– Слов нет.

– А фигура – правда, потрясающая?

– Шикарная!

– А какой упоительный голос!

На этот вопрос я имел все основания ответить довольно искренне. Девица Беллинджер по просьбе Таппи спела несколько песен, прежде чем зарыться в кормушку. Что правда, то правда, глотка у нее была луженая. С потолка все еще сыпалась штукатурка.

– Голос потрясающий, – сказал я.

Таппи вздохнул и, налив в стакан примерно на четыре дюйма виски и на один – содовой, с наслаждением сделал большой глоток.

– Ах, – сказал он, – как хорошо!

– Почему ты не пил за обедом?

– Понимаешь, в чем дело, – сказал Таппи. – Я еще не выяснил, как Кора относится к умеренному употреблению спиртных напитков время от времени, поэтому счел благоразумным пока воздержаться. Думаю, такое воздержание будет свидетельствовать в ее глазах о моем глубоком уме. Сейчас все висит на волоске, и каждая мелочь может поколебать чашу весов.

– Чего я не могу постичь, так это как, черт побери, убедить ее, что у тебя вообще есть ум – о глубоком я уж не говорю.

– Пусть тебя это не волнует – у меня свои методы.

– Готов поспорить, они никудышные.

– Да? Готов? – горячо заговорил Таппи. – Ну так позволь сказать тебе, мой дорогой, что эти мои способы отнюдь не никудышные. Я искусно и тонко руковожу всем процессом. Помнишь Бифи Бингема, он учился с нами в Оксфорде?

– Видел его на днях. Он стал пастором.

– Да. В Ист-Энде. Ну так вот, он организовал клуб для местных подростков с дурными наклонностями, они там в читальном зале играют в триктрак, пьют какао, изредка ходят в клуб «Чудаки» на нравоучительные представления и концерты. Я помогаю Бифи в этом начинании. Последние месяцы по вечерам только и делаю, что играю в триктрак. Кора все это чрезвычайно одобряет. Она обещала петь в концерте, который Бифи устраивает во вторник.

– Неужели?

– Честное слово. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность – я тоже буду там петь.

– С чего ты взял, что это пойдет тебе на пользу?

– Понимаешь, я хочу петь так, чтобы Кора поняла, какая я глубокая натура, о чем теперь она, наверное, и не подозревает. Она увидит, как этот простой, необразованный народ будет утирать слезы, и скажет себе: «Да, у этого человека возвышенная душа!» Ибо это будут не какие-нибудь водевильные куплеты, я дешевых шансонеток не признаю. Песнь об одиноких ангелах – вот что мне по душе и…

Я даже вскрикнул от удивления:

– Уж не собираешься ли ты спеть «Эй, сынок!»?

– Непременно.

Я был поражен. Да, черт побери, поражен. Понимаете, у меня своя точка зрения на «Эй, сынок!». Я считаю, что на нее могут покуситься только избранные и только в уединении ванной комнаты. И при мысли о том, что в клубе «Чудаки» эта песня будет опошлена типом, который может обойтись с ближним так, как обошелся со мной в тот вечер в «Трутнях», я почувствовал отвращение. Да меня чуть не стошнило!

Однако мне не удалось выразить свое возмущение, потому что в гостиную вошел Дживс:

– Только что по телефону звонила миссис Траверс, сэр. Она пожелала передать, что зайдет к вам через несколько минут.

– Понял, Дживс, – сказал я. – Послушай, Таппи…

Я оторопел. Таппи исчез.

– Дживс, что вы с ним сделали? – спросил я.

– Мистер Глоссоп ушел, сэр.

– Ушел? Как ушел? Он только что здесь сидел…

– Хлопнула парадная дверь, сэр.

– Но почему он дал деру?

– Возможно, мистер Глоссоп не пожелал встретиться с миссис Траверс, сэр.

– Почему?

– Не могу сказать, сэр. Но несомненно, что при упоминании о миссис Траверс мистер Глоссоп поспешно вскочил с кресла.

– Странно.

– Да, сэр.

Я перевел разговор на животрепещущую тему.

– Дживс, – начал я. – Во вторник мистер Глоссоп собирается петь «Эй, сынок!» на концерте в Ист-Энде.

– В самом деле, сэр?

– Перед аудиторией, состоящей в основном из уличных торговцев, слегка разбавленных ларечниками, поставщиками апельсинов и третьеразрядными боксерами.

– Вот как, сэр?

