— Уже четыре дня, как вступили в силу поправки к упоминаемому закону, а вы, господин адвокат, даже не знаете об этом.

— К..какие поправки? — сглотнул Арогатт.

— Принятые нашим государем. И под эти поправки подпадают нарушения договоренностей, произошедшие за последние два года. Но чтобы у вас не осталось вопросов, довожу до вашего сведения – вдовы коммерсантов имеют право отказаться от опекунства и самостоятельно вести свои дела, если, конечно, сами того желают. — И его благородие направился на выход из зала, ознаменовав этим окончание слушаний.

Потрясенные услышанным, мы не двинулись с места. Даже господин Раскал пребывал в явной растерянности. Столь быстрая и сокрушительная победа обескуражила даже тех, кто надеялся на успех, хотя бы частично, то есть всех нас.

— Выходит, выгуливать судью было пустой тратой… — задумчиво произнес Гард, и я, посмотрев на него, очнулась.

Я порывисто обернулась к Дренгу и увидела, что губы его подрагивают в сдерживаемой улыбке. Он знал! Знал и пришел посмотреть, какое впечатление произведет на меня новость! Именно для этого, а не для того, чтобы поддержать. К чему поддерживать тех, кто выиграл, еще сам не зная об этом?!

— Вы… — начала я и осеклась, продолжая осмысливать новости.

Поправки к закону… То, ради чего я разбивала лоб весь последний год, от чего король отмахивался, уверяя, что еще не время, сейчас он выдал мне очередной взяткой. Негодование, едва зародившееся, разлетелось в пыль под напором восторга. Поправки!!! Мои дорогие подопечные теперь на законных основаниях управляют своим предприятиями! И те женщины, которые ожидали перемен, наконец, смогут опробовать свои силы! Плевать, что послужило толчком, главное, он это сделал!!!

— Боги, — выдохнула я.

После поднялась на ноги, развернулась лицом к Дренгу, уже не прятавшему хитроватую ухмылку, и нацелила на него палец:

— Вы – гадкий интриган, Дренг. Вы знали и не сказали ни слова. Вы знали еще до того, как поправки были приняты, верно? И вы приезжали ко мне не далее, как вчера, но даже не намекнули! Пусть за это вас пожрут псы Аденфора, — и, поддавшись порыву, склонилась и звонко поцеловала его в щеку.

Олив, готовый броситься в пикировку, опешил. А я, хохотнув, поспешила к Солиде, до сих пор сидевшей на прежнем месте с приоткрытым ртом. Раскал, услышав мои шаги, обернулся и воскликнул:

— Возмутительно! Я даже не успел толком ничего сказать, более того, меня тоже макнули носом в… невежество. Я чувствую себя дураком! Да даже не вызвали свидетелей…

— Обещаю, господин Раскал, мы найдем для вас дело, где вы сможете сверкнуть своим красноречием и коварством, — заверил адвоката дядюшка, покинувший свое место. — Думается, у нас тяжб будет еще немало. Поправки поправками, но человеческое сознание можно изменить лишь, увесистой затрещиной. Дураков и негодяев на наш век еще хватит.

И пока он всё это говорил, я потянула вдову за руку, и когда она встала, тепло обняла ее. Где-то за спиной слышались тяжелые шаги Пьепа, и голос его адвоката, что-то говорившего о протесте. Всё это было сейчас малозначимо. Душа моя ликовала, и строки письма к государю складывались в голове сами собой. Но писать его я буду позже, а сейчас нужно было отпраздновать нашу первую безусловную победу, подаренную нам с легкой руки неверного любовника, желавшего загладить свой грех тем, что было мне дороже всех прочих подарков.

— Повелеваю признать поправки и уточнения, внесенные в закон о коммерсантах, их деятельности и наследовании. Считать их действительными… Уже считают, — буркнула я, пропустив уже хорошо знакомый мне абзац в указе государя, который дал мне Дренг сразу по окончании судебных слушаний, когда мы вышли из Дворца юстиции.

В тот момент вникать в каждое слово я была не в силах, слишком велик был мой восторг. Но позже, когда вернулась в поместье и осталась в одиночестве, то достала указ и начала его подробное изучение. Впрочем, прежде я сделала другое важное дело – написала благодарственное письмо королю, в нем же уведомила о своем желании отправиться в Тибад. Письмо вышло суховатым, скорей официальным, чем личным посланием.

