Дивный покой снизошел на мою душу. Решение было принято.

– Дживс! – окликнул я его, и в сердце мне кольнуло – естественно, ведь все мы люди. – Дживс, – сказал я, – я решил сбрить усы.

У Дживса дернулась левая бровь – показатель того, как сильно он взволнован.

– В самом деле, сэр?

– Да. Вы заслужили эту жертву. Когда я наемся… Неплохие сосиски, а?

– Да, сэр.

– Изготовленные из свиней, довольных жизнью. Вы их ели?

– Да, сэр.

– Да, так я говорил: когда я наемся, то поднимусь к себе в комнату, намылю верхнюю губу, возьму в руку бритву… и готово дело!

– Весьма вам признателен, сэр.

Если мне не изменяет память, я пел арию тореадора из оперы «Кармен», когда, лежа в ванне, заметил на груди пятнышки. Розовые, как первые проблески зари. Я с беспокойством разглядывал их. Мне не свойственно паниковать по пустякам, но я решительно отказываюсь быть пятнистым, наподобие пардуса, по выражению Дживса, а этот самый пардус вроде бы из того собачьего семейства, название которого начинается на букву «д».

– Дживс, – сказал я за завтраком, – у меня на груди появились пятнышки.

– Вот как, сэр?

– Розовые.

– В самом деле, сэр?

– Мне они не нравятся.

– Вполне понятная неприязнь, сэр. Позвольте спросить, они зудят?

– Вроде бы да.

– Я бы не рекомендовал их чесать.

– Тут я не согласен. Против пятнышек следует применять решительные меры. Вспомните, что сказал поэт.

– Сэр?

– Поэт Огден Нэш[63]. Он написал стихи в защиту привычки чесаться. Кто такая Барбара Фритчи, Дживс?

– Это леди, сэр, которая стяжала себе славу во время войны между Севером и Югом в Америке.

– Женщина с сильным характером? И ей можно полностью доверять?

– Насколько мне известно, да, сэр.

– Так вот что написал поэт Нэш. «Барбару Фритчи я почитаю и с полной уверенностью утверждаю: старушка смело бралась за дело и чесала там, где у нее зудело»[64]. Но я не ограничусь чесанием. Я обращусь к помощи опытного врача.

– Весьма благоразумное решение, сэр.

Трудность заключалась в том, что если не считать кори, перенесенной в младенчестве, я никогда ничем не болел и знакомых врачей у меня не было. Но тут я вспомнил, что мой американский приятель, Типтон Плимсол, с которым мы обедали накануне вечером по случаю его помолвки с Вероникой, единственной дочерью полковника и леди Гермион Ведж из Бландингс-Касл, что в Шропшире, упомянул какого-то врача, который однажды ему здорово помог. Я решил позвонить Типтону, чтобы узнать имя и адрес этого врача.

Типтон долго не брал трубку, а когда наконец ответил, принялся возмущаться, что его разбудили в такую рань. После того как он излил мне душу, я сменил тему и, в свою очередь, тоже излил ему душу, и тут он проявил участие и сообщил мне необходимые сведения. Все разузнав, я вернулся к Дживсу.

– Я поговорил с мистером Плимсолом, Дживс, и теперь знаю, что делать. Он настоятельно рекомендует, не теряя времени, обратиться к медику Э. Джимпсону Мергэтройду. По его словам, если мне нужен врач-весельчак, который, тыча в ребра стетоскопом, расскажет сначала анекдот о двух ирландцах по имени Пэт и Майк, а потом о двух шотландцах по имени Майк и Сэнди, то в таком случае Э. Джимпсон мне не подходит. Если же я ищу врача, который знает, как лечить пятнышки, то, вне всякого сомнения, именно он мне и нужен, поскольку изучил эти самые пятнышки вдоль и поперек и лечит их, можно сказать, с детства. Оказывается, с Типтоном недавно приключилась такая же беда, и Мергэтройд в два счета вернул его к жизни. Так что пока я переодеваюсь в нечто более импозантное, пожалуйста, свяжитесь с ним и узнайте, когда он сможет меня принять.

Едва я скинул свитер и фланелевые брюки, в которых завтракал, как Дживс сообщил мне, что Э. Джимпсон ждет меня в одиннадцать. Я поблагодарил его и попросил позвонить в гараж, чтобы мне подогнали машину без четверти одиннадцать.

