— Кхэм… Принцесса? Ваше высочество?

Камея с облегчением обернулась.

Свант оставался все таким же, каким был всегда — белоснежным, отутюженным, пахнущим цветочным мылом, пышущим здоровьем, излучающим спокойствие и уверенность. Камея совершенно некстати подумала о том, что, наверное, хорошо быть женой такого человека. Тут же смутилась, подозвала герцога и попросила рассказать белоснежному Сванту о том, что в действительности творилось в Карлеизе и в Кингстауне.

Свант думал недолго. Взглянул на кормовой флаг и сказал:

— Ну что ж, ветерок есть. Разрешите выйти в бухту? Видите ли, ваше высочество, так оно, пожалуй, надежнее будет. Чем у берега.

От его рассудительности и невозмутимости Камее стало легче. В конце концов, эскадре пока ничто не угрожало. Ну, если не считать притаившегося у выхода из Большого Эльта покаянского флота.

— А как же мой отец? — встревожилась Изольда. — Он ведь остался в городе!

— Ничего страшного, — сказал Свант. — Его подождут. У пирса будет дежурить шлюпка с несколькими матросами.

— С вооруженными матросами, — вдруг вставила Камея.

Шаутбенахт и герцог переглянулись.

— Рады служить, — серьезно сказал Свант.

— Вы все больше походите на отца, ваше высочество, — сказал дон Алонсо.

Для Камеи это было высшей похвалой.

Надо было бы пойти к королеве, как-то ее приободрить, утешить. Но не хотелось. Камея не представляла, что в такой ситуации может сказать втрое старшей женщине, поэтому осталась там, где была — на капитанском мостике, у правого борта, между двумя легкими пушками.

Свант на малопонятном морском языке отдавал приказы. В корабельном нутре засвистели боцманские дудки. На палубе появились матросы. Быстро, но без суеты, они разбегались по рабочим местам.

Одни тут же начали затаскивать на борт сходню, другие карабкались на ванты, третьи спускали шлюпку Человек тридцать выстроилось вдоль борта с длинными отпорными крюками в руках. Как только отдали швартовы, эти матросы начали усердно отталкивать от себя пирс. Словно с отвращением пытались отодвинуть подальше весь неразумный Альбанис.

С рея упал, развернулся первый парус. Между бортом и причальной стенкой появилась узкая щель. «Поларштерн» качнулся. Медленно, едва заметно, корабль стал уходить от земли.

Казалось, происходит что-то непоправимое. Камея вспомнила недавние беседы с королем, королевой, принцем…

— Дон Алонсо!

— Да?

— Я чувствую себя предательницей. Неужели совершенно ничего нельзя сделать?

Герцог некоторое время молчал. Потом сказал:

— Ну, не совсем уж ничего. Кое-что мы уже делаем.

— Приютили королеву?

— Не только.

— Увещеваем альбанских Бервиков?

— И это не главное.

— Вы меня заинтриговали, дон Алонсо. Что же главное?

— На этот вопрос лучше ответит другой человек. Вы позволите представить вам майора фон Бистрица?

— Да, конечно, почему же нет. А кто он?

— Лучший разведчик Поммерна. Хотя, пожалуй, это слабо сказано. Фон Бистриц — это человек, способный менять историю государств.

— Знаете, звучит страшновато.

— Вряд ли стоит волноваться. Он личный друг вашего отца.

— Личный друг? Странно, я ничего о нем не слышала.

— Полагаю, чем меньше о нем знают, тем лучше. Такова его работа.

— Он уже здесь?

— Да, на «Поларштерне».

— И об этом я ничего не знала.

Герцог улыбнулся.

— Это потому, что он хорошо работает. Я тоже узнал недавно.

Удивительный страус провел их через болото, а потом исчез. Вечером еще был, кормился с руки Леонарды, а утром его не смогли найти.

— Наверное, этот Птира сделал свое дело, — высказал предположение Глувилл.

— Вы думаете, его послали небесники? — спросила Зоя.

Глувилл вздохнул.

— Да кто знает, мадемуазель. Еще неделю назад я ни за что бы не поверил ни в каких небесников.

Робер развернул карту.

