— Могу назвать.

— Говори. Только пусть твоя дочь не тянется к арбалету, я стреляю лучше.

Робер обернулся и еще раз покачал головой.

— Зоя, это правда. Я не знаю человека, который стрелял бы лучше проконшесса Зейрата. К тому же у него очень выгодная позиция.

Зоя с досадой опустила руки. Зейрат усмехнулся.

— Не расстраивайся, девочка. Нет человека умнее твоего отца. Хитрее есть. Умнее — нет. Я бы ни за что вас не нашел, если б не помог случай. Зря вы не убили того рыбака. Твоего отца подвела доброта. Запомни: в нашем мире доброта губительна.

— Но разве не его доброта мешает вам сейчас э-э… отправить нас к Пресветлому? — вдруг возразила аббатиса.

Зейрат прикусил тонкий кончик уса.

— Этого мало. Так в чем же причина, де Умбрин?

— Видишь ли, в нашем ордене судьба страшно переменчива. За примером далеко ходить не надо: если даже великий сострадарий может легко потерять и пост, и голову, то, уж извини, что говорить о проконшессе…

Зейрат кивнул.

— Продолжай. Только покороче.

— Постараюсь. Ты уже догадался, куда мы идем. Кто знает, не придется ли в один прекрасный день этим же путем воспользоваться и тебе? Моя помощь в таком случае будет нелишней, а слово свое я держу. В отличие от Керсиса… Что скажешь?

— Откуда такая уверенность, что небесники вас примут?

— Вовсе я не уверен. Но если не примут, ты-то от этого что теряешь?

Зейрат задумчиво почесал нос стволом пистолета.

— Как так получается, де Умбрин? Мы оба прошли очень неласковую школу, оба успели натворить много чего. А ты все же не захотел убить никчемного старикашку Теперь вот и мне не хочется убивать тебя, хотя я имею, — Зейрат усмехнулся и постучал по своему панцирю, — все основания. А этот, — Зейрат кивнул на Глувилла, — он же пытался тебя отравить! Но сейчас верой и правдой тебе служит… Скажи, люминесценций, ты что — пророк? Новый мессия? Или распространяешь невидимую заразу?

Робер затряс головой.

— Э, э, не надо придумывать нового святого. От Корзина еще не скоро поправимся… Думаю, дело совсем не во мне. Или не совсем во мне.

— А в ком тогда?

— А во всех нас. Наверное, стремление к добру заложено изначально. В каждого.

— Вот как? Вместе с жадностью, властолюбием, эгоизмом, похотью?

— Да, как ни трудно поверить.

— И в Керсиса заложено?

— Безусловно. Как и в любого другого. Кому-то досталось побольше, кому-то меньше, но — заложено в каждого.

— Почему же мы друг другу тогда не братья, — тут Зейрат сморщился, — а совсем наоборот, обратья?

— Увы, стремление к добру не относится к числу самых сильных. Оно уступает и голоду, и жажде, да много чему еще уступает. Но оно может развиваться. Иногда просто оттого, что надоедает зло. А чаще это случается в ответ на внешнее добро. Словно свеча загорается от другой свечи. Это, кстати, прекрасно видно по тебе, Зейрат.

— Ну-ну, — проворчал Зейрат. — Не слишком-то обобщай. Я, так и быть, оставлю вас в покое. А вот остальная наша обратил… Небесники ко власти в Покаяне пока не пришли. Так что, если не съем я — съедят меня.

— Зейрат! — окликнула аббатиса.

— Да?

— Я хотела сказать… Словом, дорогу вы теперь знаете.

Зейрат неожиданно вздохнул.

— Словом — да. Вот только не знаю, куда она заведет эта ваша дорога.

Робер взглянул на небо.

— Куда-нибудь, откуда получше видно.

— С эшафота хорошо видно, — буркнул Зейрат. — Здесь, — он махнул пистолетом за спину, — вы на плато не пройдете, наверху засада, там стоит мой отряд. Ищите другой путь! Я буду ловить вас на востоке.

— Учтем, — сказал Робер.

— Учти еще, что поисковых отрядов много. Оба берега Огаханга усердно прочесывают с собаками. Дня через два какой-нибудь из этих отрядов непременно наткнется на ваш след. Не думаю, что вам следует попадаться им живыми.

