В последние годы жизни Олег Ефремов жил один, не утруждая себя новыми любовными романами. Хотя претендентки на его руку и сердце не переводились, поскольку Ефремов продолжал оставаться лицом влиятельным и значительным. И отношения с ним могли бы помочь его пассиям устроить как саму жизнь, так и карьеру. Вот что, к примеру, вспоминает Светлана Родина – та самая женщина, которая на протяжении полутора десятка лет была возлюбленной Ефремова, но в 1990 году вышла замуж за иностранца и уехала жить в Швецию, в Стокгольм:

«Во второй половине девяностых Олег Николаевич стал сдавать. Ноги отказывали, трудно было дышать. У него прогрессировало страшное заболевание – эмфизема легких. Постоянного ухода не было, хотя желающие скрасить его одиночество находились и тогда.

У Ефремова в спальне одно время висел мой портрет. Я когда-то снималась в рекламе и подарила ему один из постеров. Он попросил повесить его напротив кровати, сказал: «Буду лежать и на тебя смотреть».

Однажды приезжаю – плаката нет. Интересуюсь, что случилось. «Да вот, понимаешь, Ирка (Мирошниченко) приходила и разодрала. Она же смешная, ты знаешь». Он никогда не отзывался плохо о своих женщинах. В крайнем случае мог сказать «смешная».

Эта известная актриса – яркая блондинка – добивалась Ефремова много лет[43]. Требовала внимания, а он, как я уже говорила, был одиноким волком по натуре и не терпел давления. К артистке относился с юмором, любил разыгрывать. Я привозила ему из Швеции разные приколы. Тогда в большой моде были резиновые какашки, мухи и пукательные подушки. В России ничего подобного не продавалось, народ отрывался.

Как-то Ефремов рассказывает:

«Я положил перед дверью «какашки» на тарелочке, знал, что Ирка придет. И вот влетает:

– Какой ужас! Мария Ивановна наделала перед дверью! Она не любит, когда я сюда прихожу!

Я удивляюсь:

– Тетя Маша? Не может быть!

А она стала плакать, кричать, что консьержка ее ненавидит». Олег Николаевич так и не раскололся…»

Или еще такие воспоминания:

«Сейчас в его подъезд просто не войдешь, там кодовые замки. А раньше была одна преграда: тетя Маша. Она сидела на посту неотлучно, в валенках зимой и летом, а нужду справляла под лестницей, в ведро. Когда кто-то возмущался – запах стоял чудовищный, тетя Маша говорила: «А куды ж я днем-то это вылью?» Жильцы терпели. Тетя Маша сторожила их добро, как цепной пес, недаром до пенсии в органах работала. Никого не пускала, кричала: «Куды прешь?!»

У нее была комнатка, но, по-моему, она ее сдавала, а сама неотлучно сидела около лифта. Тот часто ломался, и для Ефремова это было трагедией. Он уже не мог подняться на третий этаж. Как-то я пришла к нему с подругой, актрисой Театра имени Пушкина Инной Кара-Моско. Думала, Олег Николаевич еще в театре. Он собирался на спектакль Петера Штайна «Гамлет». Главную роль там играл Евгений Миронов. Идти Ефремов не хотел, ему тяжело было сидеть в зале, но и отказаться не мог.

Входим в подъезд и видим его на стульчике рядом с тетей Машей. В лифте тоже был такой. Его ставили для Ефремова. Оказывается, Олег Николаевич ушел со спектакля, а лифт сломался, пришлось ждать, когда починят. Про «Гамлета» он сказал: «Постановка интересная, Женя играет хорошо. Но, ты понимаешь, не забирает!» Это было его любимое выражение – «не забирает».

В последние пару лет Ефремов уже не мог жить без кислородного аппарата и поэтому перестал бывать в театре, репетировал и решал все вопросы дома. Но даже с трубками ему было трудно дышать и говорить. Он часто уходил в спальню, чтобы отлежаться.

Была возможность сделать в Швеции пересадку легких. Я уже об этом договорилась с Каролинским институтом, и Олег Николаевич собрал необходимые анализы, но знаменитый пульмонолог Михаил Перельман сказал, что больной не выдержит операции. Посоветовал отправить его в хороший европейский санаторий. Осенью 1999 года Ефремов поехал во Францию. Его сопровождала верная Таня Бронзова.

Из санатория он вернулся посвежевший и веселый. Хвастался, что лечащий врач даже разрешил ему выпивать каждый день бокал красного вина. Впрочем, в его положении это уже не имело большого значения. Французские медики сказали, что жить Ефремову осталось полгода.

