Рэми распахнул глаза и медленно сел на кровати. Он вплел пальцы в волосы, судорожно вздохнул и замер: тишина вокруг была какая-то странная, почти живая. Плел мрачную паутину заглядывающий через окна месяц, сыпал призрачными звездами на бескрайнее небо. Тяжело дыша, Рэми поднялся и широко раскрыл окно, впуская холодный, полный запаха покоса ветер.
Все приходит, все уходит, ты же знаешь... ты, дитя судьбы, это очень хорошо знаешь, правда?
Рэми оперся ладонями об узкий подоконник и выглянул в сад. Тело прошила мелкая дрожь, сон будто рукой сняло: лунный свет высвечивал под яблонями живое море. Зайцы и лисицы, волки и олени, все стояли рядом, густо, плечо к плечу, молча, и дружно смотрели на распахнутое окно.
Люди смертны, этого не под силу изменить даже тебе, мой заклинатель.
Стало вдруг холодно и душно. Не в силах дышать, Рэми попятился и едва слышно зашипел, ударившись бедром об угол стола. Очнувшись, он бросился к другому концу хаты, отодвинул занавеску, за которой спал Захарий, и упал на колени, закрыв лицо ладонями. И даже тогда память услужливо дорисовала в темноте увиденное: дедушка выгнулся на кровати дугой, раскрыл широко глаза и уставился в низкий потолок. Живые так не лежат…
Рэми... прошу тебя...
Почему? Почему так быстро?
Все еще не открывая глаз, натыкаясь на мебель, перевернув что-то на ходу, Рэми едва слышно воя направился к двери. И лишь когда его ладони коснулись створки, распахнул глаза, толкнул дверь и, уже не разбирая дороги, сбежал с крыльца.
Многоголовое море зверей бесшумно расступилось, влажная от росы трава шелестела под ногами, а лес молчал, тишиной оплакивая заклинателя. Рэми бежал и не видел дороги из-за слез: вдоль опушки, по обжигающе холодному ручью, по протоптанной ленте тракта. Он и сам не понял, как оказался у ворот, не помнил, как ударил кулаками в кованную решетку, разбивая ладони в кровь, не помнил, как его впустили, а очнулся лишь прижавшись к груди теплого после сна Жерла.
— Рэми, ты что? — спросил старшой, укутывая ласковыми объятиями.
— Умер… — едва слышно выдохнул Рэми, даже не надеясь, что его услышат.
Но повторить не решился, было слишком страшно. И больно. И двигаться не хотелось, дышать не хотелось, лишь цепляться в сильного старшого и надеяться, что все это лишь плохой сон. Сейчас Рэми откроет глаза, бросится к постели дедушки и сразу же успокоится, когда увидит уже ставшей привычной и родной улыбку.
— В первый раз видишь смерть так близко? — спросил старшой, погладив Рэми по волосам.
Волчонок кивнул, судорожно вздохнув сквозь сжатые зубы.
— Понимаю, — мягко ответил Жерл. — Я в первый увидел, когда мне всего пять зим минуло. Тоже по весне, нашел нашего слугу в зарослях крапивы. Он зимой пропал, за хворостом в лес пьяный пошел, а назад не воротился… Потом я долго спать не мог, вскакивал посреди ночи и не решался заснуть. А когда засыпал, снились вылупленные птицами глаза, широко раскрытый рот, в котором, кажется, кто-то копошился, ошметки его ног, обгрызенные дикими зверями…
Рэми вжался в Жерла еще сильнее и зажал руками уши, чтобы не слышать, но Жерл обхватил пальцами запястья волчонка и продолжал, холодно, неумолимо:
— Жизнь и смерть — часть нашего мира. Захарий был хорошим человеком, но он устал. Сильно устал. И ушел за своими близкими, понимаешь?
Рэми неохотно кивнул.
— Если понимаешь, то почему плачешь?
Рэми поднял на Жерла заплаканный взгляд и ответил:
— Потому что не хочу терять…
— Ты не хочешь. Не Захарий не хочет, а ты, помни об этом, Рэми. Тебе больно не потому что кто-то ушел, а потому что этот кто-то ушел от тебя. Мне было больно не потому что слугу было жалко, а потому что меня испугал вид смерти. Как испугал и тебя… но это неправильный страх, Рэми. Неправильная боль. Правильно — отпустить Захария, пожелать ему хорошей жизни за гранью с теми, кого он любит.
Слушай, Рэми, слушай, он ведь правду говорит...
— Не могу, — выдохнул Рэми.
