– Садитесь и потолкуем, – обратилась она к членам своего Совета.
Придворные соглашались с нею: «возмущение не может иметь следствий, разве что расстроит рекрутский набор и умножит ослушников и разбойников». Екатерина предложила отпечатать «плакат» для расклеивания на заборах – о прощении всех бродяг и дезертиров, чтобы к весне 1774 года одумались и вернулись к своим занятиям.
– Пока, – велела она, – огласки о делах маркизовых делать не нужно, чтобы народ наш ничего не знал!
Стали думать, кого из генералов послать против восставших, и выбрали генерал-майора Василия Алексеевича Кара, который недавно приехал из Польши в столицу для женитьбы на княжне Хованской.
– Его и пошлем, – распорядилась Екатерина. – Чай, молодая княжна не засохнет, если медовый месяц без мужа проведет.
Григорий Орлов был настроен серьезнее прочих:
– Ежели сей Кара не был способен удержать князя Радзивилла от беспробудного пьянства, так где ему сдержать мужиков наших, когда они за топоры да колья возьмутся?..
Орлов напророчил: Кар был мгновенно разбит народом и, перетрусив, спасся единоличным бегством. Проездом через Казань он благим матом возвещал дворянству, что идет сила небывалая, сила ужасная, всех дворян грабит и вешает, а воински с Пугачевым не совладать. Екатерина была удивлена. «Такой жирный котище, – писала она, – и не мог мышонка поймать…» Она указала: Кара из службы навечно выставить, в Москве и Петербурге пожизненно не являться. Екатерину навестил Александр Ильич Бибиков, бывший «маршал» комиссии. От него императрица впервые услышала слова, перепугавшие ее:
– Опасен не сам Пугачев, – доказывал Бибиков, – опасно всеобщее недовольство в народе…
– Да, – сказала Екатерина, – Дидро некстати приехал!
«А где взять войска?» Королевский переворот в Швеции заставил отозвать из глубин России все годные части, там, где развертывалось восстание народа, оставались лишь инвалидные команды, со стариками-комендантами в крепостях, похожих на землянки. Но и те отряды, что посланы против Пугачева, переходили на сторону восставших. Бухгалтерия была простая: Румянцев имел под рукой 25 тысяч солдат, зато под знаменами Пугачева собралось людей гораздо больше. Внутри государства, связанного войною, открылся второй фронт, ставший намного опаснее турецкого…
– Сам черт угораздил Дидро приехать именно сейчас!
Пришлось распечатать тайну самозванца перед народом, чтобы затем милостивым обращением уклонить народные толпы от приставания к армии повстанцев. Мало того, семейный раскол между сыном и матерью мог стать причиною для разлада в самом дворянстве – об этом следовало помнить! Екатерина снова собрала Совет.
– Слухи вздорные, – сказала она, – притчею во языцех сделались, будто покойный супруг мой из гроба восстал. На каждый роток не накинешь платок, а полиция с ног сбилась, смутьянов из кабаков выволакивая. Москва уже неспокойна… Послы иноземные молчат и ничего не спрашивают, но по их улыбочкам вижу, как они смутам нашим возрадовались. Здесь два мнения возникло: «маркиз де Пугачев» может поспешить на заводы сибирские, чтобы усилить общество свое работными людьми, или тронется вверх по Волге… Манифестом пора народ образумить!
При писании манифеста решили сослаться на Лжедмитрия, сравнивая его с Пугачевым, но воспротивился князь Григорий Орлов:
– Как можно расстригу с Емелькой равнять? Тогда все государство в смятении было…
Впервые за последние годы пятеро братьев Орловых собрались вместе. Мрачной злобой пресыщен был Алехан.
– Катьку-то профукал! – набросился он на брата.
– Отстань! Мы еще всех при дворе перещелкаем…
Большая часть имений Орловых, дарственных от Екатерины, располагалась на Волге, и братья были озабочены – застрянет ли Пугачев под Оренбургом или решится идти на Казань? Иван Орлов, как хороший счетовод, за ужином подсчитал, что президент Академии наук и генерал-фельдцейхмейстер (Володька с Гришкою) наели и напили за один только присест на сорок рублей сразу.
