Скучища стояла смертная.

Вахтенный офицер «Хугианы» зевнул и стал смотреть на залитую огнями столицу, завидуя тем, кто развлекался на берегу. Шел первый час Пресветлой Ночи, когда над бухтой Монсазо уже ненадолго сгущаются северные сумерки. Но набережные Ситэ-Ройяля, освещенные сотнями фонарей и факелов, заполненные публикой, просматривались отлично.

Особенно хорошо были иллюминированы Сострадариум, Санаций, Эписумус, особняки знати и министерство финансов, — весь Восточный, аристократический берег Монсазо. А рыбацкий Северный и рабочий Южный тонули во тьме. Лишь кое-где там светились кварталы дешевых увеселительных заведений, с которыми не в силах совладать никакие бубудуски.

Ярче всего сиял, конечно же, Эрлизор, летний дворец базилевса-императора, расположенный на северо-восточном берегу. Огни дворца сливались в единое зарево. Отражаясь в водах Монсазо, они делали ясно различимыми и тяжелый фрегат «Цикатра», и могучий стодвадцатипушечный «Тубан Девятый», самый большой из действующих линкоров Пресветлой Покаяны. По приказу командующего Домашним флотом оба корабля стояли на якорях прямо напротив монарших купален.

Формально они охраняли светлейшую резиденцию со стороны моря. А на самом же деле играли роль грозных, радующих глаз декораций, поскольку приказ являлся чистейшей данью рутине. Никакого вторжения с моря никто не ожидал. Такого быть не могло, поскольку не бывало никогда. Большинство счастливцев-офицеров и с фрегата, и с августейшего линкора проводило приятнейшую ночь во дворце. В бальных залах, окна которых распахнуты либо на бухту, либо на великолепный парк. В обществе декольтированных дам, за карточными столами, в окружении лакеев и бесчисленных пузатых бутылок из погребов Его Величества…

Везет же некоторым!

Везет же некоторым… — в очередной раз вздохнул вахтенный лейтенант. Чтобы как-то отогнать почти неодолимую дремоту, он вынул трубку, набил ее табаком, чиркнул, однако отсыревшая спичка не загорелась.

— О Просветлитель! — в сердцах возопил несчастный. — Да пошли же и мне хоть частицу своего огня!

Стоявший рядом сигнальщик привычно перекрестился. И тут стены Контамара озарились сильнейшей вспышкой, затмившей сияние самого Эрлизора.

— Ко-корзин мой… Да не столько же! — пробормотал лейтенант.

Его голос потонул в страшном грохоте. В небо над Контамаром взлетела груда обломков. Самая северная и самая высокая из башен, носящая красноречивое, хотя и не совсем точное название «Громоглот», качнулась. Потом покосилась. И вдруг, разваливаясь, все быстрее начала оседать.

Было видно, как сыплются каменные плиты, двери, балки, решетки, целые пролеты лестниц, сорванные с лафетов орудийные стволы и сами лафеты. В воздухе висело также невесть откуда взязвшееся тележное колесо; оно крутилось сразу в двух измерениях. А снизу, навстречу гордо развевающемуся в свободном полете штандарту базилевса-императора, навстречу всей падающей верхушке Громоглота, поднимались языки пламени, клубы пыли и черного дыма.

Замок содрогнулся. Его стена на глазах покрывалась трещинами, с нее падали зубцы. Земля на всем острове тряслась от частых взрывов. Поверхность воды у пирса покрылась рябью. Было видно, что от Дабура в сторону Ситэ-Ройяля отошла небольшая волна. Причальные канаты сначала натянулись, а затем провисли. Линкор ощутимо качнуло. Немногочисленная стояночная вахта «Хугианы» ошеломленно молчала.

Грохот смолк. На секунду установилась тишина. Затем из крепости послышались крики, стук обваливающихся камней, мушкетная пальба, лихорадочный разнобой колоколов. Южные ворота Контамара распахнулись. По мосту через ров толпой повалили люди.

Вахтенный офицер было подумал, что это экипаж «Консо» возвращается на свой корабль. Но в толпе кроме матросских роб различались еще и кафтаны арестованных муромцев.

Все они почему-то пробежали мимо нужного пирса, направляясь прямиком к месту стоянки «Хугианы». Как ни странно, с фрегата высадилось еще несколько десятков человек, которые также бросились в сторону линкора Что-то в этом было неправильное.

