Один Женя не стеснялся. Хвать — и бутерброд с икрой черной. Хвать — и красной. Хвать — и с осетриной.

Не то, чтобы он соскучился по дарам Нептуна, нет. Его матушка — главный бухгалтер рыбоконсервного комбината, и не какого-нибудь. Астраханского ордена Ленина имени Куйбышева! Крупнейшего на Волге и Каспии! Но, видно, стремясь к справедливости, решил объесть каборановцев.

И товарищ Савтюков, и товарищи из свиты, и даже Ланцович с Пахтюженским смотрели на Женю с легким испугом. Или даже со средним испугом. Что он себе позволяет? Ложно понятый демократизм! Ладно, один бутерброд, на бедность, но пять?

Женя подошел к подносу с напитками, взялся за оставшуюся бутылку «Посольской, но вернул на место и покачал головой:

— А послабее что-нибудь есть? Минералка, что ли, или «Дюшес»?

— Да, дай молодежи что-нибудь такого… — пошевелил пальцами Листвянский. Женя, похоже, его забавлял.

— Сию минуту, Николай Николаевич! — Савтюков выглянул за дверь, и через пару минут те же девицы принесли ящик пепси-колы новороссийского разлива. Неполный ящик, десять бутылок. Да и бутылки маленькие, в треть литра.

Женя взял одну, поискал открывалку, не нашёл, и свернул пробку пальцами. У него сильные пальцы. Разлил пепси в два стакана, один себе, другой мне.

— Ну, как — спросил он?

Я попробовал.

— От американской не отличишь, — сказал я честно.

— Вы пили американскую? — спросил один из непредставленных каборавчан. Пусть будет Планше.

— Приходилось, в Америке. С боржомом у них неважно, а пить хочется. Вот и пил несколько раз. А так больше местную, американскую минералку. И томатный сок. Томатный сок у американцев так себе, а вот канадский хорош.

— Вы и в Канаде были? — это Мушкетон.

— Нет, толком нет. Промежуточная посадка, даже из аэропорта не выходил. Но в Америке, в смысле в США, канадский томатный сок — не проблема. Правда, заметно дороже своего.

— И сильно дороже? — спросил Паша Пахтюженский.

— Стакан на наши деньги — полтинник.

— А у нас — десять копеек!

— И соли можно набухать сколько хочешь, — согласился я.

— Они «Кровавую Мэри» уважают, — высказался предрика товарищ Петрошников. — Мешают водку с томатным соком, и пьют.

— Не мешают, а наслаивают. Водку на сок. Осторожно, по лезвию ножа, чтобы внизу в стакане, значит, сок, а наверху водка. Как бы запивают водку соком, но в одном стакане, — поделился знаниями второй секретарь райкома Галушкин.

— Это так? — спросил меня Листвянский.

— Не знаю, не вникал. У меня сухой закон на соревнованиях. Тем более — капиталистическое окружение, возможны провокации.

— Так таки ничего и не пили? Никто? Совсем?

— Бывало, — признал я. — Но только водку. Чистую. Ни с чем не мешая. Угощали гостей. Иногда.

— Понятно, что иногда. На них ведь водки не напасешься, на иностранцев-то. Видим. Пьют в зюзю. А ещё говорят — русские пьющая нация. На дармовщину немец выпьет втрое против нашего, потому как наш меру знает, а немец жаден до халявы, — вывел Николай Николаевич.

— А давайте попробуем эту Мэри, — предложил Галушкин. — Соревнований у нас сегодня не предвидится, окружение свое, советское, попробуем, а?

— Можно и попробовать, — согласился Листвянский. — Отчего ж не попробовать. Сок томатный есть? Конечно, есть.

— Конечно, конечно. В холодильнике стоит, охлаждается, — доложил Савтюков.

— Давай его сюда!

— Но… Время начинать… — и действительно, Севастьянов закончил программу, вместо него на экране появился Чебурашка. Мультфильмы. Шесть часов пятнадцать минут.

— Не опоздаем, — успокоил его Листвянский. — Без нас все равно не начнут.

Девушки принесли трехлитровую банку сока.

— Свой, — гордо, но с толикой опаски сказал Савтюков. — Домашний, из лучших помидоров. Жена делала.

— Вот и оценим.

Я пригубил. Отличный сок.

Но народ переводить продукт впустую не стал. Разлили по стаканам и стали наслаивать водку. Ну, пытаться наслаивать. Получалось разно, у кого-то лучше, у кого-то хуже. Сам Листвянский наблюдал, ему не по чину наслаивать. Для этого есть Базен, который споро начал чародействовать.

