– Передайте ей, что я сейчас возьму трубку.

Я сидел за обедом у моей тетушки Далии, и хотя Анатоль, несравненный тетушкин повар, на этот раз превзошел себя по части кулинарных изысков, должен вам сказать, пища богов превращалась у меня во рту в нечто более или менее напоминающее мочалку Понимаете, мне предстояло сообщить тетушке дурные вести, а подобная перспектива всегда начисто лишает меня аппетита. Тетя Далия будет недовольна, я это предвидел, а когда тетя Далия недовольна, она в выражениях не стесняется, недаром всю юность посвятила охотничьим забавам.

Однако, подумал я, лучше не тянуть кота за хвост и сразу покончить с неприятным делом.

– Тетя Далия, – сказал я, беря быка за рога.

– Да?

– Вы не забыли о круизе?

– Нет.

– В смысле – о путешествии на яхте, в которое вы собирались?

– Нет, не забыла.

– Об этом чудном круизе на вашей яхте по Средиземному морю, в который вы так любезно меня пригласили и который я с таким нетерпением предвкушал?

– К чему ты клонишь, олух царя небесного?

Я с трудом проглотил кусок cotelette-supreme-aux-choux-fleurs[140] и пролепетал:

– Мне очень жаль, тетя Далия, но я не смогу составить вам компанию.

Как я и ожидал, она вытаращила глаза:

– Что?!

– Очень жаль, но, боюсь, не смогу.

– Ты, чучело гороховое, хочешь сказать, что не едешь с нами?

– Да, никак не смогу.

– Это еще почему?

– Дела чрезвычайной важности требуют, чтобы я непременно остался в Лондоне.

Тетушка фыркнула:

– Знаю я твои дела! Верно, какая-нибудь девчонка снова вскружила тебе голову?

Мне очень не понравилось, как тетушка выражается, но, признаюсь, я был поражен ее проницательностью – или пронзительностью? – право, не знаю, как называется качество, которым наделены детективы.

– Да, тетенька, – сказал я, – вы угадали. Я и в самом деле влюблен.

– Кто она?

– Некая мисс Пендлбери. Ее имя Глэдис, но пишется Гвлэдис.

– В смысле – с буквой «г»?

– Да, с «г» и «в».

– Неужели Гвлэдис?

– Да, именно так.

Тетушка издала воинственный клич.

– Неужели у тебя не хватает ума бежать как от чумы от девицы, которая называет себя Гвлэдис? Послушай, Берти, – заговорила тетя Далия, взяв серьезный тон, – я гораздо более опытная женщина, чем ты, и могу дать тебе несколько полезных советов. Во-первых, если ты свяжешься с девицей, которая заявляет, что ее зовут Гвлэдис, или Зои, или Беэйта, или Мабелль, – жди беды. Причем самые опасные из них – Гвлэдис. Какова же твоя пассия?

– Она божественна.

– Не та ли это особа, которую я на днях видела в Гайд-парке? Она мчала тебя в красном спортивном автомобиле со скоростью шестьдесят миль в час?

– Да, на днях она меня катала в Гайд-парке. По-моему, это обнадеживающий знак. И у нее красный «виджен-севен».

Тетя Далия вздохнула с облегчением:

– Ну, тогда ты наверняка с ее помощью свернешь себе шею, прежде чем она потащит тебя к алтарю. Это немного утешает. Где ты с ней познакомился?

– На вечеринке в Челси. Она художница.

– Боже правый!

– Уверяю вас, тетенька, она достигла больших высот. Она написала мой портрет. Мы с Дживсом его сегодня повесили у нас в квартире. По-моему, Дживсу он не нравится.

– С какой стати он должен ему нравиться, если он на тебя хоть сколько-нибудь похож. Художница! Называет себя Гвлэдис! Гоняет на автомобиле как заправский шофер. – Тетушка задумалась. – Что ж, все это весьма прискорбно, но не понимаю, почему ты с нами не едешь.

