И вспоминал скрипучий старческий голос, уют старого дома, мягкую благодарность, когда Рэми вкладывал в сухие руки очищенное яблоко. А еще вспоминал угольный взгляд заглядывающей в окна белки и смех дедушки, который каждое зверье встречал как самого большого друга.

— Знаешь, — говорил Захарий. — Говорят, что дар заклинателя близок дару мага. Мы, как и они, чувствительны к этому миру, знаем его лучше, чем другие. Понимаем его. И болеем его болью. И потому нас уважают так же, как и магов.

Уважают? Рэми улыбнулся сквозь слезы. Он не хотел теперь ни уважение, ни собравшихся вокруг людей, ни горького аромата скошенной травы. Он хотел вновь увидеть своего дедушку, немного растрепанным, в старых, но всегда опрятных одеждах, потирающем больное колено. Не таким, как сейчас...

Захарий теперь выглядел иначе, чем ночью. Умытый и одетый в белоснежные одежды, он, казалось, спал на одеяле из ромашек, васильков, герани, люцерны. И уже было не страшно, почти, и не так больно. Может, старшой прав? И дедушку теперь за гранью встречают родные?

Конечно, встречают…

Рэми вздрогнул — голос внутри был сегодня особо отчетливым. И уже не удавалось избавиться от чувства, что говорит кто-то родной… близкий. Гораздо даже более близкий, чем стоявшая рядом мама.

— Ты бледен, сын, — сказала она, заглядывая в глаза. — Ты должен помнить, что каждый в этом мир приходит и уходит. Иначе не бывает.

Бывает… И есть те, кто будет рядом всегда. Я буду. Пока ты дышишь, я буду рядом.

Рэми сжал губы и посмотрел на отплывавшую от берега лодку. Быстрая река подхватила суденышко, жрец смерти в черном балахоне прошептал слова заклинания и Рэми вздрогнул, когда лодка вдруг вспыхнула огнем, и тот же огонь выжрал душу знанием — это конец.

— Рэми! — окликнула мать, но волчонок не послушался и нырнул в кусты лозы.

А потом он долго сидел на берегу реки, смотрел в бегущую воду и уже не скрывал слез. Жерл и мама говорили, что так нельзя… но Рэми плакал и не мог успокоиться. И уже не пытался утишить голос внутри: «Отпусти боль. Отпусти, мой мальчик, в ней нет ничего плохого… терять всегда трудно». Этот голос был единственным, что ему осталось в этот вечер.

— Вот ты где.

Рэми не обернулся, не оторвал взгляда от плещущей воды, в которой уже отражалось кровавое закатное зарево.

— Я для тебя в тягость? — неожиданно сам для себя спросил волчонок, весь сжавшись в предчувствии ответа.

— Понимаешь, — Брэн опустился на траву рядом с Рэми, — ты просто слишком быстро вырос, я даже не успел заметить когда…

— Мне всего десять. Ты взрослый, а я…

— А ты разумнее, чем многие взрослые, — усмехнулся Брэн, потрепав волосы Рэми. Волчонок нахмурился и выскользнул из-под ласки. Ему вдруг стало неприятно, что Брэн вновь дурачится, считая Рэми маленьким мальчиком.

— Видишь, — в глазах Брэна грусть искрилась смехом, — ты уже и сам не хочешь быть неразумным дитем. Завтра ты станешь главой своего рода. Будешь совсем большим и важным, маленький братишка. И уже не станешь слушаться назойливого Брэна.

— Стану, — вновь нахмурился Рэми.

— Потому и станешь, что знаешь, чувствуешь, — ты для меня очень важен, — Рэми вздрогнул и внимательно посмотрел на Брэна. — Чувствуешь ведь, правда?

— Да, — улыбнулся волчонок, вновь скрывая слезы, на этот раз радости.

Они долго оставались у реки, до самого рассвета, молча. Брэн сидел, прислонившись спиной к березе, Рэми опустил голову на его колени и смотрел, как серебрил лунный свет неугомонную, журчащую реку. И слушал, слушал уже не пытаясь попросить замолчать, голос внутри.

Я так долго ждал такого, как ты...

А назавтра небо хмурилось тучами. Нестерпимо пахло свежескошенной травой. Утренний воздух, чистый, вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть боли.

На площади возле тяжелого, приземистого храма рода собралась вся деревня. Простые мужики были слегка напуганы, мяли в руках шапки, маялись в праздничных чистых одеждах. Чуть поодаль стояли, явно скучая, дозорные.

