— В Предании можно отыскать цитату на любой случай жизни.

— Если его знать, — тонко улыбнулся Гийо. — Так что же, придете? Задно обсудим и вашу ноту.

— Я весьма любопытен.

— Любопытство есть порок, но не для дипломата.

— Что, об этом тоже написано в Предании?

— В комментариях, сын мой, в комментариях.

— Хотелось бы на них взглянуть.

— Ничего нет невозможного, — усмехнулся проконшесс и милостиво благословил барона.

А барон принял благословение с глубочайшим смирением. Как и подобает атеисту.

Пробило семь вечера.

В Муроме настал знаменитый «бабий час». Жены да сестры, дочки да матери со всякими снадобьями бродили по берегу, подбирали побитых. Голосили, конечно. Но еще больший плач стоял в церквах, где священники в мокрых рясах начали отпевать свежепреставившихся.

— Погромы будут, — убежденно сказал Прошка, секретарь и воспитанник Обенауса. — Уже пятеро скончалось, да еще двое на ладан дышат. В прошлом году только троих ухайдакали, так и то дворы пожгли.

Закутавшись до носу в плащи, поскольку вполне могли еще облить, оба поднимались вверх от Скрипучего моста по переулку между монументальными заборами Фуфайл и Мышеводов. Редкие встречные, также не желавшие быть облитыми, держались по другую сторону, отворачивались.

— Знаете, что диакон помер? — спросил Прошка.

Обенаус остановился.

— Что, что? Умер? Агафоний?

— Ну да.

— Этот здоровяк? Да от чего же?

— Не от чего, а от кого. Свиристел постарался.

— Стоеросов?

— Он самый. Эх! Достанется ему сегодня, впору ноги уносить. Агафоний-то человек Тихона был.

— А как же сородичи? Весь клан Стоеросовых? Неужели не заступятся?

— Не, Свиристел с ними разругался. Да и посадника родичи боятся, в большой силе сейчас Тихон-то. Замечаете, что на этом берегу стрельцов не видно?

— Да, — подивился барон. — Редкое дело!

— Это — чтобы толпу унимать некому было.

— Тогда Стоеросову и в самом деле бежать надо, — сказал Обенаус.

— Не побежит.

— Не побежит? Почему?

— А куда податься, голому-то? Не, он добро свое не бросит.

— Но ведь убьют же!

— Это точно, — кивнул Прошка.

Несколько шагов прошли молча. Прошка не выдержал.

— Жалко дурака.

— Жалко.

— Слушай, превосходительство, помоги, а?

— Как? С посадником я ссориться не могу, — неохотно сказал Обенаус.

— Понятное дело, служба. А другого ничего придумать нельзя? Постарайся, ваша милость! Ты же головастый, я знаю.

Обенаус несколько шагов прошел молча.

— Когда подожгут? — спросил он.

— Да в полночь.

— Откуда знаешь?

— А чего тут знать? — удивился Прошка. — Самое время — в полночь. Спокон веку в полночь поджигаем.

— Милые у вас обычаи.

— А у вас?

— У нас подобрее.

— Да ну? — усмехнулся Прошка.

— Тебе обязательно нужно в Поммерн съездить, чтоб своими глазами увидел. Сколько раз уже говорил!

— Да съезжу, съезжу. А насчет Свиристела-то как?

— Можно попробовать.

— Неужто придумал? — обрадовался Прошка.

— Придумал, придумал. Беги сей же час в посольство.

— Это я мигом. А зачем?

— Приготовь купчую на все Стоеросово имение. Да стряпчего достань, хоть из-под земли. Сумеешь?

— А чего тут уметь? Есть тут один, из Кликунов. Зело пьющий товарищ, но печать пока при нем. Ваше превосходительство! Так ты что, серьезно покупать будешь?

— Серьезно. Другим способом Свиристела из города не спровадить. Так что тащи этого Кликуна в посольство и жди меня там.

— А как же проконшесс? Не могу я тебя одного пустить в это… прости господи, гийо.

