У входа в гостиницу меня перехватил небрежно одетый человек лет сорока.

— Я от Галины Леонидовны, — начал он, забыв поздороваться.

Три дня назад я ужинал с матушкой и Галиной, и Галина попросила принять участие в судьбе молодого и талантливого писателя. Сама она ничего об этом писателе сказать не может, с ним незнакома, знает лишь, что зовут его Андрий Слива, но её, Галину, просил хороший человек. И, если можно…

Я, понятно, сказал, что непременно и обязательно, пусть приходит.

И вот он пришёл.

Ладно, посмотрим. Поговорим. Почитаем.

— Заходите, — сказал я, и провел его в холл. — Подождите немного, я переоденусь.

— Да ничего, мне всё равно, как ты одет, — сказал он.

— Простите, как вас зовут?

— Тебя не предупредили, что ли?

Я повернулся и пошел к лифту. На восьмом этаже мой номер. С прекрасным видом на Москву.

— Эй, эй, — догнал меня он. — Ты что, на «ты» обиделся? Ну, извини. То есть извините. Я по простоте, мы ж писатели, одна компания.

— Так как же вас зовут?

— Андрий, Андрий меня зовут. Как сына Тараса Бульбы, того, что к полякам перебежал.

— А по батюшке?

— Степанович.

— Прошу вас, Андрий Степанович, подождите меня в креслах. Мне необходимо переодеться.

Андрий Степанович нехотя вернулся на место. Попахивает от него и винцом вчерашним, и пивком утренним, и вообще.

Вот тебе и бабочки…

Ладно, посмотрим.

Я наскоро принял душ, переоделся в дневной костюм, светло-серый, полушерстяной, и спустился в холл. Двадцать две минуты.

Андрий не ушел. Дожидался.

— Теперь я к вашим услугам, Андрий Степанович.

— А… Это… Мы не можем куда-нибудь пройти?

— В смысле? Холл — самое удобное место для разговора, разве нет?

Холл в «Москве» и в самом деле хорош. Мы сидели в удобных креслах у низкого столика, слева и справа стояли кадочные пальмы, прикрывая от чужих глаз. Что еще нужно для разговора двух незнакомых людей?

— А… Я думал, в ресторан…

— Благодарю, но я вынужден отклонить ваше приглашение. Во время турнира строгий режим, утром я обхожусь стаканом кефира, ради которого идти в ресторан непродуктивно. Время дорого.

Не думаю, что Андрий приглашал меня в ресторан, скорее, наоборот, он напрашивался на приглашение. Да, я частенько встречаюсь с писателями в ресторане, именно здесь, в «Москве» — но никогда за завтраком, это первое, и только с теми, с кем хочу — это главное. И да, сейчас я завтракаю в молочном магазине в пяти минутах ходьбы отсюда, стаканом кефира и свежей булочкой, их, свежие булочки, привозят аккурат к девяти, тёплые.

— Я — лучший писатель Москвы и окрестностей, — заявил Андрий. — Но писательством, настоящим писательством прожить сегодня нельзя.

— Вот как? — удивился я.

— Именно. Я написал лучший роман послевоенного времени, но вынужден перебиваться случайными заработками.

— Это бывает, — согласился я. — Простите, я провинциал, а до провинции новинки доходят не сразу. Какой роман вы имеете в виду? Где опубликован? Когда?

— Он… Он ещё не дописан.

— Понимаю.

— Гоголь «Мертвые души» всю жизнь писал.

— Положим, до «Мертвых душ» он «Вечера на хуторе» написал, и «Миргород», и «Ревизора», да и первый том все-таки к тридцати трем годам опубликовал.

— Мне тридцать два, — быстро сказал Андрий.

Я не ответил. Что тут отвечать? Выглядел он на сорок. Без всякой натяжки — на сорок.

— И вот… — он замолчал.

— И вот? — нейтрально сказал я.

— Я хочу… — он опять замолчал.

— Что вы, собственно, от меня ждёте? Что я могу для вас сделать?

— Это невыносимо — быть лучшим писателем Москвы и работать из куска хлеба, — продолжил Андрий.

— А кем вы работаете?

— Да так, — махнул рукой лучший писатель Москвы. — По разному. Грузчиком на базаре, дворником, на уборке яблок. Сейчас в котельную хочу устроиться, оператором, но нужно курсы пройти.

— Так что я могу для вас сделать? — повторил вопрос я.

— Примите меня в свой журнал, — заявил Андрий.

— В смысле — примите? Мы ж не пионеры. В качестве кого?

— Редактора. Или кого-нибудь в этом роде.