Не оборачиваясь, этот добрый убийца стал подниматься по опасной осыпи. Он как-то странно сутулился. Словно стыдился чего. Или боялся передумать. Или не хотел о чем-то думать. Однако ступал и ловко, и неслышно. Никакие камни из-под его ног не вываливались.

— Этот не пропадет, — с уверенностью сказал Глувилл.

Путь у них оставался только один — на юг, вдоль скалистой стены Тиртана. Несколько раз они пытались подняться по узким руслам речек, но каждый раз натыкались на непреодолимые препятствия и были вынуждены возвращаться вниз.

Мучал гнус. Заканчивалась еда. В одной из покинутых деревень удалось разжиться картошкой и даже помыться в бане. Зоя стала кашлять меньше. Но к исходу второй ночи Леонарда увидела позади далекие отблески костра. Как и предсказывал Зейрат, их след обнаружили. А справа к скалам Тиртана все ближе подбиралась граница непролазных огахангских болот.

— Ничего, ничего, — успокаивал Робер. — Выпутаемся.

Рано утром они начали подниматься по руслу очередного горного ручья. Глувилл с тоской оглядел отвесные стены ущелья и вздохнул:

— Толку не будет.

Действительно, щель в скалах постепенно сужалась и меньше, чем через километр эта трещина в гранитном теле Тиртана сошла на нет. Ручей начинался источником, бившим прямо из-под скалы.

— Ваша люминесценция, надо возвращаться, — сказал Глувилл. — Пока нас в этой мышеловке не поймали бубудуски.

— Тихо, — сказал Робер.

Он к чему-то напряженно прислушивался. Все замолчали. Вскоре сквозь журчание и плеск воды они стали различать необычные цокающие звуки, доносившиеся откуда-то сверху.

«Цукоку, цукоку… Цака. Цка-цка-цка..»

Странные звуки сначала усиливались, а потом начали отдаляться и удалялись до тех пор, пока перестали различаться в шуме ручья.

— Что это было, папа? — встревоженно спросила Зоя.

— Не знаю. Но это не природные звуки.

— Небесники?

— Может быть. Ну, действительно пора возвращаться. Они выбрались из ущелья и опять свернули влево, на юг.

А в десятке километров по правую руку лес отчетливо редел. С высоты осыпей, окружавших плато, уже различалась ровная буро-зеленая поверхность болот. За ней, далеко на западе, чуть поблескивала полоска Огаханга.

Времени оставалось все меньше, поэтому обследовать каждый ручей уже не получалось. Теперь они поднимались лишь по руслам достаточно крупных речек, и поднимались не все, отряжая дежурного разведчика. А во время его отсутствия отдыхали, кормили лошадей и готовили скудную трапезу для себя.

Хорошего было только то, что преследователям приходилось поворачивать в каждое ущелье, чтоб ненароком не пропустить беглецов. Поэтому бубудуски поотстали. Впрочем, спешить им было и ни к чему. Слуги ордена прекрасно знали, что язык твердой почвы между болотами и плоскогорьем неуклонно суживается, и скоро его не останется совсем. Тогда добычу можно будет брать голыми руками.

— Ну вот, — сказал Робер. — Теперь нас преследуют сплошные неудачи. Не пора ли судьбе перемениться в лучшую сторону?

— Будем надеяться, — вздохнула Леонарда. — Что-то такое я чувствую… доброжелательное. Не человек, нет.

— А что?

— Не знаю. Ложитесь-ка спать, поздно уже.

— А ты?

— А я покараулю.

— Железная женщина, — пробормотал Глувилл.

Ночью Робер проснулся от того, что его осторожно трогали за руку.

— Что? Бубудуски?

— Нет, — прошептала Зоя. — Гораздо интереснее! Папа, посмотри-ка вон туда.

Метрах в пятидесяти ниже их жалкого лагеря, на лужайке, залитой мерцающим светом Олны, стояли две фигуры, — Леонарда и еще кто-то очень высокий. С голыми длинными ногами и кучей перьев вместо туловища. Из этой кучи, как из ожерелья, торчала тонкая шея, заканчивающаяся непропорционально малой головой с огромными глазищами.

— Бог ты мой, — тихо сказал Робер. — Да это же самый настоящий страус! И как его угораздило забраться в наши широты?

Тем временем Леонарда протянула страусу ладонь. Птица наклонила голову набок. Потом спокойно склевала какое-то угощение.