— Там ты мне ничем не поможешь. Главное, чтобы Егудиил не оплошал.

— Не, мужик надежный. Сказал, что ровно в девять все сполнит. Как договаривались.

— Вот и славно. Если все будет нормально, я вернусь не позже десяти.

— А если не вернешься?

— Мои егеря знают что делать. Вахмистр Паттени тебе расскажет. А на хоромы Стоеросовы цену ставь половинную. Думаю, и этому должен быть рад.

— Само собой! Померанские талеры получше муромских головешек.

Обенаус остановился, оглядывая безлюдные улицы.

— А хорошо, что стрельцов нет.

— Кому как. Для Егудиила-то — да, — вздохнул Прошка. А вот Свиристелу — не очень.

— Да кто же его в драку-то заставлял лезть?

— А разве без этого проживешь?

— А ты не пробовал?

Прошка с ожесточением плюнул.

— Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.

— Да почему же?

— Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.

— И я?

— Нет. Ты — другое дело, — неохотно признал Прошка. — Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.

— Не такая уж и редкость, — усмехнулся Обенаус. — Кто Свиристела спасать предложил?

Прошка покачал головой.

— Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.

— Без трепки дал?

— Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость. Не жадный он. За что и любят его в народе.

— Ага, — сказал барон. — Еще одна редкость?

— Ну, еще. Однако самая большая редкость — это ты, твоя милость. Слушай, не ходил бы ты к проконшессу, а? Нехорошее замышляет. Бубудускам верить никак нельзя.

— Да я и не верю, — сказал Обенаус. — Не дурак же.

Нет, в отношении тишайшего проконшесса барон нисколько не обманывался.

Было время составить представление о святом отце, — вот уже несколько лет они непрерывно интриговали друг против друга, борясь за влияние на Господин Великий Муром. При этом бубудуск имел больше золота, а Обенаус располагал качественными померанскими товарами, включая знаменитые пушки из города Денхорна. Барон умел лучше рассчитывать, проконшесс — соблазнять; Обенаус делал ставку на здравый смысл, а Гийо — на инстинкты.

Результатом незаметной войны чаще всего была боевая ничья, поскольку муромцы старались извлечь выгоду именно из соперничества двух держав, считая это самой мудрой политикой и потому не давали победить ни одной из них. Только такая политика не была секретом и для послов. Иногда они объединялись, выступали совместно, и тогда добивались от Тихона крупных уступок.

Тем не менее Обенаус ничуть не сомневался в том, что проконшесс при первой же возможности с удовольствием устроит ему Ускоренное Упокоение. Конечно же, не своими руками, и конечно же, очень будет после этого скорбеть. И предстоявший визит вполне мог привести к самой примитивной ловушке. Люди великого сострадария всегда склонны к прямолинейным действиям. Там, где есть сила, нужда в какой-то изобретательности отсутствует. Что же касается морали, то от приглашения проконшесса ордена Сострадариев разило чем угодно, только не моралью.

При этой мысли померанский аристократ непроизвольно сморщил нос. Известно, что устав ордена запрещает пользоваться парфюмами. Считалось, что ароматы усиливают мирские соблазны, и с этим в общем можно соглашаться. Но за что заодно с парфюмами в немилость бубудусков впало обыкновенное мыло? Уже одно это рождало недоверие. Барон был убежден, что доверять физически нечистоплотным людям нельзя. Хотя бы потому, что неряшливость — следствие нехватки воли, а безвольные способны держать слово только до первого испытания.

Нет, Обенаус не заблуждался.

Зная все, что он знал и о Покаяне, и о ее посланнике лично, в обычных условиях осторожный посол курфюрста ни за что бы не отправился в гости к своему визави, да еще в такой неподходящий день, когда весь Муром пьянствует, отпевает да обливается.

Сложность, однако, заключалась как раз в том, что обстоятельства сложились необычные. Даже необычайные. Рисковать Обенауса заставляло политическое положение родного курфюршества, над которым нависло слишком уж много угроз.