И даже привстала, но поросёночек тихо рявкнул:

— Не закончили! Сидите, пожалуйста!

— Ну раз так…

Мне совершенно не улыбалось прибегать к последнему средству, но я всё же сказала:

— Вызовите адвоката и свяжитесь с русским посольством.

А потом улыбнулась ласково и добавила милым голосом маленькой девочки:

— Силь ву пле.

Худой как будто даже обрадовался моему заявлению, вкрадчиво спросил:

— А вы считаете, вам нужен адвокат?

Насмотрелись американских сериалов, идиоты… Но ответить я не успела, в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошла женщина средних лет с красиво уложенными волосами, неброским макияжем и в строгом деловом костюме. За спиной у неё маячил Антуан. Улыбнувшись и поздоровавшись, женщина спросила:

— Вы предъявили обвинение мадемуазель Каменская?

— Пока нет, — буркнул явно недовольный поросёночек.

— Мадемуазель, прошу вас сохранять молчание на любой вопрос, — ласково сказала мне женщина и снова повернулась к паре полицейских: — Я адвокат мадемуазель Каменская, мэтр Лионель. Либо предъявляйте обвинение, либо дайте подписать протокол, и мы уходим.

Поросёночек с явной неохотой кликнул на что-то в своём компе. Загудел принтер, выплюнув две бумажки. Одну из них протянули мне для подписи. Мэтр Лионель озабоченно спросила:

— Вам необходим переводчик, мадемуазель?

— Нет, спасибо, я отлично читаю по-французски, — пробежалась взглядом по листку, всё было записано так, как я и говорила. Подписав бумагу, встала.

— Если у нас будут вопросы, мы вас вызовем, — у поросёночка нехорошо блеснули глаза, а адвокат живо сунула ему визитку:

— По всем вопросам звоните сразу мне. До встречи, мсьё.

Мы вышли из здания полиции втроём. Мэтр Лионель пожала Антуану руку и сказала будничным тоном:

— Всё, мой дорогой, думаю, проблем не будет. Но, если что, звони. До свидания, мадемуазель.

Она села в припаркованный в спешке чёрный «мерседес» и быстро уехала. Антуан обнял меня за талию и взялся за подбородок:

— Наверное, надо тебя в больницу отвезти. Зашить.

— Кровь течёт ещё? — озаботилась я, пытаясь нащупать пальцами рану на брови.

— Не трогай! Остановилась, но зашить надо, а то шрам останется.

— Пусть остаётся, — отмахнулась я. — Я хочу лечь…

— Некрасиво же, со шрамом…

Он заглянул мне в глаза, и я улыбнулась грустно:

— Шрамы, Антуан, бывают полезны. Они напоминают нам о совершённых ошибках.

Дядины слова. Только теперь я их поняла.

Маркиз взъерошил ёжик моих волос и тихонько поцеловал в макушку:

— Какую ошибку ты совершила, Альошка?

Я поверила Смородинову.

— Пропустила удар. Больше не пропущу. Никогда…

Антуан покачал головой, набирая номер на смартфоне:

— Где ты так научилась драться?

— С детства занималась боевыми искусствами.

— Алло? Мне нужно такси, — маркиз продиктовал адрес и сбросил звонок, сказал мне: — Сейчас поедем домой, отдохнёшь. Главное, чтобы не было сотрясения… А меня научишь парочке приёмов?

— Научу, — тихонько рассмеялась я. Голова раскалывалась, но я старалась не показывать, что мне больно. Антуан взял меня под руку и повёл к дороге:

— Не знаю, кто ты, подруга Наташи, но ты не путана. Может, когда-нибудь мне расскажешь про себя.

Ничего не ответив, я молча пожала плечами. Может, когда-нибудь и совру что-то правдоподобное…

---------

* Blanc-cassis или Blanc-cass (фр.) — аперитив из белого вина, обычно столового, с добавлением концентрированного ликёра из чёрной смородины в 17⁰

** Sauvé par (le gong) la cloche (фр.) — расхожее выражение, означающее «спасённый в последнюю минуту, неожиданно», из школьной жизни, когда колокольчик возвещал конец урока, и ученики с радостным гиканьем мчались на улицу, а тот, которого вызвали к доске, тоже мог вздохнуть свободно.

*** Moules à la Provençale, frites Léon на двоих, два больших Pellfort — меню ресторана Léon. Мидии по-провански с луком, чесноком, помидорами и сладким перцем, картофель-фри по бельгийскому способу и 50 cl бельгийского пива Пелфорт.

Утро выдалось сложным. Нет, у меня были, конечно, тяжёлые пробуждения в жизни: после тренировок, после особенно опасных афер, в одной из которой я даже чуть не потеряла глаз. Но сейчас… Мне было страшно, непонятно и больно. Страшно — потому что били. Непонятно — потому что откуда они появились? Больно… Ну и так понятно. Скула налилась расплавленным свинцом, горела и жгла. Бровь, похоже, увеличилась в размерах и стала, наверное, такого же размера, как и надбровные дуги неандертальцев. Голова гудела и пульсировала височными венами в такт сердцу.

Антуан ещё спал. Впрочем, он спал всю ночь, обняв меня за талию, положив руку мне под голову, отпускать не желал — как только я пыталась поменять позу, тут же поворачивался, не просыпаясь, и всё равно держал в объятиях. Мне было не очень удобно: восемнадцать лет спать в одиночку, и вдруг кто-то рядом. Поэтому проснулась я на рассвете и ещё долго лежала, не решаясь встать, чтобы поискать лекарство от боли.

Маркиз спал и ровно дышал мне в волосы. Это одновременно раздражало и умиляло. Сам он не получил ни царапинки в драке, поэтому вчера трясся надо мной, как наседка над цыплёнком: прикладывал лёд к щеке, самолично заклеивал бровь кусочками пластыря, купленного в аптеке недалеко от дома. «Чтобы хоть как-то стянуть рану, а то шрам будет некрасивый». Не стал вызывать Габриэлу, сам разогрел ужин, оставленный ею, а потом чуть ли не с ложечки меня кормил…

Чуть скосив глаза, я с неожиданной улыбкой посмотрела на Антуана. Милый, милый парень… Как жалко мне будет расставаться с ним. Мне даже встать сейчас жалко. Тёплые руки, настойчивые объятия… Он просто очень хороший, когда не злится, не закрывается, не бурчит. И, как ни удивительно, со вчерашнего дня больше не вешает шторки на глаза. Оказалось, они у него очень выразительные. В них так легко читается боль, страх, нежность, доверие… Может, именно из-за этой лёгкости он и научился их занавешивать?

Не о том думаешь, Алёшка. Надо подумать о найденном вчера телефоне. Я не смогла ни на секунду остаться в одиночестве, чтобы просмотреть его содержимое, а это было сейчас приоритетом номер один. Если я права, и телефон потерял один из амбалов Смородинова… Я уже решила, что позвоню этому козло-олигарху и спрошу, чё за. Или у нас уговор, или нет. Почему он позволяет себе нарушить данное слово? Но для этого мне необходимо остаться одной. Антуану слушать мои разговоры незачем, даже если он не понимает ни звука. Для этого надо как-то потихонечку встать, не потревожив моего маркиза.

Ха-ха. Как только я пошевелилась чуть сильнее, чем когда поворачиваешься на другой бок во сне, Антуан тут же открыл глаза и спросил хриплым и таким сексуальным голосом: