Я с ужасом увидел у нее в руках тощий томик в переплете из мягкой красной кожи, украшенный золотым тиснением. Для человека с таким жизненным опытом, как у меня, всегда есть нечто зловещее в книге с переплетом из мягкой красной кожи.

– Это собрание прихотливых эссе «Прозаическая болтовня рифмоплета», – продолжала Ванесса. – Их написал блистательный молодой поэт Реджинальд Спрокетт, критики пророчат ему большое будущее. Всех особенно восхищает его стиль, но мне бы хотелось привлечь ваше внимание к глубоким мыслям, заключенным в этих маленьких шедеврах. Познакомьтесь с ними. А мне пора. Я заглянула лишь за тем, чтобы оставить книгу.

Я встретил этот удар спокойнее, чем можно было бы ожидать, поскольку мой быстрый ум сразу же сообразил, как обратить этот хлам в нечто полезное. Мерзостная книжонка могла бы стать превосходным рождественским подарком для тети Агаты, которой всегда трудно подобрать что-нибудь подходящее. Сообразив это, я сразу же утешился, но Ванесса продолжала:

– Смотрите, не потеряйте, берегите ее как зеницу ока. На ней автограф Реджинальда.

Взглянув на титульный лист, я обнаружил, что она говорит правду. Это тетя Агата, конечно, оценит, но смотрю, этот гнусный писака нацарапал на тощей книженции не только свое гнусное имя, но еще и имя Ванессы. «Ванессе, прекраснейшей из прекрасных от верного поклонника». Эта надпись перечеркивала все мои планы. И я опять загрустил. Хотя Ванесса пока и помалкивала, но чутье подсказывало мне, что очень скоро будет устроен экзамен, насколько хорошо я усвоил этот маленький опус, и провал грозил самыми суровыми карами.

Заявив, что ей пора уходить, Ванесса проторчала у меня еще добрых полчаса, посвятив их критическому разбору прочих изъянов моего внутреннего облика, которые она припомнила за то время, пока мы не виделись. Как же силен дух миссионерства в женщинах, если Ванесса всерьез готова была соединить свою жизнь с такой сомнительной личностью, как Б. Вустер. Должно быть, ее ближайшие друзья примутся отговаривать бедняжку от столь опрометчивого шага: «Возьми его и брось во тьму внешнюю, там будет плач и скрежет зубов[107]. Бесполезно пытаться исправить его, он безнадежен».

На сей раз она избрала темой своей обличительной речи мое членство в клубе «Трутни». Ей не нравились «Трутни», и она объявила, что после медового месяца я переступлю порог этого заведения только через ее труп.

Итак, подводя окончательный итог, скажем, что Бертрам Вустер, подписав себе приговор в ризнице после брачной церемонии, бросит курить, станет трезвенником (к этому тоже явно шло дело) и навсегда покинет клуб «Трутни», иными словами, превратится в жалкую тень своего прежнего «я». Ничего удивительного, что, слушая Ванессу, я чувствовал, как задыхаюсь вроде того туземца-носильщика у Планка, которого засыпали землей еще до захода солнца.

Меня сковал смертный ужас, и когда Ванесса направилась к выходу, наконец и вправду собравшись уходить, я не мог даже пошевелиться. Она сама открыла дверь, поскольку Бертрам, жалкая тень своего прежнего «я», был не в состоянии сделать это для нее, но внезапно отпрянула назад, судорожно глотая воздух.

– Отец! – выдохнула она. – Идет по садовой дорожке.

– Идет по садовой дорожке? – переспросил я. Уму не постижимо, зачем папаша Кук пожаловал ко мне с визитом. Ведь мы с ним не такие добрые знакомые, чтобы ходить друг к другу в гости.

– Остановился завязать шнурок на ботинке! – проговорила она, по-прежнему ловя ртом воздух, и на этом ее текст в диалоге закончился. Ни слова не говоря, она бросилась в кухню, точно лиса, за которой гонятся одновременно «Куорн» и «Пайтчли», и захлопнула за собой дверь.

Я мог понять ее чувства. Ей было известно, какую неприязнь питает ее родитель к последнему из Вустеров, неприязнь столь сильную, что при одном упоминании моего имени он багровеет до синевы и кусок за обедом попадает ему не в то горло. Можно представить, как он обрадуется, встретив свою дочь под крышей моего дома. Когда Орло Портер узнал, что Ванесса конспиративно, так он выразился, посещает Вустера, ему пришли в голову разные нехорошие мысли. Страшно подумать, какие мысли при тех же условиях придут в голову папаше Куку. Хотя я белее снега, никакими силами нельзя будет убедить его, что я вовсе не современный Касса… как его… нет, не Касабланка, этот парень стоял на горящей палубе. Вот кто – Казанова. Я знал, что вспомню.

