<...> Из антагонизма между нормативно-идеальным и материально-фактическим моментами в нашей трансцендентальной предпосылке коммуникативного сообщества вытекает, на мой взгляд, основная диалектическая черта философской теории науки, обнаруживающаяся как только коммуникативное сообщество, которое формирует трансцендентальный субъект науки, в то же время становится объектом науки: на уровне наук о духе в широчайшем смысле. А именно, теперь обнаруживается, что, с одной стороны, субъектом возможного консенсуса об истине в науке является не внешнее по отношению к миру «сознание вообще», а исторически реальное общество, — с другой же стороны, то, что исторически реальное общество лишь тогда может быть понято адекватно, когда оно будет рассматриваться как возможный субъект науки, включая социологию, а его историческая реальность — эмпирически и в то же время нормативно-критически будет реконструирована с учетом реализуемого в обществе идеала неограниченного коммуникативного сообщества.

И вот в этой точке становится очевидным и конфликт, с самого начала наличествующий между рассматриваемым мною трансцендентально-философским подходом к основоположению и господствующей сегодня аналитической «logic of science» («логикой науки»). А именно: последняя, на мой взгляд, глубочайшим образом обусловлена той предпосылкой (которую она, правда, вряд ли рефлектирует), что чистое отделение в науке субъекта от объекта следует сохранять в сфере не только естествознания, но и в сфере наук о духе. <...> Мне представляется, что в действительности Рубикон в современной дискуссии об основаниях теории науки характеризуется следующим вопросом: обусловлена ли принципиальная разница между науками об обществе и естествознанием тем обстоятельством, что человек в первых сразу является и субъектом, и объектом науки. В дальнейшем я хотел бы попытаться осознанно перейти этот Рубикон. (С. 198)

<...> Речь при этом идет о том, чтобы проплыть между Сциллой релятивистической герменевтики, которая условия собственной возможности приносит в жертву плюрализму монад языковых игр, — и Харибдой догматико-объективистской критики других, которые уже не допускаются ни к какому действительному диалогу. <...> эта цель философии и критических социальных наук может быть достигнута in the long run — в конечном счете — лишь одновременно с практической реализацией безграничного коммуникативного сообщества в языковых играх систем социального самоутверждения. (С. 235-236)

П.К. Фейерабенд (Feyerabend) — американский философ и методолог науки, представитель философии постпозитивизма, выдвинувший концепцию «эпистемологического анархизма». Ее исходным пунктом стал тезис о «теоретической нагруженности» фактов, из которого он делает вывод, что кажущееся превосходство одной теории может быть вызвано лишь привычным для нас языком, а отнюдь не ее объективными достоинствами. Теории «несоизмеримы» между собой, и эмпирический метод не может дать независимого основания для выбора. Рациональный выбор между теориями — сказка, придуманная учеными. На самом деле все зависит от таких факторов, как социальное положение ученого, его мировоззрение, пристрастия, интересы. Абсолютизируя как момент зависимости фактов от теории, так и значение социокультурных факторов для развития науки, Фейерабенд утверждает, что нет и не может быть универсального метода познания, а господство одной, чаще всего старой, теории — догматизм, вредный для науки и общества в целом. Единственным принципом, обеспечивающим развитие науки, является «пролиферация», те. умножение взаимно несовместимых теорий, или, по-другому, принцип «все допустимо».

Другое следствие «несоизмеримости» теорий, по мнению Фейерабенда, — невозможность оценки качественных сдвигов в науке. Отстаивая антикумулятивистскую концепцию научного знания, он доказывает, что научного прогресса нет, а познание не представляет собой движения к истине, оно лишь «океан взаимно несовместимых альтернатив». Следующим закономерным шагом, который сделал Фейерабенд, стало стирание грани между мифом, религией, наукой, искусством. Раз любая гипотеза на что-то годна, то наука не представляет собой универсального познавательного инструмента и не может претендовать на исключительное место в культуре. В конечном счете Наука, Истина, Разум, Справедливость для Фейерабенда оказываются синонимами инструментов господства, а плюрализм и анархизм в познании отождествляются с интеллектуальной свободой.