Лейтенант повернулся к вестовому матросу

— Позови-ка обрата капитана. И рот закрой!

— Как же я тогда позову? — удивился вестовой.

И без промедления получил по зубам.

В этот момент на верхнюю палубу начали выскакивать разбуженные грохотом матросы «Хугианы». Скапливаясь у грот-мачты, они принялись бестолково озираться. Чуть позже появился и заспанный капитан.

— Что происходит, черт побери?

— Похоже на взрыв порохового погреба, — ответил вахтенный.

— Какого порохового погреба? Где?

Вахтенный молча кивнул в сторону замка.

— Вот это сюрпри-из, — протянул капитан. — А куда же подевался Громоглот?

Лейтенант молча развел руками. Над замком висело облако черного дыма, подсвеченное снизу пламенем. Удушливо пахло горелым порохом.

Сюрпризы между тем продолжались. Из-за острова, со стороны открытого моря, донеслись пушечные выстрелы. А матросы с «Консо» подбежали к трапу «Хугианы» и, не задерживаясь, мимоходом, столкнули с пирса обоих часовых. Вахтенный офицер выронил трубку.

— Эт-то еще что? Солонины, что ли, объелись?

Матросы с фрегата один за другим быстро поднимались по трапу и деловито, будто заранее обо всем договорились, разбегались кто вниз по трапам, кто к вантам, кто — к кабестану. Все были вооружены так, будто шли на абордаж. Кого-то уже ударили по голове, кого-то бросили за борт.

— Эй там, внизу! Отставить! — командным голосом рявкнул капитан Кассис. — Кто разрешил?! Стой, кому говорю!

Но его не слушали. Распаленные, бурно дышащие пришельцы заполнили шкафут, шканцы и даже поднялись на ют. Они смотрели так загадочно, что от этой загадочности возникали нехорошие предчувствия.

Толпа расступилась и на мостик поднялся невысокий, но очень широкий в плечах бородач.

— Капитан? — коротко спросил он.

— Вот именно, любезный! — надменно ответил капитан Кассис. — Кто вам позволил…

— А сдай-ка свою шпагу, дорогой, — сильно окая, сказал бородач. И пожаловался: — Уф-ф. Староват я уже бегать-то…

— Шпагу? Зачем?

— Ну… на сохранение.

— Я оставил ее в каюте, — в полнейшей растерянности ответил капитан.

— В каюте? Что ж, тем лучше. Сейчас посмотрим, что там у тебя еще есть. В каюте.

Съер Бартоломео Кассис, командир имперского линейного корабля, начал приходить в себя.

— Позвольте! Как вы смеете… Да что вы здесь делаете-то в конце концов?

Пришелец неучтиво высморкался на палубу. Потом сказал:

— Здесь я корабль захватываю.

— Как — захватываю? Что захватываю? «Хугиану-у»?

— Ну-у.

— Линкор его величества?!

Свиристел начал скучать.

— Он самый. Дошло наконец?

Но капитан упрямо не хотел верить органам чувств.

— Но… зачем?

Стоеросов усмехнулся.

— Да понимаешь, служба у меня такая — захватывать. Вот и захватываю.

— Но вас же за это…

— Повесят? Мне уже говорили. Слушай, давай сходим за твоей шпагой, а? Нам еще нужно весь ваш остальной флот утопить, а времени маловато.

Капитан наконец начал что-то понимать.

— Вы сумасшедший!

Свиристел не стал спорить.

— Есть немного, — признал он. — Ты… того. Не расстраивай сумасшедшего. Лады?

Капитан обвел безнадежным взглядом бухуту Монсазо, ища откуда-нибудь помощи. Но в бухту один за другим входили корабли. Чужие, серые, незнакомые, хотя на каждой мачте развевался золотистый стяг Покаяны.

— Но… где же адмирал Василиу? — растерянно спросил капитан.

Свиристел Стоеросов пожал плечами.

— Да я и сам хотел бы знать.

Все в том же первом часу этой неладной Пресветлой Ночи Тубан Девятый, базилевс-император всея Покаяны, решительно и бесповоротно уснул за столом.

Его величество освободили от груды салфеток, после чего могучие лакеи с величайшей осторожностью перенесли храпящее тело в одну из опочивален с окнами, выходящими в тихий внутренний дворик. Сразу после этого отбыли и великий сострадарий, и командующий Домашним флотом, и военный министр.