— А у вас есть опыт работы редактором?

— Опыт дело наживное.

— Допустим. А образование у вас…

— И образование — наживное. Техникум. Киномеханик. По диплому.

— И вы готовы переехать в Чернозёмск?

— Нет, но… почта…

— Давайте так. Напишите для нас рецензию на любое новое произведение в жанрах, соответствующих направлению нашего журнала. Мы незамедлительно её рассмотрим, и, если рецензия будет удобочитаема, опубликуем. И будем принимать рецензии и впредь. Рецензии, критические разборы, исторические экскурсы — всё, что интересует наших читателей.

— И много будете платить?

— Четыреста рублей за сорок тысяч знаков. Но сорок тысяч знаков в каждый номер мы вам не дадим, разве что работа будет хороша и своевременна. Напишите для начала десять тысяч знаков. Плюс-минус. А там посмотрим.

— И куда посылать?

— В нашу редакцию, заказным.

— В какую редакцию? Какого журнала то есть?

Я хотел было сказать «Кролиководство Северного Кавказа», но передумал. Рано.

— Журнал «Поиск».

— А где взять адрес?

— Адрес редакции присутствует в каждом номере.

— Но у меня нет вашего журнала.

— Возьмите в библиотеке.

— Я не записан…

— Послушайте, Андрий Степанович. Если вы не в состоянии найти наш журнал, я не думаю, что вы сможете с нами сотрудничать. Что вы собираетесь для нас написать, если ничего о нас не знаете?

— Я лучший писатель Москвы, — твердо сказал Андрий. — Напишу. По высшему разряду.

— Будем ждать. А пока простите, мне нужно идти…

— Аванс! — потребовал Слива.

— Что?

— Мне нужен аванс, — сбавил тон лучший писатель Москвы. — Рублей пятьсот, хотя бы.

— Пятьсот рублей?

— Или сто. Хотя бы пятьдесят…

Я вытащил из кармана блокнот, достал авторучку.

— Пишите!

— Что?

— Расписку. «Получено от редакции журнала «Поиск» двадцать рублей в счет аванса. Дата, подпись.

— Но я не проживу на двадцать рублей месяц!

— Напишите за три дня. Хоть за день. Писателю это несложно. Пишите, посылайте, мы оценим ваш труд и вышлем сколько положено. Не забудьте указать адрес для денежного перевода.

— Сейчас?

— Вместе с рецензией, Андрий Степанович. Вместе с рецензией.

Когда я достал две десятки, он выхватил их из моей руки мгновенно, чуть не разорвал купюры.

— Мне бы больше… за электричество нужно заплатить…

— Верю, Андрий Степанович, верю. Всем нужно больше. Но только при себе я крупных сумм не держу. Чем богат, так сказать. Впрочем, если вас не устраивает… — я тоже могу быть быстрым.

— Устраивает, — угрюмо ответил лучший писатель.

Я вернул ему двадцать рублей, и он стремительно ушёл. Видно, испугался, что я передумаю.

Я же поднялся в номер за курткой. В городе слабый плюс, и куртка будет в самый раз.

Вышел на улицу. Падал слабенький снежок, совсем слабенький. Решил пройтись.

Да, Слива, похоже, тот ещё тип. Но как знать, как знать…

Жил да был в Праге писатель Гашек. Так себе писатель. Средненький. На шахматные деньги — кандидат в мастера. Уровня нашего Лейкина, даже ниже. Алкоголик. Бродяга. Нет, человеком он был веселым, общительным, забавным, но крайне, крайне ненадежным. Мог занять у приятеля пятьдесят крон до завтра, но это завтра никогда не наступало, всегда было сегодня. Мог выйти из дому купить для годовалого сына молока — и вернуться через неделю, через две. Без денег, без шляпы, без часов. И без молока, да. Захотелось, мол, погулять в окрестностях Чешских Будейовиц.

Пришла война. Первая мировая. Великая. Империалистическая. Гашека призывают в армию. Идёт, куда же денешься, присягал императору, теперь терпи. Служил недолго — попал в плен. Или добровольно перебежал к русским — трактуют всяко.

В плену Гашеку не понравилось, да и кому бы понравилось — жизнь впроголодь, пива не наливают. И он записывается в Чехословацкий Легион, воевать за победу самодержавия. Присягает на верность, и сразу становится лучше. С пивом, правда, не очень, но появились деньги, и можно купить самогонки, мутной, но крепкой. Работает пропагандистом в газете, расписывает, какой замечательной станет жизнь в Чехии, когда мерзкого католического императора сменит добрый православный русский царь.