– Перестаньте жрать! – осатанел он. – Не таковы сейчас дела, чтобы деньгами сорить. Того и гляди, приберут мужики именьишки наши – тогда в кулаки-то еще насвистимся.
На все время «пугачевщины» братья дали клятву, что, играя в карты, не станут делать ставки более ста рублей.
– Отныне в один роббер играть помалу. Коли увидишь, что карта пошла дурная, – бросай игру ко всем псам…
За выпивкой они говорили, что Кара надо бы повесить.
– Без Суворова тут не обойтись! Да вот закавыка – Румянцев не отдаст его, этот мозглявый чудак больно всем нужен стал…
Гришка Орлов иногда начинал пороть явную чепуху, и Алехан Орлов-Чесменский, подозрительный, спрашивал братьев:
– Что это с ним? Никак, заговаривается?
– Да нет, придуривается, – отвечали ему.
Время таково, что и спятить можно…
Екатерина встретила Дидро очаровывающей улыбкой:
– Волшебный миг настал – я вижу вас у себя! Не слишком ли досадила вам жесткая невская вода? Садитесь и потолкуем…
Пренебрегая придворным обычаем – иметь цветное платье, гость явился в том самом черном костюме, в каком дома хаживал в чулан за бутылкой вина или куском окорока. И политически Дидро тоже обставил себя неважно: он жил у Нарышкина (сторонника «орловщины», врага Панина), охотно общался с княгиней Дашковой, всегда неприятной для императрицы, но Екатерина отнесла все эти промахи за счет наивности ученого.
– Так расскажите, что обо мне болтают в Париже?
– Говорят о душе Брута в облике Клеопатры.
Екатерина ответила, что сейчас у нее нет Антония.
– Правда, я взяла на воспитание молодого человека Васильчикова, но, поверьте, я отношусь к нему скорее по-матерински. Меня уже давно волнует вопрос о совершенствовании нравов! В этом особенно молодые люди нуждаются…
Через свое посольство Дидро уже известился о делах Пугачева, но в доме повешенного не принято говорить о веревке. Дидро заранее решил избегать всяких бесед и о внешней политике, но тут Екатерина сама стала жаловаться, что Франция ее плохо знает, что в Париже решили, будто она ненавидит французов.
– Нелепость! – возражала Екатерина. – Версаль много вредил нам, о чем вы и сами извещены достаточно, но виґны Шуазеля или Вержена я не стану перекладывать на головы всех французов.
Они беседовали без свидетелей, и это уж большой секрет графа Дюрана, узнавшего о сути их диалогов. «Вы не любите прусского короля», – говорила женщина. «Это великий человек, – отвечал Дидро, – но дурной, и делатель фальшивой монеты». «Я, – смеялась императрица, – принимала некоторое участие в этой подделке монеты». Дюран оповещал Версаль, что она упрекала «себя за раздел Польши, предаваясь очень мрачным рассуждениям о том, что скажет потомство о ней, и выражала печаль, что Россия во всем этом деле играла роль слуги Пруссии…»
Дидро был вечным сторонником вечного мира.
– Неужели вам не надоело еще воевать? – спросил он.
– Надоело! – отвечала Екатерина со вздохом и далее заговорила о новом, лучшем издании Энциклопедии. – Я хотела бы видеть в ней побольше статей о России, и надобно исправить все ошибки, особенно о Сибири, о которой Европа привыкла болтать одни ужасы… Вы не смейтесь, но мы, русские, еще не потеряли надежды встретить где-либо живого мамонта, а библейские кедры Ливана – сущая безделица по сравнению с кедрами сибирскими!
Перебирая российских знаменитостей, Дидро не оставил своим вниманием и Леонарда Эйлера. Екатерина сказала, что после пожара она велела построить Эйлеру новый дом, что операция по снятию у него катаракты прошла успешно, что ученый овдовел и, будучи в преклонных летах, все же решил свататься к сестре покойной жены.
– Он по-прежнему занят изучением света и Луны, Петербург уже заимел первый хронометр. Я в этом плохо смыслю, – сказала Екатерина, – но моряки утверждают, что Эйлер много помогает им в освоении навигации и астрономии, а флот наш, слава богу, от берегов оторвался – перед нами пролегли океаны!