М.В. Сахарова

Приводимый отрывок взят из главного теоретического труда Фейерабенда «Против методологического принуждения». Текст цитируется по кн.:

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

Контриндукция

Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо подтвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно Подробный анализ этого принципа означает рассмотрение следствий из тех «контрправил», которые противостоят некоторым известным правилам научной деятельности. Для примера рассмотрим правило, гласящее, что именно «опыт», «факты» или «экспериментальные результаты» служат мерилом успеха наших теорий, что согласование между теорией и «данными» благоприятствует теории (или оставляет ситуацию неизменной), а расхождение между ними подвергает теорию опасности и даже может заставить нас отбросить ее. Это правило является важным элементом всех теорий подтверждения (confirmation) и подкрепления (corroboration) и выражает суть эмпиризма. Соответствующее «контрправило» рекомендует нам вводить и разрабатывать гипотезы, которые несовместимы с хорошо обоснованными теориями или фактами. Оно рекомендует нам действовать контриндуктивно.

Контриндуктивная процедура порождает следующие вопросы: является ли контриндукция более разумной, чем индукция? Существуют ли обстоятельства, благоприятствующие ее использованию? Каковы аргументы в ее пользу? Каковы аргументы против нее? Всегда ли можно предпочитать индукцию контриндукции? и т.д.

Ответ на эти вопросы будет дан в два этапа. Сначала я проанализирую «контрправило», побуждающее нас развивать гипотезу, несовместимые с признанными и в высокой степени подтвержденными теориями, а затем я рассмотрю контрправило, побуждающее нас развивать гипотезы, несовместимые с хорошо обоснованными фактами. Результаты этих рассмотрений предварительно можно суммировать следующим образом.

В первом случае оказывается, что свидетельство, способное опровергнуть некоторую теорию, часто может быть получено только с помощью альтернативы, несовместимой с данной теорией: рекомендация (восходящая к Ньютону и все еще весьма популярная в наши дни) использовать альтернативы только после того, как опровержения уже дискредитировали ортодоксальную теорию, ставит, так сказать, телегу впереди лошади. Некоторые наиболее важные формальные свойства теории также обнаруживаются благодаря контрасту, а не анализу. Поэтому ученый, желающий максимально увеличить эмпирическое содержание своих концепций и как можно более глубоко уяснить их, должен вводить другие концепции, т.е. применять плюралистическую методологию. Он должен сравнивать идеи с другими идеями, а не с «опытом» и пытаться улучшить тс концепции, которые потерпели поражение в соревновании, а не отбрасывать их. Действуя таким образом, он сохранит концепции человека и космоса, содержащиеся в книге Бытия или «Поимандре», и будет их использовать для оценки успехов теории эволюции и других «новейших» концепций. При этом он может обнаружить, что теория эволюции вовсе не так хороша, как принято считать, и что ее следует дополнить или полностью заменить улучшенным вариантом книги Бытия. Познание, понимаемое таким образом, не есть ряд непротиворечивых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции. Оно не является постепенным приближением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, сказка или миф являются частями одной совокупности, побуждающими друг друга к более тщательной разработке; благодаря этому процессу конкуренции все они вносят свой вклад в развитие нашего сознания. В этом всеобъемлющем процессе ничто не устанавливается навечно и ничто не опускается. Не Дирак или фон Нейман, а Плутарх или Диоген Лаэрций дают образы познания такого рода, в котором история науки становится неотъемлемой частью самой науки. История важна как для дальнейшего развития науки, так и для придания содержания тем теориями, которые наука включает в себя в любой отдельный момент. Специалисты и неспециалисты, профессионалы и любители, поборники истины и лжецы — все участвуют в этом соревновании и вносят свой вклад в обогащение нашей культуры. Поэтому задача ученого состоит не в том, чтобы «искать истину» или «восхвалять Бога», «систематизировать наблюдения» или «улучшать предсказания». Все это побочные эффекты той деятельности, на которую и должно главным образом быть направлено его внимание и которая состоит в том, чтобы «делать слабое более сильным», как говорили софисты, и благодаря этому поддерживать движение целого.