Что же касается того, как разъяренный папаша Кук расправится с Ванессой, то здесь возможны варианты. Я уже отмечал, она была гордой красавицей, однако отец калибра Кука может заставить даже такую гордячку пожалеть, что она столь неосмотрительно запятнала свое имя. Возможно, он не станет лупить ее тростью, как в старые добрые времена, но уж наверняка лишит карманных денег и отправит на жительство к бабушке в Танбридж-Уэллс, где она будет присматривать за семью кошками и по воскресеньям три раза на дню ходить к обедне. Стоит ли удивляться, что Ванессу охватила паника, когда перед входной дверью «Укромного уголка» она увидела своего папашу, как раз в тот момент, когда он наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. Я забыл сказать, что «Укромным уголком» называлась моя временная резиденция (как я впоследствии узнал, этот домик был построен для кузины мисс Брискоу, которая любила писать акварелью).

И уж если Ванесса перепугалась до смерти, что тут говорить о моем душевном состоянии. С некоторым трепетом, а по правде говоря, трепеща от ужаса, я ждал своего гостя, и мои худшие опасения оправдались, когда я увидел арапник у него в руках.

Во время нашей первой встречи Кук не внушил мне особой симпатии, и я предчувствовал, что и на этот раз вряд ли проникнусь к нему расположением. Тем временем Кук, надо отдать ему должное, не стал ходить вокруг да около. Он привык разговаривать кратко и решительно и, обходясь без всяких предварительных переговоров, сразу же обращаться к сути дела. Вероятно, так заведено среди тех, кто ворочает большими делами.

– Что ж, мистер Вустер, – кажется, так вы теперь именуетесь, – вам, наверное, интересно будет узнать, что вчера вечером к майору Планку вернулась память, которая ненадолго изменила ему, и он рассказал мне о вас все.

Это был жестокий удар, и хотя я его ожидал, от этого было не легче. Как ни странно, но я не злился на Кука, поскольку считал, что в этой нелепой ситуации виноват один тупоголовый Планк. Скитаясь по Африке, по колено в ядовитых змеях всех видов, преследуемый пумами-людоедами, он мог бы запросто сгинуть с лица земли навсегда, и все бы его оплакивали. Но он выжил и теперь отравляет жизнь безобидному типичному представителю столичной золотой молодежи, который хотел всего-навсего отдохнуть на лоне природы в тиши и покое и поправить свое слабое здоровье.

Кук продолжал и с каждым словом становился все мрачнее.

– Вы известный мошенник, ваши сообщники называют вас Альпийский Джо. Последний раз вы пытались продать майору Планку дорогую статуэтку, которую украли у сэра Уоткина Бассета из Тотли-Тауэрс. К счастью, инспектор Уитерспун из Скотленд-Ярда арестовал вас, и вам не удалось осуществить свой гнусный замысел. Поскольку вы на свободе, то, значит, отсидели положенный срок, и теперь вас нанял полковник Брискоу, чтобы вы украли мою кошку. Имеете ли вы что-нибудь сказать?

– Да, – произнес я.

– Нет, не имеете, – возразил он.

– Я могу все объяснить, – сказал я.

– Нет, не можете, – отрезал он.

Боже мой, я вдруг понял, что и вправду не могу. Мне пришлось бы сначала детально обрисовать характер сэра Уоткина Бассета, потом столь же подробно описать характер моего дяди Тома, в-третьих, охарактеризовать Стефанию (Стиффи) Бинг, ныне миссис Пинкер, в-четвертых, рассказать, кто такой Дживс. Мне потребовалось бы два часа с четвертью при условии, что он слушал бы внимательно и не прерывал меня, что, разумеется, маловероятно.

Похоже, дело зашло, как говорится, в тупик, и я начал думать, что наилучшим выходом из этого тупика будет покинуть общество Кука и бежать без оглядки до северной оконечности Шотландии, когда звук, похожий на взрыв газопровода, прервал мои размышления. Я увидел, что Кук держит в руках тощий томик, который эта глупая ослица Ванесса не догадалась захватить с собой, удаляясь за кулисы.