Итак, что бы я могла сказать себе пять лет назад, когда было положено начало цепи событий, приведшей к этому письму? Хочется крикнуть «ничего», отвернуться и просто отказаться вообще разговаривать с такой тупицей. Но себя в прошлом не переделать, как не выкинуть слов из песни. Бывают же песни, которыми можно описать просто всю жизнь. У меня есть такая — символичная «Welcome to my life». Песня из моего прошлого. Семнадцатилетняя я очень любила её. Кто бы мог подумать, что она останется со мной так надолго.

И всё же, глупая одиннадцатиклассница Ника (тогда я терпеть не могла своё полное имя и называлась только так), кажется, я слишком долго откладывала разговор с тобой. Я пыталась забыть тебя, отгородить от себя настоящей, придумать себе другую историю, другое прошлое, другую жизнь. Но встретиться снова нам придётся, как бы сложно это для меня не оказалось.

Как странно: я почти разучилась представлять тебя. Не помню ни твоей улыбки, ни манеры говорить — ты ведь так не похожа на меня! Все фотографии, предусмотрительно упрятанные мной поглубже в шкаф, оставлены здесь, в родительском доме, за много километров от моего «места временной прописки». Едва ли папа когда-нибудь откопает их, сдует пыль и, принявшись скрупулёзно рассматривать, растрогается и позвонит мне, чтобы я за ними приехала. Может быть, конечно, брат попытается задвинуть на дальнюю полку порцию очередной рухляди и, найдя потрепанные альбомы и коробки, решит, что их давно пора, если не выкинуть, то уж точно выслать мне. Думать о том, что где-то ещё хранятся крупицы моей прошлой жизни почти так же невыносимо, как осознавать, что и сама эта жизнь была. Я не верю в реинкарнацию, но никак иначе произошедшее со мной назвать язык не поворачивается — так кардинально всё изменилось, будто я с чистого листа начала.

— Всё в порядке? — папа смотрел озабоченно. Кажется, это письмо на несколько минут буквально вырубило меня. — От кого письмо? Или это секрет?

— Так, ерунда! — я махнула рукой. — Давай пить чай.

— А чего одна? — спросил папа, подавая чашку. — Привезла бы… как его… Вениамина. Кстати, как он? Всё клоунничает?

— Хорошо. У него работа, плотный график, — вертя чашку в руках, я старалась выглядеть непринужденно. — Звездой быть нелегко, сам понимаешь.

— А как твоя работа?

— Я ушла в творческий отпуск… Думаю над новой книгой.

— Афина-Паллада! Прямо из головы вылетело! — папа чуть не выронил чашку. Хм, как странно теперь слышать этот привычный ранее эвфемизм, использовавшийся в нашей семье. — Так с чем тебя поздравить в первую очередь: с успешной защитой диплома или писательским дебютом? — он приобнял меня за плечи.

— Для начала с тем, что я просто добралась до дома!

— Ты у меня умница, с какой стороны не посмотри… Только за работу в издательстве всё же держись. Одним писательством не прокормишься, сама знаешь.

— Ты прав, конечно, — я вздохнула. Я приехала не для того, чтобы спорить.

— Ещё чаю? Или я могу заварить брусничные листья — они очень полезные, — папа решил блеснуть полученными за время моего отсутствия знаниями. — Если отвар регулярно пить, повышается иммунитет.

— А если ветку шиповника положить на гроб вампира — он не сможет выйти, — я пролепетала в ответ первое, что пришло на ум.

— Считаешь, стоит запастись и шиповником?

Люблю папу. За понимание, за простоту. За то, что всегда поддерживает мои идиотские затеи и смеётся над моими несмешными шутками. Человек, который принимает таким, какой ты есть, наверное, необходим каждому.

Мой телефон издал истошный вопль — я давно хотела сменить звук сообщения, да всё руки не доходили. Теперь точно придётся, если не хочу довести папу до инфаркта. На этот раз я точно задержусь дома. Даже против своей воли…

«Как доехала? Правда, что в пригородных электричках первый вагон всегда забит маргиналами?» — пришла смс-ка от Вени. Веня знает, что я не люблю разговаривать по телефону, а предпочитаю переписываться. Веня — мой молодой человек. А ещё Веня — клоун. Это не оскорбление, а всего лишь его профессия.