— Сможешь, — ответил Жерл, вновь прижимая к себе волчонка. — Не сейчас, чуть позднее. Вместе сможем.
А потом Рэми забылся тяжелым сном на кровати Жерла, а когда проснулся, солнце уже клонилось к деревьям, увеличивая тени. Пока Рэми спал, кто-то переодел его в чистую сорочку, перевязал его кровоточащие ноги и разбитые в кровь ладони. Раны, хоть и неглубокие, горели, а все тело ломило от усталости.
Рэми соскользнул с кровати, морщась от боли, подошел к боковой двери, за которой был кабинет Жерла, и замер, услышав доносившиеся оттуда голоса:
— Я пытался уберечь мальчика, — уговаривал кого-то старшой, — ты же знаешь, пытался тянуть как можно дольше, но Рэми сам напросился. Захарий его назначил приемником, ему оставил дом, и если сейчас мы не проведем ритуала, боюсь, нас не поймут. Заклинатель — благословение для леса, люди ждут, что этого благословения мы из рук не выпустим. И если сейчас я не наложу на мальчика лапу, это сделают другие.
— Но Рэми еще молод, — ответил второй, в ком Рэми с удивлением узнал Брэна.
Брэн так прямо и открыто разговаривает со старшим, с арханом, как с равным? А ведь до этого… Рэми вздрогнул, вдруг поняв, до этого было «на людях», а Жерл ведь учил, и не раз, на людях это одно, наедине — это совсем другое. Вот, оказывается, какие они… наедине.
— Молод, а уже мечтает сам кормить семью, тебе ли не знать, — возражал Жерл. — Или он только мне об этом говорил? Как и о своей «бесполезности»?
Рэми вздрогнул, сообразив, наконец-то, что это о нем, а еще вспомнив, что подслушивать некрасиво. Он хотел было отступить вглубь комнаты, но разговор оказался слишком интересным и любопытство, смешанное с горечью, все же победило. Рэми остался стоять, не в силах даже спрятаться в тень, пока его не заметили.
— Говорил. Но ты знаешь, если он пройдет ритуал, то все увидят…
— Ты до сих пор не понял? — неожиданно спросил Жерл. — Еще льстишь себя надеждой, что это мы решаем судьбу мальчика? А я уже нет. Признаюсь, я тоже этого не хочу, но у меня нет другого выбора. Рэми вернется к своей семье. Вопрос только к какой.
— Арханы на ритуале ошибаются редко.
— Чаще, чем ты думаешь, — усмехнулся Жерл. — Тем более, наш архан. Время перемен пришло, Брэн. Хотим мы этого или нет. Ты скоро женишься, а Рэми перестанет быть твоим младшим братишкой и станет тебе либо другом…
— Я понимаю! — выдохнул Брэн. — Но если случится худшее, я не буду сидеть сложа руки.
— И я сидеть не буду. Я буду бороться за него до последнего, верь мне. Но временами мне кажется, что Рэми лучше вернуться… к тому, кем он на самом деле является.
Рэми отшагнул и сел на краю кровати.
Кем на самом деле является…
Слова жгли и не давали покоя, сердце сжималось от боли и горечи, и вновь показалось, что кто-то вдалеке зовет, ласковым ветерком касается души, успокаивая. Не надо успокаивать! Рэми до боли в пальцах сжал простыни, вспомнив другое — Захарий ушел за грань. И уже не так важно, что говорят Жерл и Брэн, потому что это можно изменить. А вот смерть… изменить не удастся. Как ни старайся.
Рэми опустил голову, чувствуя, как бегут по щекам слезы бессилия. Он вспоминал тихий голос дедушки, прохладу вечера, уютом пышущую печь, слова, что Рэми хоть и неродной, а все же внучек. Хорош внучек! Проспал самое важное, даже не проснулся, когда…
Перестань себя винить…
Голос внутри был мягким и ласковым, но Рэми вновь, уже почти привычно, приглушил тихий зов. Все говорят, что слышать голоса — плохо. Рэми знал, что плохо. И всеми силами старался не поддаваться невесть откуда пришедшему безумию. Нет никаких голосов, быть не может!
Может, Брэн прав, и Рэми слишком слаб?
Тихо скрипнула дверь. Рэми поспешно стер со щек слезы и даже через силу улыбнулся, когда внутрь вошла Мия с ароматно пахнущими пирожками и парным молоком. Есть не хотелось, но Рэми заставил себя проглотить пару пирожков. И вечером, когда опускалось над рекой солнце, он вместе с другими провожал лодку, в которой деревенские обложили тело заклинателя полевыми цветами.