– Немного раньше, сэр, позволю себе предложить, – сказал Дживс. – В городе оживленное движение. Не лучше ли взять такси?

– Нет, и вот почему. Я намерен после визита к врачу съездить в Брайтон и глотнуть морского воздуха. Вряд ли оживление на улицах будет больше, чем обычно.

– Боюсь, это не так, сэр. Сегодня утром проводится демонстрация протеста.

– Как, опять? Похоже, последнее время их устраивают каждый час, правда?

– Верно, сэр, редкими их не назовешь.

– Не знаете, по какому поводу протестуют сегодня?

– Затрудняюсь ответить, сэр. Повод может быть любым. Народ недоверчив, склонен роптать и, как повелось, власть во всем обвинять.

– Поэт Нэш?

– Нет, сэр, поэт Геррик[65].

– Сказано довольно-таки язвительно.

– Да, сэр.

– Интересно, чем его так допекли. Наверное, оштрафовали на пять фунтов за то, что он не прочистил трубу у себя на крыше.

– Я не располагаю сведениями на этот счет, сэр.

Спустя несколько минут я уже сидел за рулем своего спортивного авто, направляясь на условленную встречу с Э. Джимпсоном Мергэтройдом. Для больного, у которого на груди высыпали пятнышки, я чувствовал себя до странности легко и беспечно. Утро было великолепным, я быстро катил вперед и готов был запеть от избытка чувств. Но вскоре мой автомобиль поравнялся с толпой демонстрантов и застрял. Я откинулся на спинку сиденья и стал благодушно наблюдать за происходящим.

Не знаю, по какому поводу протестовали эти бедолаги, но он явно задевал их за живое. К тому времени, когда моя машина оказалась в окружении демонстрантов, многие из них уже переходили от диких воплей на язык бутылок и камней, и полицейским, которые там присутствовали в изрядном количестве, это, похоже, не особенно нравилось. Вот уж кому не позавидуешь в подобных ситуациях, так это полицейскому. Всякий, кому не лень, может запустить в него бутылкой, но если он попробует швырнуть ее обратно, то назавтра все газеты поднимут вой, обличая зверства полиции.

Однако терпение даже самого кроткого полицейского не безгранично, и мне показалось – а в таких делах у меня есть опыт, – что еще мгновение, и глубины ада содрогнутся. Чего доброго, машину мне поцарапают.

Во главе демонстрации шла девушка, я присмотрелся к ней и с удивлением понял, что она мне знакома. По правде говоря, я даже когда-то делал ей предложение. Ее звали Ванесса Кук, мы познакомились на вечеринке с коктейлями, и она была столь ослепительно прекрасна, что не прошло и двух минут после того, как я принес ей мартини и порцию маленьких сосисок на шпажках, а я уже сказал себе: «Смотри, Бертрам, дело стоящее. Вперед, не упусти свое счастье». И по истечении положенного срока предложил ей слияние фирм. Но увы, я был не в ее вкусе, и из этого ничего не вышло.

Разумеется, тогда сердце Вустера было разбито, но теперь, оглядываясь на почившее прошлое, я вижу, что мой ангел-хранитель не дремал и заботился о моем благе. Иными словами, ослепительная красота – это, конечно, замечательно, но не в ней счастье. Воображаю, какая семейная жизнь ждала бы меня с этой юной красоткой. Она бы только и делала, что бегала на демонстрации, а мне пришлось бы ее сопровождать и бросать бутылки в полицейских. Страшно подумать, во что бы я влип, будь хоть немного привлекательнее. Эта история послужила мне хорошим уроком – никогда не теряй веру в своего ангела-хранителя, поскольку они, эти самые ангелы-хранители, вовсе не дураки.

Рядом с Ванессой Кук шагал здоровый верзила без шляпы, который тоже оказался мне знаком. Это был О. Дж. (Орло) Портер. В Оксфорде мы жили по соседству, здоровались, встречаясь на лестнице, да иногда одалживали друг у друга чашку сахара, только и всего. Никакой дружбы между нами не было, поскольку Орло подвизался в профсоюзе, где, по слухам, выступал с пламенными, крайне леворадикальными речами, а я из тех людей, которым нравится просто жить в свое удовольствие.