— Арон, дай сигарету.

Брат молча вынимает пачку, вытягивает себе и мне сигареты, ухмыляясь. Да, я бросил. Но сейчас меня сносит от эмоций. Давно со мной такого не было. Прикуриваю, горло дерет с непривычки. Арон курит крепкие.

— Что, мордобоя не будет? — ржет, обходит меня и садится рядом с Платоном в плетеное кресло. — Пока вы тут меряетесь достоинствами, ваша девушка заработает стресс. Она у вас очень восприимчивая принцесса.

Закрываю глаза, выпуская густой горький дым в небо.

— Она не была твоей девушкой. Между вами ничего не было. Милана ничего к тебе не испытывала. Поэтому извини, братишка, все честно…

— А между вами, значит, уже много чего было?!

— Какая разница, что между нами было? Это уже наше личное, — говорю спокойно, стараясь дышать.

— Уже личное, — цокает Платон.

— Платон… Ну так вышло, — развожу руками, не желая усугублять отношения с братом. — Накрыло меня от этой девочки. Но если бы я хоть немного почувствовал, что Милана что-то испытывает к тебе, я бы не встал между вами.

Вышвыриваю недокуренную сигарету в урну, дышу. Молчим. Слышно только шуршание ветра и как Арон играет с зажигалкой, покручивая ее в пальцах.

— Значит, не твоя это женщина, — констатирует Арон, обращаясь к Платону. — Твоя не променяла бы тебя ни на кого. А если она не твоя, отпусти. Не нужна тебе такая.

— Да к черту вас! Легко вам рассуждать, — психует Платон, соскакивая с кресла. — Один – циник до мозга костей, — тычет в меня пальцем. — Женщины для тебя всегда были и будут предметом доставления удовольствия. Вещами, которые можно купить, а наигравшись, выкинуть. Просто в Милане ты увидел что-то новенькое и интересное, когда приелись гламурные шмары. А в этой девочке что-то свежее, еще не испачканное. Но не сомневаюсь, что как только ты снимешь с нее этот цвет, сразу также втопчешь в грязь, — Платон дышит прерывисто, словно кричит внутри. А мы с Ароном просто его слушаем. Пусть выскажется, может, легче станет. Тем более что выливает он правду. — А ты, — указывает на Арона. — Ты же ломаешь баб! После тебя им остаётся только спиться и вздернуться, — а вот это уже грязный ход, но Арон не дергается, стискивает челюсть и прикуривает еще сигарету. Платон бьет ему под дых, в самое нутро, напоминая о том, что Арон никогда не забудет. — Твои рецидивы никто не выдержит! И вот вы, такие, мля, «правильные», учите меня жить?! — дышит глубоко, словно не хватает воздуха. Высказался, молодец. Решил всех скелетов из наших шкафов вытащить? — Думаете, я не знаю, какие вы дела проворачиваете, «законопослушные» вы мои!

— Все правильно, — ухмыляется Арон. — Только что ты, такой «правильный», с нами рядом ошиваешься? Сам же девушку брату отдал. А вот ради чего? — на лице Арона появляется его фирменная жуткая улыбка – плохой знак. Нельзя его провоцировать. И Платон это знает, но нарывается, придурок. — Ради большой наживы. Привык жрать золотой ложкой. Иди и хлебни сам жизни за пределами состояния семьи, не козыряя фамилией. А потом придешь и нас дерьмом обольешь, если сам не испачкаешься, — тихо, но утробно, словно рокот зверя, отзывается Арон. Платон замолкает, понимает, на что нарывается. Арона нельзя злить, иначе места всем мало покажется.

— Да пошли вы оба! — бросает он нам и почти убегает к гаражу. Через несколько минут выезжает на спортивной машине. И с пробуксовкой покидает нас. Набираю охрану, которая за ним следит.

— Сопровождать. Глаз не спускать. Каждые полчаса докладывать, — распоряжаюсь я и скидываю звонок.

Молчим. Рассматривая такое ясное звездное весеннее небо.

— А ты куда при полном параде собрался? — спрашиваю Арона, чтобы заполнить пустоту.

— Да уже никуда, — отмахивается Арон. — Хотя, тоже прокачусь, наверное, в охотничий дом поеду. Не теряй меня, я на пару дней, — вдыхает Арон.