Около двух лет назад одногруппницы затащили меня в цирк на Цветном бульваре. Никогда не была фанатом этого вида искусства, особенно же не любила клоунов (как отзвук засмотренного до дыр в детстве фильма «Оно»). В тот раз, так же не оставшись в восторге от представления, во время антракта, я намеревалась улизнуть, но заглядевшись на довольно интересную архитектуру здания, где, собственно, ютился цирк, обошла его кругом и случайно набрела на чёрный вход. Там-то на крыльце я и познакомилась с Веней.

Высокий, худой, он держал зелёный парик в руке, его же настоящие волосы, похожие на солому, торчали во все стороны. Грим потёк от майской жары, рюши от костюма сбились набок, ярко-красный накладной нос болтался на шее. Он неспешно курил, жмурясь на солнце.

— У вас улыбка потекла, господин клоун, — почти машинально произнесла я.

Он оглядел меня своими светло-серыми глазами. Ужас! Он был едва ли не младше меня. Из зала его было сложно разглядеть, возраст практически не угадывался. Теперь же под внушительным слоем краски я различила, что уголки его глаз немного опущены — обычно это придаёт лицу грустное выражение. Его юность вкупе с драматичным взглядом натолкнули меня на мысль, что играть Пьеро ему пошло бы больше.

— Поделитесь? — он улыбнулся.

— Не уверена, что выйдет, — я подняла уголки рта пальцами. — Моя собственная тоже куда-то сбежала.

— Может, отправимся на её поиски?

И так я осталась. Когда представление закончилось, распрощавшись с одногруппницами, я стала ждать его. Он вышел, выбежал, вылетел, схватил меня за руки и закружил — к вечеру разразился страшный ливень и мы бродили по тёмно-синей Москве, отражающейся в лужах до самого утра. В цирк я больше не ходила.

Он стал избавлением: от тоски, одиночества, от прошлого. С ним я никогда не чувствовала себя собой, той, к которой я привыкла — покинутой и растерянной девчонкой. В нашей паре я скорее была рассудком и волей, пытавшейся всё контролировать, а он был просто смехом. Я благодарна ему. Я не хочу обманывать его, поэтому никогда не говорила те три вожделенных слова, а он, кажется, лишь играет роль беспечного мечтателя, на деле всё прекрасно понимая. Он ничего от меня не требует. И за это я ему благодарна.

В эти два года, что мы вместе, я просто старалась плыть по течению: доучивалась, работала над своей книгой, ничего не анализировала, не копалась в себе — просто пыталась быть никем. Это получается у меня лучше всего. Но через некоторое время такого существования, когда ты оглядываешься на свою жизнь — беззаботную, безликую, зыбкую, чувствуешь себя унесенным в море, бьющимся о скалы. Потеря точки опоры может быть вызвана первой же штормовой волной. Такая волна для меня — сегодняшнее письмо.

— Кажется, Вениамин почувствовал сердцем, что мы о нём говорили, — наконец, проговорила я, откладывая телефон.

— Напомнила мне! — папа картинно хлопнул себя по лбу. — Пойду, позвоню Серёже, чтобы он поторопился, а то застрянет там, как обычно, со своей Настенькой.

Когда папа, не вняв моим протестам, отправился звонить Серёже, чтобы зазвать его домой, я рассеянным взглядом обвела кухню и наткнулась на оставленную на тумбочке газету. Огромная, толстенная — новости города и района, он всегда читает такие. Тот разряд СМИ для пожилых людей, которые не терпят ярких картинок и развлекательных статей. Только суровая правда и криминальные сводки. Я давно от таких отвыкла, отдав предпочтение новостным интернет-порталам, где можно обозреть всё и сразу. Я потянулась к газете без задней мысли, желая лишь отвлечься от странных мыслей о письме и чтобы занять пару минут. Раскрыла на первой попавшейся странице. Прочла заголовок и обомлела.

«Чудовищное события произошли в минувшие выходные на западе Московской области… Прокуратура отмечает, что обстоятельства преступления в точности повторяют так и не раскрытое дело пятилетней давности…».