— В четырех километрах от нас с плато стекает безымянный ручей.

— Ох, да который уже по счету!

— Будем надеяться, что последний.

Они привычно, отработанными движениями свернули палатки, уложили мешки и медленно побрели вдоль стены.

Короткий ночной отдых помог мало. Отощавшие, измученные, к полудню они с трудом одолели лишь несколько километров и не столько уселись, сколько повалились перекусить перед входом в очередное ущелье. Уже неизвестно какое по счету.

Их уже выследили. Скрываться больше не имело смысла. Гораздо важнее было хоть как-то подкрепить силы. Впервые за несколько дней Робер позволил развести костерок и обед получился роскошным. Он состоял из пары сухарей, печеной картофелины, кусочка сала, и, что самое главное, — кружки самого настоящего горячего чая. На десерт Леонарда собрала еще брусники и заставила всех съесть эти кислые ягоды.

— Там витамины, — утверждала обратья аббатиса. — Они сейчас очень нужны.

— Где? — спросил Глувилл, рассматривая карминовый шарик.

— Там, — устало ответила Леонарда. — Внутри. Их не видно.

— Лео, ты меня удивляешь, — сказал Робер. — Откуда тебе известно о витаминах?

— Долгая история.

— А если в двух словах?

— Если в двух словах — то от профессора Бондарэ. Когда-то я была его ученицей.

— Вот как… Почему же не написала мне о его аресте?

— Писала. Но ответа не получила. А потом узнала, что профессора неожиданно освободили. Я решила, что это ты вмешался.

— Так и было. Только на дело профессора я наткнулся совершенно случайно, — сказал Робер и взглянул на Глувилла.

— Я тут ни при чем, — неохотно сказал Глувилл. — Вашу почту давно проверяли люди Керсиса.

— Не надо ворошить прошлое, — попросила Леонарда.

— Да, — неожиданно сказала Зоя. — Лучше заняться настоящим.

— О чем ты?

— Посмотрите-ка вон на ту рыжую скалу, — Зоя махнула в сторону ущелья. — Видите, кто за ней прячется?

— Ах ты мой хоро-оший! — с нежностью произнесла Леонарда.

Из-за камня опасливо выглядывала маленькая страусиная голова.

— Наверное, теперь мы спасемся, — сказала Зоя.

Но до спасения путь оказался и непростой и неблизкий. Ущелье было загромождено осыпями, обломками скал, принесенными паводком стволами деревьев. А под конец склон оказался столь крутым, что пришлось связаться веревкой и карабкаться вверх, как заправским альпинистам.

— Одно радует, — пыхтя заявил Глувилл. — Лошади здесь ни за что не пройдут.

Следуя за таинственным Птирой, мучительно преодолевая препятствия, они лишь к вечеру поднялись на плато.

— Наконец-то, — вздохнула Леонарда, присаживаясь на краю обрыва. — Добрели… Даже не верится.

Лучи Эпса еще держались на вершинах скал, но само светило уже опускалось за Рудные горы. Плато быстро погружалось в сумрак.

— Какое дикое место, — сказала Зоя. — И какое странное…

Край плоскогорья плоскогорьем не являлся. Кругом высились вздыбленные, растрескавшиеся утесы. Между скалами густо рос кустарник — лесная малина, шиповник, волчья ягода, облепиха. Дальше, уже внутри каменного частокола, начинались поляны высокого, в рост человека борщевика или пучки.

— Прямо медвежий рай, — забеспокоился Глувилл.

— Медведи для нас далеко не самое страшное, — успокоил Робер.

Он достал свою неизменную трубу и тщательно осмотрел всю западную половину горизонта, — сначала справа налево, а потом слева направо.

— Есть, — сказал он. — Вижу бубудусков. Сразу два отряда. Причем один из них как-то сумел переправиться через болото. Видимо, шел по нашим следам. А второй идет с юга, вдоль стены. Мы очень вовремя поднялись на плоскогорье.

Глувилл чертыхнулся.

— Что же, опять топать?

— Нет. Далеко мы сейчас не уйдем. Нам нужны хотя бы несколько часов сна.

Робер заглянул в узкую каменную щель, по которой они только что поднялись на плато.