Я объяснил:

– Надо быть ненормальным, чтобы в такой ситуации уехать из Лондона. Вы же знаете, каковы эти девицы. С глаз долой – из сердца вон. К тому же у меня из головы нейдет некий тип по имени Люций Пим. Мало того что он тоже художник и их с Глэдис это связывает, так он еще и кудрявый. Никогда не следует сбрасывать со счетов кудрявые волосы, тетя Далия. И вообще этот Люций Пим крутой парень. Глэдис в грош не ставит. Охаивает ее шляпки, поносит ее светотень. Я часто замечал, что по непонятным причинам такое обхождение пленяет девиц, а так как я по натуре настоящий крем-брюле, да еще и рыцарь в придачу, то, сами видите, положение у меня невыгодное. Учитывая все эти соображения, я не могу пуститься в Средиземное море, оставив без присмотра этого самого Пима. Вы же понимаете, тетя Далия.

Тетушка расхохоталась. Хохот был довольно противный. Этакий, знаете, презрительный.

– Стоит ли волноваться, – сказала тетка. – Неужели ты хоть на минуту допускаешь мысль, что Дживс одобрит твой выбор?

Я был уязвлен.

– Стало быть, вы считаете, тетя Далия, – сказал я и, помнится, стукнул черенком вилки по столу… или не стукнул? Нет, кажется, все-таки стукнул, – что я допущу, чтобы Дживс руководил мною, чтобы он помешал мне жениться, на ком я хочу?

– Но он же не позволил тебе отрастить усы, правда? А вспомни фиолетовые носки? А мягкие рубашки с фраком?

– Ну, это совсем другое дело.

– Готова заключить с тобой пари, Берти. Дживс не допустит этого брака.

– Какая чепуха!

– И от портрета отделается, если он ему не по вкусу.

– Чепуха! Не бывать этому никогда.

– И к назначенному часу доставит тебя, бестолочь ты несчастная, на борт нашей яхты. Не ведаю, как он это сделает, но ты будешь на месте, экипированный всем – от яхтсменской кепки до трех дюжин запасных носков.

– Тетя Далия, давайте переменим тему, – холодно сказал я.

Расстроенный до глубины души таким отношением со стороны ближайшей родственницы, я вынужден был немного погулять по Гайд-парку, чтобы успокоиться. Около половины пятого, когда мои нервы перестали вибрировать, я вернулся домой. Дживс стоял в гостиной и рассматривал портрет.

Я чувствовал себя несколько неловко, так как перед уходом объявил Дживсу, что намерен отменить морское путешествие, и хотя он сделал вид, что ему все равно, я знал, что он огорчен. Видите ли, он заранее предвкушал это плавание. С той минуты, как я принял приглашение тетушки, его глаза загорелись мечтой о море. Мне даже показалось, что он напевает на кухне хоровые матросские песни. Должно быть, кто-то из предков Дживса был моряком, может, даже служил под началом Нельсона, потому что любовь к морю у него в крови. Когда мы с ним плыли в Америку, я не раз замечал, как он расхаживает по палубе вразвалочку, будто истый моряк, и казалось, вот-вот бросится поднимать мейн-брас или сплеснивать нактоуз.

И хотя я выложил Дживсу все резоны, поверил ему свои сердечные тайны, ничего не скрывая, мне было совершенно ясно, что он раздосадован, поэтому, войдя в гостиную, я сразу постарался внести немного сердечности в наши отношения:

– Ну как, Дживс, по-моему, неплохо смотрится, а?

– Да, сэр.

– Произведение искусства украшает дом как ничто другое.

– Да, сэр.

– Придает комнате некий… как бы сказать…

– Да, сэр.

Соглашаться-то он соглашался, но тон у него был начисто лишен сердечности, и я твердо решил вправить ему мозги. В конце концов, черт побери! Не знаю, имеется ли у вас дома ваш портрет, но если имеется, вы поймете мои чувства. Созерцание собственного портрета, висящего на стене, рождает в вас по отношению к нему нечто вроде отеческой нежности, и от окружающих вы ждете похвал и восторгов. А вместо этого они кривят губы, морщат нос, про взгляд и говорить нечего – стеклянный, надменный, точно у дохлой скумбрии. Представьте себе, каково вам приходится, если этот портрет написала девушка, к которой вы питаете чувства куда более глубокие и теплые, чем просто дружба.

– Дживс, – сказал я, – это произведение вам не по душе.

– О нет, сэр, отчего же.

– Дживс, увертки бесполезны. Вы для меня – открытая книга. По какой-то причине этот портрет вам не нравится. Что вы имеете против него?

– Мне кажется, цветовая гамма немного ярковата, сэр.