Во-первых, эмоции уже успели улечься, а во-вторых, как бы там ни было, но даже столь важное деяние было стратегическим ходом умного и расчетливого человека, умевшего оборачивать во благо даже неприглядные поступки. В данном случае, он подвел изменения в законодательстве под слушание дела «Хандель против Пьепа», зная, как важен для меня удачный исход. Более того, я была уверена, что судья Доммер получил личные указания от государя, а Дренг выстроил сценарий процесса, уж больно эффектна была развязка.

Когда казалось, что начинаются сложности, когда появилась тревога и сомнения в успехе, его благородие, выдержав мучительную паузу за изучением документов, одним ударом обрушил чаяния Пьепа. К тому же удовлетворил все требования Солиды, абсолютно все. Всё это было нарочитым и подозрительным. Потому, немного отойдя от щенячьего восторга, я устроила допрос Дренгу.

— О чем вы? — возмутился пройдоха.

— Откройте мне ваши тайны, — задушевно протянула я, глядя в глаза королевскому фавориту. Мы как раз сидели в ресторации, где праздновали победу, и я, склонившись к уху Дренга, добавила: — Будьте со мной откровенны, Олив, или я поделюсь с государем, что вы безропотно приняли мой поцелуй…

Он отстранился, округлил глаза и с фальшивым потрясением вопросил:

— Вы меня шантажируете?

— Именно, ваше сиятельство, шантажирую, бессовестно и беспринципно. Так что же?

— Моя вера в чистоту человеческой благодарности уничтожена навсегда, — фыркнул он, и я улыбнулась своей самой милой улыбкой. — Ну, хорошо, я вынужден покориться вам, маленькая негодница. Да, я успел переговорить с его благородием, и что с того? Мне хотелось, чтобы он верно построил процесс. И только!

— Я так и знала, — удовлетворенно ответила я. — Вашу руку не узнать сложно.

Слушание и вправду теперь выглядело узаконенным фарсом, однако итог был слишком знаменателен, чтобы не признать его важности. В иное время, еще до всей этой мерзкой истории, я бы висела на шее короля и покрывала его поцелуями. А сейчас, когда это было лишь тактическим ходом, а не признанием необходимости перемен, моя радость была велика, но не настолько, чтобы всё забыть и спешить во дворец с распростертыми объятьями. Потому я ограничилась письмом, написанном достаточно сдержанно.

А вот уже после того, как мой посланник повез письмо государю, я раскрыла указ и начала его изучение. К концу я уже не была столь воодушевлена, как прежде, потому что поправки оказались не безусловными и таили под собой оговорки. Они значительно умерили накал восторга и заставили недовольно поджать губы. И было от чего!

Бедным вдовам и женщинам, которые решили бы начать свое дело, прежде необходимо было встретиться с комиссией, которая должна была дать заключение о признании способности соискательницы заниматься коммерцией. Безусловно, я была согласна с тем, что не каждая дама сумеет быть коммерсантом, как, впрочем, и не каждый мужчина. Это тоже был своего рода талант. У кого-то есть сметка, у кого-то только фантазии. И кому-то, кто переоценит свои силы, управитель был необходим, чтобы не оказаться на грани нищеты, а то и вовсе в долговой тюрьме. Но!

Но в порядочности человеческой натуры я уже давно разуверилась, а потому понимала, что тот ушлый управитель, компаньон или родственник, сумеет повернуть дело выгодной ему стороной. Никто не даст гарантии, что в комиссии не окажется мздоимца, которого можно подкупить и не позволить женщине взять управление в свои руки. А отсюда следовало, что поправки, хоть и позволяют женщинам самим вести коммерческое дело, но тут же и ограничивают ее в возможности это сделать.

Постучав пальцами по столу, я ударила ладонью по указу и решительно объявила:

— Вот уж нет. Мы не оставим бедняжек наедине с корыстолюбцами и сомнительными выводами комиссии людей, которым безразлично будущее тех, кто к ним обращается. У нас будет комитет, куда эти женщины будут приходить прежде, чем обратиться в комиссию. И там будут люди, обращенные в нашу веру, ответственные, беспристрастные и честные. Именно так.