосого мальчика. А у ног рычит мохнатое чудище. — Пожалуйста, не забирайте Егора.

Свекровь быстро-быстро моргает, прячет взгляд на секунду и пронизывает им меня, словно длинными спицами моток с пушистыми нитками. Я сказала ей все, что думаю, а теперь говорит она. Я могла промолчать, но что толку? От того, что я буду казаться молчаливой овцой, волк не перестанет облизываться и быть голодным.

— Я готовила для Ярослава жену, порядочную, милую, воспитанную, богатую, которая бы считала его своим собственным Богом. — Это она повторяется, это я уже слышала. — Но он выбрал тебя.

Он меня же и выбросил, но об этом я не хочу говорить. Не с ней. Не сейчас. Никогда.

— Ты ему не подходишь.

Это тоже не новость.

— Я решила так в первый день, как только тебя увидела, и мое мнение не изменилось.

А вот мое — кардинально.

Тогда я почти была уверена, что у нас все получится с Яром. Я так хотела этого, так мечтала… А сейчас я согласно с бывшей свекровью: мы с ним не подходим друг другу. Но хватит того, что так думаю я. Она этого не узнает. Хватит того, что обо всем знает Яр. В отношениях только двое, а мешанина на оптовых рынках.

— Ты могла бы скрасить будни какого-нибудь фермера или лесничего, — рассуждает она. — Такого же, как и ты, простака в лаптях. Ты не знаешь, как вести себя в приличном обществе, как держаться, да самое элементарное — что говорить свекрови…

— Предпочитаете лесть или комплиментов достаточно?

— Не поможет. Ты — не та невестка, о которой я когда-то мечтала.

— Да и вы, — не удерживаюсь от ответного комплимента, — не свекровь-идеал!

— Вот видишь! — подхватывает она. — Ты не считаешь нужным умаслить, даже если тебе что-то нужно… А жена такого человека, как Ярослав, должна создавать не проблемы, а связи. Я была уверена, что максимум, что между вами возможно — интрижка, а он взял и женился! Женился по-настоящему! И я не могла не приехать… Я хотела остановить весь этот фарс… Яр… подумай…

— Не понимаю… — оборачиваюсь к нему.

Его мать так возмущается, словно это свежая новость, а как же новость о нашем разводе?

— Не волнуйся, — улыбается мне и дышит холодом в сторону матери: — Ты забываешься.

— Ах, наверное, — мгновенно остывает она, — для меня пока еще непривычно, что все зашло так далеко… Я надеялась, что как и раньше…

— Нет, — обрывает надежды Яр.

— Ты просишь оставить Егора, — переключается на меня свекровь, — а я понять не могу, почему именно ты… Почему один мой ребенок хочет жить в этих жутких условиях вместо того, чтобы улететь в Нидерланды? Почему второй вместо свободы держится за тебя? Что в тебе есть особенного?

Она явно ожидает ответ, а я не знаю, что ей сказать. Лапти я не ношу, даже этим от прочих приезжих не отличаюсь. Что во мне есть особенного? Шаткий сказочный мир, в который иногда ускользаю? Жажда мести и в то же время нежелание мстить?

— Она просто нас любит! — разрывает давящую тишину Егор.

Да. Люблю. По-крайней мере, одного из вас точно, а второго… я не знаю, не хочу знать, не сейчас, слишком больно…

— А я?

Женщина делает к мальчику шаг, хочет погладить, но псина рычит, готовясь к прыжку. Прочь! Прочь! Чужой! И Егор не пытается пса успокоить, и не мчится к матери за объятиями. Взрослый, умный, лишенный ее любви, не спешит за подачкой.

— А ты любишь папу, — отвечает Егор.