— Не только он, но и дед и прадед его, царство им небесное, ничего не слышали о такой странности.

Фань вдруг подскочил.

— Ох, сожгут! Как пить дать — сожгут, мракобесы пресветлые! Что же делать-то, что делать, а? Только не говорите, что не знаете!

— Знаю.

— Что?

— Ешьте. Нужно накопить сил.

— Ох, аппетит к человеку приходит только вместе с надеждой.

— Попробуйте заставить себя.

— Да зачем?

— Чтобы достойно встретить свой конец, — громко сказал Мартин.

Потом прекратил свои полировальные занятия, наклонился к Фаню и тихо добавил:

— После побега с питанием может быть плохо. Некоторое время. Да и убежать-то далеко не убежишь, если ноги от голода подгибаются.

Судовладелец обвел безнадежным взглядом каменные стены, дубовую дверь, железные решетки и изумленно прошептал:

— Вы надеетесь на побег?

— Уповаю.

— Иллюзии.

— Прошу вас, еще кусочек, — громко сказал Мартин.

— Вы серьезно?

— В отношении кусочка?

— Прошу вас, не дурачьтесь.

— Я серьезен, как приговоренный к смерти.

Фань наклонился к уху Мартина.

— И которым же способом вы собираетесь бежать? Под землей? По воздуху?

— Нет, через дверь.

— Кто же ее откроет?

— Надзиратель.

— Надзиратель? Какой еще надзиратель?

— Ну… Разве не помните? Завтра дежурит Мормидо.

— Странно. Я начинаю верить.

— Вот и хорошо. Еще кусочек, пожалуйста.

— Так и растолстеть можно. Что я должен делать?

— Сохранять убитый вид. У вас неплохо получается.

Фань, звеня цепями, лихорадочно забегал по камере.

— Тише, вы мешаете спать охране.

Торговец схватился за голову.

— Послушайте, если это шутка, то она жестока больше, чем костер.

— Никаких шуток.

— Точно?

Мартин привлек его к себе и тоже зашептал на ухо.

— Ваш судейский друг…

Фаня затрясло.

— Только не называйте его моим другом!

— Да, слово в коммерции редкое.

— А вот тут вы ошибаетесь. Без нормальной человеческой взаимопомощи торговать в этой стране немыслимо. Ни тебе сколько-нибудь устойчивых законов, ни арбитражного суда, ни защиты полиции. Бр-р! Полиция…

— Вам не нравится полиция его величества?

— Я обож-жаю полицию его величества. А точнее — его люминесценция.

— В самом деле?

— Представьте себе. Честнейшие люди! С ними всегда можно договориться… за умеренную сумму.

— Тогда что же вам не нравится?

Фань в очередной раз схватился за голову.

— О, Мартин! Ваша мудрость и житейский опыт вызывают подлинное восхищение. Но иногда, извините, вы кажетесь белой вороной, каким-то пришельцем из иных миров. Я пять лет втолковывал Мармилю, местному эскандалу, что ордену выгодно позволить купцам богатеть. Да всем — выгодно. Для наглядности предоставлял весьма убедительные аргументы. И что же? Ухмыляющаяся скотина спокойно все брала, а потом заявляла, что из богатства произрастает гордыня, а это ордену без надобности. И добавлял: примерно так же, как вам орден.

— Любопытный человечек. Похоже, он был прав.

— Абсолютно.

— И даже пытался дать совет.

— Не сомневайтесь, это доброе дело не осталось без награды. Но речь о другом. Я понял, что ордену действительно не выгодно позволять людям жить лучше. Чем богаче человек, тем больше у него возможностей прикупить себе свободы. А чем он свободнее, тем труднее принудить его к покорности.

— Разумеется, ордену это ни к чему.

— И не только ордену. В Магрибе ничуть не лучше.

— Вы там были?

— Ага, сподобился. Так когда мы бежим?

— Я же говорил: завтра. Глупо ждать последней ночи. Побреемся вот, чтоб на людей походить. После этого и сбежим.

— О! Так и баню вы для этого потребовали?

— Не только для этого.

— А зачем?

— Как — зачем? Грязным быть надоело.

* * *

Цирюльник давно ушел. Огромный дворец эпикифора тихо погружался в праведный сон.

— Не пора?

Мартин зевнул.

— Рано. Спите, я разбужу.