Рэми быстро разделся и отдал плащ мрачной, почему-то бледной матери. Босой, в тонкой тунике до пят, вместе с тремя другими юношами он встал на колени посреди площади. Дрожа то ли от утреннего холода, то ли от напряжения, волчонок все никак не осмеливался поднять головы и оторвать взгляда от темно-коричневого песка. Жерл говорил, чтобы глаз Рэми не поднимал, потому что архан дерзости не любит… да разве Рэми дерзкий?

Не бойся, ничего они тебе не сделают. Не бойся, мой мальчик....

Рэми не боялся. Он почему-то знал, что все будет хорошо, знал, что Брэн и Жерл не правы, и ему ничего не грозит, и совсем не боялся этого архана, как и никому не нужного, глупого обряда. Гораздо больше беспокоил его голос внутри, становившийся все более громким и настойчивым, а еще более — собственное нежелание от этого голоса избавляться. Ведь боль после смерти Захария никуда не делась, свернулась внутри отравленным комком и саднила, саднила. А голос успокаивал. Лил прохладу на боль и на миг дышать становилось легче...

Знаю...

Все более усиливался ветер, жалобно стонали тополя, растущие по краям площади. Заскрипел песок под чьими-то ногами, усталый раздраженный голос приказал:

— На меня смотри!

Один из коленопреклоненных юношей шевельнулся, шумно втянул воздух, чуть слышно застонал.

Рэми скосил глаза. Лен, первый в шеренге посвящаемых, молодой, обычно задиристый и бесшабашно грубый, теперь был бледен как снег. Глаза его расширились от ужаса, по щеке, подобно слезе, сбежала капля пота, на запястьях вспыхнула желтым татуировка.

Наверное, это больно. Точно больно… Рэми, как и каждый кассиец знал — магические знаки не любят, когда их тревожат.

Разве ты боишься боли?

Нет, Рэми не боялся, но в сторону архана посмотреть так и не решился. Вновь перевел взгляд на песок и с трудом унял охватившую дрожь. Слабости показывать нельзя, это Рэми понял уже давно. Слабости тут не прощают.

Ты и не слаб...

Ветер вдруг утих. Ударила по ушам тишина между порывами. И в этой тишине раздался тихий вздох облегчения. Стрелой ударила в грудь сила заклятия, задрожали в воздухе слова клятвы, вновь заскрипел песок под ногами архана:

— На меня смотри! — сказал он соседу Рэми.

И заклятие снова изменило знаки на татуировках, сделав мальчика мужчиной, а Рэми задрожал от волнами накатывающего ужаса.

Не бойся…

И в самом деле, чего бояться? Рэми не маг, которых убивают, он заклинатель. Он не сделал ничего плохого, не принес в этот мир зла, так почему так тревожно? И руки дрожат, и подслушанный разговор вспоминается, и намеки, которых Рэми не понимал… Почему так страшно?

Потому что в глубине души ты знаешь... но у тебя есть я, а у твоего архана — нет ничего. Потому не бойся.

Песок на этот раз скрипел оглушающе громко, архан остановился перед Рэми и бесконечно долго молчал, а волчонок не осмеливался даже пошевелиться. Дышать не осмеливался, чуточку подвинуться, чтобы дать отдых затекшим ногам. Он боялся слов архана и в то же время дико хотел их услышать. Только бы все закончилось. Только бы не мучило неизвестностью. Только бы…

— Тебе нет пятнадцати.

Голос архана обжигал холодом, по позвоночнику Рэми вновь пробежала змейка страха.

— Десять, мой архан, — прошептал волчонок.

— Гордый ты, — ударил архан усмешкой. — Дозорные сказали — не хочешь принимать помощи моей деревни.

— А вы бы приняли? — сам того не ожидая, прошипел Рэми, все так же не поднимая головы.

— Я не рожанин, — ответил архан. — А за дерзость твою, мальчик, я просьбу исполню. Сделаю из тебя взрослого. И твоя семья уйдет из деревни уже сегодня, а ты узнаешь вкус голода, неопытный заклинатель. На меня смотри!

Глупый человечишка...

Рэми медленно поднял взгляд. Сначала увидел блестящие, без единого пятнышка, сапоги. Потом — серебряную вышивку по подолу ярко-синего плаща, выше — скрепляющую плащ золотую брошь со знаками рода. Бегущий по полю олень. Медленно, мучительно медленно Рэми перевел взгляд на презрительно скривившиеся губы, и, сглотнув, посмотрел в глаза, светящиеся глубоким синим цветом. Архан маг. Настоящий маг.