– Не забудьте мне напомнить, чтобы я туда пошел. Мистера Глоссопа непременно освищут, и я не хочу упустить это зрелище.

– Очень хорошо, сэр.

– Когда приедет миссис Траверс, проводите ее в гостиную.

Тем, кто близко знаком с Бертрамом Вустером, хорошо известно, что на его жизненном пути толчется целый взвод надменных и спесивых теток, постоянно ставящих ему палки в колеса. Однако среди этого устрашающего сонма есть одно приятное исключение, а именно тетушка Далия. Она вышла замуж за старину Тома Траверса в тот год, когда Колокольчик выиграл Кембриджширские скачки, и честно скажу, дядюшке можно только позавидовать. Мне всегда приятно поболтать с тетей Далией, и я с искренним радушием поднялся ей навстречу, когда около трех часов она на всех парусах вплыла в гостиную.

Вид у нее был крайне взволнованный, и она без предисловий перешла к делу. Надо вам сказать, что моя тетушка Далия – дама крупная и энергичная. Много лет увлекалась охотой и обычно не говорит, а кричит, будто в полумиле отсюда на склоне холма только что заметила лисицу.

– Берти, – гаркнула она голосом, рассчитанным на то, чтобы взбодрить свору гончих, – мне нужна твоя помощь!

– Тетя Далия, можете на меня рассчитывать, – учтиво отвечал я. – Честно признаюсь, никому на свете я не окажу услугу с большей готовностью, чем вам; никому на свете мне не было бы так приятно угодить…

– Довольно, угомонись, – взмолилась она. – Слушай, ты видишься с этим твоим другом Глоссопом?

– Он только что разделил со мной обед.

– Правда? Жаль, что ты не подсыпал яду ему в суп.

– Мы не ели супа. И вообще, тетя Далия, вот вы называете его моим другом, а я не стал бы с чистой совестью утверждать, что вы правы. Не так давно, когда мы с ним ужинали в «Трутнях»…

Тут тетя Далия довольно бесцеремонно, как мне показалось, заявила, что предпочтет ознакомиться с моими воспоминаниями после того, как я облеку их в форму книги. До меня наконец дошло, что сегодня она совершенно утратила свойственную ей жизнерадостность. Я отложил в сторону свои собственные заботы и спросил, чем она так огорчена.

– Всему виной этот злодей Глоссоп, – сказала она.

– Что он натворил?

– Разбил сердце Анджелы.

Анджела – это дочь тети Далии и моя кузина. Девица что надо.

– Разбил сердце Анджелы?

– Да… разбил… ей… сердце!

– Вы хотите сказать – он разбил ей сердце?!

Тетушка довольно нервно попросила меня не втягивать ее в дурацкий водевильный диалог.

– Как это он ухитрился? – спросил я.

– Просто пренебрег ею, вот и все. Низкий, бессердечный, коварный лицемер.

– Вот именно коварный, тетушка Далия, – сказал я. – Когда говоришь о Таппи Глоссопе, это определение напрашивается само собой. Позвольте, я вам расскажу, что он однажды со мной вытворил в «Трутнях». Мы только что отужинали…

– С начала сезона и вплоть до недавнего времени – недели три с тех пор прошло – он увивался вокруг Анджелы. В мое время сказали бы, что он добивается ее расположения…

– То есть волочится за нею?

– Волочится, ухаживает – какая разница!

– Как скажете, тетя Далия, – вежливо согласился я.

– Ладно, как бы то ни было, он торчал у нас в доме с утра до вечера, обедал, танцевал с ней до полуночи и прочее. Бедное дитя, он вскружил ей голову. Она была уверена, что они теперь навеки свяжут свои жизни, это только вопрос времени. И вдруг три недели назад он исчезает, бросает ее без всяких объяснений. До меня дошел слух, что он увлечен какой-то девицей, с которой познакомился на чаепитии в Челси. Ее зовут… как бишь ее?..

– Кора Беллинджер.

– Откуда ты знаешь?

– Она сегодня приходила ко мне обедать.

– Это он ее привел?

– Да.

– Какая она?

– Очень корпулентна. По форме что-то вроде Алберт-Холла.

– По-твоему он в нее влюблен?

– Он просто глаз с нее не спускал.

– Современный юнец, – сказала тетя Далия, – недоносок и идиот от рождения, ему нужна нянька, чтобы водила его за ручку и каждые полчаса отвешивала ему тумака.