В четвертом часу утра за узким окном башни начало сереть. Со стороны бухты донеслись первые крики чаек. Мартин сбросил тюремное одеяльце, растолкал Фаня и подошел к двери.

На стук отозвались не скоро. Явился отекший, заспанный Мормидо.

— Что за… твою мать! Чего беспокоите? И цирюльник был, и рубашки чистые. Поскорей бы вас… Чего еще надо?

— Ничего. Но мы видели лохмаку, — испуганно сообщил Мартин.

— Кого?

— Лохмаку.

— Это еще кто?

— Подземный дух.

— Дух? Где? Да откуда он в башне-то?

— То-то и странно, как он сюда забрался.

— Врешь ты все, небесник.

— Не вру. Лохмака — дух особый. Только в зеркало и виден. На, глянь.

Мартин подставил полированные браслеты под свет фонаря.

— Не видишь?

— Нет.

— А ты присмотрись, присмотрись. Что там?

Мормидо старательно уставился в тусклое металлическое зеркало.

— Вроде шевелится кто-то.

— С хвостом?

— Ну да. С хвостом.

Мартин задрожал.

— Так и есть. Лохмака. Наручники старые?

— Ну да.

— Из подвала?

— Откуда ж еще?

— Что ты натворил! Через старые, да из подвала они и выползают! На, полюбуйся еще!

Мормидо еще раз взглянул.

— Ох! Ну и харя…

— Его нужно убить. Он очень опасен, понял?

— Дык как?

— Быстро расстегивай наручники. Иначе лохмака сначала меня сожрет, а потом за вас, дураков, примется.

Мормидо изумленно уставился в глаза Мартина.

— Че-чего?

Выражение его лица медленно менялось.

— Расстегни наручники, — раздельно повторил Мартин. — Тебе очень хочется расстегнуть наручники. Прямо мочи нет удержаться.

* * *

И Мормидо послушно выполнил требование.

— Так, — сказал Мартин. — Теперь эти наручники вместе с лохмакой надо утопить. Он воды боится.

— Где утопить?

— В параше, где еще. Быстро!

Мормидо утопил и закрыл крышкой. Мартин тут же уселся сверху.

— Теперь возьми у часового мушкет.

— Не даст.

— Стукни по голове.

— Часового?

Мартин вновь посмотрел ему в глаза очень долгим взглядом.

— Делай что говорю, — гнусавым голосом затянул он. — Делай, что тебе говорят. Я этого беса долго не удержу.

И вдруг заорал:

— Всех, всех пожрет, всех! Ну?! Чего стоишь?! Ждешь, когда из тебя кишки повыпустят?! Живо!

Надзиратель попятился к выходу в коридор. Вскоре там глухо упало тело.

Держа на вытянутых руках ружье, глядя прямо перед собой стеклянными глазами, Мормидо шагнул в камеру

— Молодец! Расстегни кандалы у меня на ногах, сейчас мы этого лохмаку скрутим. Да быстро, быстро!

Но лохмака оказался зверюгой сильной, все время вырывался. Параша выла и скакала. Пришлось снять наручники и с Фаня. Втроем они кое-как опять загнали нечисть в гадость, а сверху придавили скамьей.

— Пухнет. Скоро выберется, — зловеще объявил Мартин. — Знаешь, что будет?

— Что?

— Раздуется тогда — вообще. Абзац.

— Что такое абзац?

— Абзац? Ну, это — все. Аннигиляция!

— Что — все? — шепотом спросил Мормидо.

— Все — это все. Кухун придет. Пиши — пропало. Хвост у него раздвоенный, вроде жала. Нападает снизу. А жрет с головы! Хрусть, хрусть… только зубы выплевывает.

— З-зубы…

— Да. Потом ползет во все щели и — шасть по ногам, шасть по ногам! Все что хочешь может отгрызть.

— И… это самое?

— Лакомство. В первую очередь! Пухнет, пухнет, пу-ухнет… Уже скоро выползет, чуешь вонь?

— Чу…ю.

— Знаешь, что лично с тобой сделает?!

— Свят, свят, — забормотал Мормидо. — Как же спастись-то?! А?

— А во дворце петухов много?

— Да какие петухи! Ни одного! Какие там петухи в Сострадариуме… Одни крысы.

— Во влипли… Слышь, Фань, петухов у них нет.

— Какой ужас! — простонал Фань. — Без петухов его не остановишь!!!

Потом, неподдельно трясясь, предложил удирать.