Бутылка «Посольской» осталась одна. И банка сока одна. Сначала Базен приготовил стакан Листвянскому, потом Галушкину, затем передал водку Мушкетону, который обиходил Петрошникова. Зуев обслужил себя сам. Потом пришла очередь прислуги, Базена и Мушкетона, а Планше «Посольской» уже не хватило, пришлось довольствоваться экстрой. Ну, и под конец пришел черед Ланцовича с Пахтюженским.

Меня с Женей как бы и не было. Никто не предлагал, никто не замечал. Пока Листвянский не спохватился:

— Что ж нашему гостю не приготовили?

— Я за рулём, — ответил я.

— Да кто ж проверять вас будет? — было видно, что он хотел сказать «тебя», но передумал. — Наша милиция нас бережет. До самого до Черноземска проводит!

— Дорога может проверить, она такая, дорога… Дорого обойдется!

— Вольному воля…

А Женя просто налил себе сок, добавил «Экстры», символически, граммов пять, и нагло взял с тарелки последний бутерброд с крабами.

— За победу! За нашу победу! — сказал он, и немедленно выпил. Залпом. Там и пить-то было три глотка.

И странное дело: коктейли пьют врозь, без тостов, каждый сам по себе, но здесь и сейчас все поспешили вслед Жене.

А, может, просто время поджимало.

Или непривычны к коктейлям.

В дверь постучали громко, по-хозяйски.

Вошли Лиса и Пантера, за ними — жена и дочь Савтюкова.

— Чижик, Женя, мы за вами! — сказала Ольга.

Немая сцена. Секунд на десять.

Девочки постарались. Наряд их был дикой комбинацией традиционных арабских и русских нарядов. Вообще-то они, традиционные наряды, схожи: просторные, скрывающие фигуру, оставляющие открытыми лишь руки да лицо. Что в далекой Ливии, что в краю берез.

Но получилось на удивление стильно.

Вот все и удивились.

Ольга меж тем подошла к столу, взяла в руки почти пустую бутылку «Экстры»

— Чижик, ты пьешь это?

В голосе было неприкрытое изумление.

— Чижик не пьет, — вступился за меня Женя.

— А ты?

— Я человек простой. Попробовал… для экзотики. Понять, чем люди живут.

— Простой… Дубли у нас простые, Женя. Ладно, нам пора, — и, не обращая внимания на остальных, Лиса и Пантера подхватили меня под руки и повели к выходу.

— Ольга Андреевна… Ольга Андреевна, здравствуйте! — очнулся Николай Николаевич.

— А, Николай Николаевич… Мне о вас папа рассказывал, — коротко ответила Ольга, продолжая движение.

— Но…

— Нас ждут люди, и Новый Год тоже ждет, — сказала Ольга.

И мы пошли по коридору.

— Мы выбрали ложу бельэтажа, — просветила меня Надежда. — Хотели нас усадить в ложу бенуар, поближе к сцене, вместе с этими… — она мотнула головой в сторону покинутого общества, — но мы решили, что слишком уж много почета будет.

— Для них. У нас тут зона трезвости, — подтвердила Ольга.

— А я как же? — спросил Женя, шедший за нами. — Я немножко того… Пятьдесят граммов.

— А ты иди к ним. Скажи, мол, мы обижены, мы сердимся, что наших мужчин «Экстрой» принимают. Но мы отходчивы, и у них есть время до полуночи, — ответила Лиса.

— Но только пусть не пытаются подкупить нас коньяком или какой-нибудь заморской водкой. Мы не пьём, — добавила Пантера

— Ну, это-то я понимаю. А как подкупить?

— Пусть поломают головы. В этом и суть.

В ложу с нами напросилась Люба, дочь Савтюкова. Ну, не напросилась, она в некотором роде хозяйка. Просто сказала, что поможет в случае чего.

Интересно, какой случай она имеет в виду? Вдруг дамы надумают рожать? Нет, не надумают. Не должны. Но пусть, нам скрывать нечего.

В ложе было чисто и просторно. Конечно, бельэтаж от сцены дальше, чем бенуар, но это и к лучшему: сцена любит дистанцию. Во всех смыслах. Взять хоть визуальный ряд: сцена должна помещаться в голове целиком, а не кусочек справа или слева, как в бенуаре. Или грим: с десяти шагов загримированный артист — красавец, а на расстоянии трех шагов — совсем не то. Акустика тож. Один артист в трех шагах, другой — в десяти. Разница звука. Ну, и так далее.