В восьмидесяти километрах от нас, в лесу, есть небольшой дом с полностью автономными благами. Тихо там, озеро рядом. И ни одной живой души вокруг, только природа. Связи почти нет. Арон часто там бывает. В моменты рецидивов может неделями пропадать, как аскет, отказываясь от всего. Ему это необходимо, он научился держать своего демона на цепи. Психологов и психиатров Арон не признает. Да и я бы не хотел, чтобы во мне так глубоко копались, ковыряя нутро чайной ложкой.

— Если тебе это нужно, то, конечно, поезжай.

— Накатывает что-то… сны опять вернулись. Проваливаюсь я куда-то, очень глубоко, и эта тварь пытается меня удержать. Кое-как вырываюсь, за ночь раза три душ принимаю, пот смываю и с ознобом пытаюсь справиться. А сейчас дома мать, жена твоя и ребенок. Не дай бог, они увидят моё нутро.

— Может, все же пролечиться в частной клинике по программе Ленсмана? Говорят, он творит чудеса.

— Не-е-ет, — тянет Арон, качая головой. — Они его больше из меня не вытаскивают. Я сам душу его в себе. Да и не хочу я в овощ превращаться под антидепрессантами.

— Ладно, как знаешь. Поезжай, если чувствуешь, что надо.

Арон кивает и поднимается с кресла.

— А ты не парься. Перебесится малой. Ему так кажется, что насмерть влюблен. Он еще не хлебал настоящей любви. На самом деле эта девочка твоя, сразу видно. Бери ее и никому не отдавай. Оберегай, ты сможешь.

Теперь киваю я, откидываясь на спинку кресла. Как же вышло так, что меня зацепила эта девочка? Сижу какое-то время, смотря в темноту, пытаясь собраться с мыслями. Прав Арон, мне уже тридцать семь, а что у меня за душой? Бизнес, деньги, фамилия, положение в обществе? А из настоящих ценностей? Ничего. Ни любви, ни детей, и семейка у нас так себе.

Эх, отец. Все ты знал. И меня хорошо знал, как облупленного, и это идиотское условие в завещании – вовсе не блажь умалишенного, все продумано.

Охрана отчитывается о том, что Платон опять у Марьяны. Ладно, пусть зависает. Но прошу пробить мне про эту девку все, вплоть до того, какие трусы носит.

Встаю с места и захожу в дом. Тихо. Поднимаюсь наверх, снимаю на ходу пиджак. Душно. Иду в свою комнату, но прохожу ее и направляюсь к спальне Миланы. Зачем иду – не знаю, там сестренка ее, и наверняка они уже спят. Но меня нещадно тянет, словно магнитом. Распробовал ее сегодня, и она словно влилась в меня, по венам потекла. Мысли навязчивые не дают покоя.

Приоткрываю дверь. Спят. Как вор вероломно вламываюсь в пространство девочек. Тайком. Тихо подхожу к кровати, рассматриваю. Нет, ворую ее образ, фотографируя глазами.

Алиска в цветастой пижаме спит как звезда, раскинув руки и ноги. Забавная девчушка, общительная, открытая, даже удивительно при таких родителях. Только меня сторонится, побаивается. Ну не умею я с детьми общаться, располагать их к себе. Да и не пытался никогда. Незачем было. Дети – определенно цветы жизни, но когда растут в чужом саду.

А Милана спит с краю, обнимая подушку. Сглатываю. На ней тонкая бежевая комбинация, одеяло сползло, бедра оголены, одна бретелька сползла с плеча. Хочется пройтись губами по этим хрупким плечам, да и по бедрам тоже. Красивая, нежная, женственная, сладкая и невинная. Моя жена. И это кружит голову. Накрывает эйфорией и диким желанием. И вот Платон в чем-то прав. Не было у меня таких принцесс. А вдруг я наиграюсь? Я сам себя боюсь. Да нет, как такую отпустить-то можно? Тут надо бояться, чтобы не увели. Тихо усмехаюсь, продолжая трогать ее взглядом.

Ох, как же хочется поднять ее на руки и унести к себе в комнату, в свою кровать, и взять вот такую сонную, расслабленную. Ох, черт! Фантазия разыгралась не на шутку. Жарко. Дыхание спирает. Кожа у нее изнеженная, бархатная. Хочется все время касаться, целовать, ласкать и грубо сжимать, оставляя отметины. Она такая чистая, но одновременно такая горячая, отдается мне безоговорочно, даря себя, доверяя, выгибается в моих руках…

Ооо, мне нужно срочно покинуть эту комнату. Накрываю Милану одеялом и заставляю себя выйти. Как там ухаживают-то за такими принцессами? Вспомнить бы. Или научиться заново.