Напоследок он хотел поставить спектакль, о котором мечтал еще в шестидесятые, – «Сирано де Бержерак». Репетировал из последних сил. Актерам с ним было тяжело. Олег Николаевич постоянно уходил в себя, молчал, мял сигарету, курил. Даже теперь не мог отказаться от любимого «Мальборо». Артисты, разумеется, тоже все дымили. Напрасно я умоляла ребят курить поменьше. В квартире было нечем дышать. Держать все время окно открытым я не могла, боялась простудить Ефремова…»

В годы торжества демократии по-ельцински, когда от бывшего советского кинематографа остались рожки да ножки и на свет народилось новое кино – постсоветское, Олег Ефремов умудрялся сниматься. Правда, за восемь лет он записал на свой счет участие лишь в пяти фильмах. Что понятно – и времена уже были не те, да и здоровье стало все чаще подводить. Что же это были за фильмы?

В 1992 году на ЦТ был перенесен спектакль МХТ имени А. П. Чехова «Возможная встреча» (режиссеры Вячеслав Долгачев и Сергей Сатыренко), где Ефремов исполнил главную роль – Георга Фридриха Генделя. Место и время действия спектакля – Лейпциг, 1747 год. Георг Фридрих Гендель приглашает Иоганна Себастьяна Баха на обед. Агрессивный настрой первых минут этой встречи перерастает во взаимопонимание двух стареющих композиторов, мудрых, одиноких и одинаково несчастных.

На сайте kino-teatr.ru некий Юрий 46 оставил свои впечатления об этом спектакле: «Я помню Москву начала – середины 90-х, когда я смотрел эту пьесу во МХАТе… Все кругом было печально. Текст казался каким-то ирреальным, не имеющим никакого отношения к окружающему нас тогда миру. И Смоктуновский (он играл Баха. – Ф. Р.) и Ефремов выглядели уставшими и постаревшими. Они произносили текст «автоматически», играли собственные «штампы». Но после спектакля было ощущение покоя, и я помню, как-то увидел Ефремова возле МХАТа… он стоял и ждал «Волгу». Он в был в таком длинном роскошном пальто. Дул ветер. Пыль, бумажки, грязь. К нему подошел парень, я его не узнал тогда – это был Миша Ефремов. Они поговорили о чем-то… и Миша ушел. А Олег Николаевич стоял и ждал машину. И вдруг выглянуло солнце – холодное осеннее солнце! Но все вдруг стало таким ясным, спокойным, чистым… словно вокруг и не было всего этого бардака…»

Действительно, даже в том бардаке, который тогда обрушился на нашу страну, иногда выглядывало солнце и на свет появлялись произведения вроде «Возможной встречи» (в конце 90-х Михаил Козаков снимет по этому же произведению фильм «Игра в четыре руки»).

В те годы находилось место и юмору. Правда, он был специфический – созвучный тому бандитизму, который накрыл страну. В итоге в 1995 году свет увидел фильм Владимира Меньшова «Ширли-мырли», где Ефремов исполнил небольшую роль – соседа Николая Григорьевича. Причем в первоначальных планах Ефремов должен был играть одну из главных ролей – мафиози (ее исполнил Армен Джигарханян), но наш герой от этой чести почему-то отказался. Может, и к лучшему, поскольку фильм, на мой взгляд, никак нельзя назвать шедевром (хотя сам режиссер считает иначе). Что вполне объяснимо. После распада СССР практически все советские режиссеры, совсем недавно создававшие шедевры, превратились в унылых середняков. Видимо, сама атмосфера в обществе (как и воцарившийся строй) не могли вдохновлять их на рождение чего-то выдающегося. И Меньшов, снявший в СССР такие шедевры, как «Розыгрыш», «Москва слезам не верит» и «Любовь и голуби», скатился до «Ширли-мырли». «Натянул глаз на жопу» – как выражаются в его же картине. По словам критика А. Федорова: «Что же касается художественного качества ленты, то оно бесспорно, вероятно, только для истинных поклонников грубовато-солоноватого юмора и анекдотов про алкашей, евреев, цыган и иностранцев в России. Композиционная рыхлость, затянутость многих эпизодов, излишняя утрированность актерской игры… Все это, быть может, и соответствует духу капустника-междусобойчика артистической тусовки, однако сравнения с памятными гайдаевскими комедиями – «Кавказской пленницей» и «Бриллиантовой рукой», на мой взгляд, не выдерживают. По-видимому, десятилетний перерыв в режиссерской работе не самым лучшим образом сказался на профессионализме Владимира Меньшова…»