Иное дело эмпирические науки. Они используют «конкретные» исследовательские инструменты. Отсюда возникает различие между дисциплинами, основанными исключительно на наблюдении, и экспериментальными дисциплинами. Первые стремятся усилить, так сказать, наши естественные инструменты познания реальности, чтобы мы могли «видеть» дальше, чем позволяют эти «инструменты» как таковые. Используемые в них материальные инструменты можно рассматривать как продолжение или усиление наших чувств; они не предполагают (по крайней мере в большинстве случаев) конкретной манипуляции объектами, к которым применяются. Но в экспериментальных дисциплинах в строгом смысле слова манипуляция объектом неизбежна. <...> Манипуляция объектом происходит уже на стадии наблюдения и становится более очевидной на экспериментальной стадии. На этой последней определенная ситуация, подлежащая проверке, «конструируется» — искусственно — как чистое состояние. В результате появляется возможность изучать то, что никогда или почти никогда нельзя наблюдать в условиях самой природы. <...> (С. 171-172)

<...> Моральная законность манипуляции человеком в целях научного исследования давно уже является проблемой, по крайне мере с тех пор, как медицина пытается обосновать собственную научность. Издавна считается, что научность медицины означает использование результатов и техник естественных наук в диагностике и терапии, техник, которые раздвигают границы «объективного видения» и профессионального опыта, а то и заменяют их. <...> (С. 173)

<...> Поскольку прикладное исследование включает действие, оно приводит к моральным проблемам в связи с законностью этого действия, т.е. средствами, используемыми для достижения предполагаемых прикладных целей. Может показаться, будто приведенные нами примеры (воздействия на окружающую среду, биотехнология) свидетельствуют о том, что моральное суждение о средствах касается не столько их внутренней законности, сколько последствий их применения. Стоит заметить, однако, что даже прямое и ограниченное рассмотрение законности средств упирается в проблему их внутренней законности. <...> Споры о продлении жизни нежизнеспособного человеческого существа средствами медицины, эвтаназии и т.д. — примеры, относящиеся к нашей теме, как и другие области так называемой «биоэтики». <...> (С. 174)

<...> Мы не намерены входить в тонкости различных этических систем и начнем с принципа, признаваемого обычным моральным сознанием: мы ответственны за последствия наших действий, даже если они не предусматривались осознанно нашей волей. Таково различие между последствиями и целями: цели действия суть то, в виду чего совершается или планируется действие; в случае человеческих действий они суть сознательно поставленные цели, отчетливые намерения. Поэтому когда говорят, что моральность действия надо оценивать, исходя прежде всего из его целей, существенно важно добавить, что действующее лицо сознательно поставило перед собой цель, на которую внутренне направлено его действие. Действие может иметь последствия, которые не входили в намерение деятеля, но за которые — по крайне мере, часто — он отвечает. В правовых системах иногда используются понятия преступлений «непреднамеренных», совершенных по «неведению»: наказание за такое действие (хотя и менее суровое, чем за «преднамеренные» преступления) соизмеряется с последствиями — даже если они не входили в намерения субъекта. Рассуждая в рамках этического дискурса, можно рассматривать этот факт как свидетельство недостаточности намерения в качестве критерия морального суждения; такой критерий часто выражается посредством максимы, предписывающей «учитывать именно намерения». Он недостаточен, поскольку намерение как таковое недостаточно для морального обоснования действия. Другими словами, как «цель не оправдывает средства», точно так же «цель не оправдывает последствия». Отсюда ясно, что последствия имеют подлинное моральное значение.

Проблема последствий была знакома традиционной этике. Действие считалось морально недолжным, если оно имеет предвидимое негативное последствие, — в соответствии с принципом, что следует не только не добиваться недолжного, но и тщательно его избегать. Таким образом, от действий, влекущих предвидимые негативные последствия, необходимо отказаться. Серьезная проблема возникает, однако, в тех случаях, когда действие как таковое не является «морально индифферентным», имеет позитивную цель. <...> (С. 177-178)

<...> В основании всякого морального суждения лежит ценностное суждение, которое предполагает не только различение между должным и недолжным, но и сравнение ценностей. Только в том случае, если ценности равного достоинства, моральное суждение опирается на другие критерии выбора, такие, как «цель не оправдывает последствия». Кроме того, сравнение Ценностей находит выражение и в другом принципе традиционной морали: когда необходимо действовать и любой выбор ведет к более или менее негативному результату, следует предпочесть «меньшее зло». Принцип «цель не оправдывает средства», кажется, противоречит этому последнему принципу, поскольку мы привыкли думать, что благая цель никогда не оправдывает дурное средство. <...> (С. 180-181)

<...> Наши рассуждения <...> применимы ли они к чистой науке? Некоторые авторы отвечают утвердительно. В горячих дискуссиях нередко слышатся призывы к запрету чистых исследований в области высоких энергий или биологии на том основании, что рано или поздно они приведут к катастрофическим последствиям в военной сфере или что созданные на их основе технологии погубят человека и окружающую среду. Эта установка может даже заставить некоторых исследователей утверждать, что «лучше было бы не знать некоторых вещей» <...> Но эта установка лишена всяких оснований. О моральной ответственности можно говорить лишь в том случае, если действие приводит к негативным последствиям, которые одновременно неизбежны и предсказуемы. Возможные негативные последствия открытий чистой науки имеют с необходимостью прикладной характер. Как таковые они не являются ни предсказуемыми, ни необходимыми, поскольку зависят от свободного и сознательного выбора. ...(С. 181-182)

В.С. Степин — специалист в области философии, методологии и истории науки, философской антропологии и социальной философии, доктор философских наук, профессор, академик Российской академии наук, директор Института философии РАН (с 1988). Организатор и руководитель совместных проектов по проблемам философии науки, базисных ценностей культуры с зарубежными университетами и научными центрами (США, ФРГ, Франции, Китая). Как философ науки известен своей фундаментальной концепцией структуры и генезиса научной теории, в которой впервые описал операцию конструктивного введения теоретических объектов и формирования парадигмальных образцов решения проблем. Основные идеи отражены в монографиях: «Становление научной теории» (Минск, 1976), «Теоретическое знание» (М., 2000). Выявил структуру оснований науки, включающую картину мира, идеалы и нормы исследования, философские основания; раскрыл их функции, связь с теорией и конкретные механизмы воздействия социокультурных факторов на научное познание, что нашло отражение в монографиях «Философская антропология и история науки» (М., 1992), «Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации» (М., 1994, в соавт.). Исследует функции мировоззренческих универсалий культуры, их соотношение с философскими категориями, роль в цивилизационном развитии и генерации новых категориальных структур в культуре в целом. Особое значение для философии науки имеет его концепция типов научной рациональности — классической, неклассической, постнеклассической, возникающих на разных стадиях цивилизационного развития. Он ответственный редактор, составитель и соавтор многих коллективных работ, ставших этапными в развитии отечественной философии науки. Это: «Новая философская энциклопедия» в 4-х томах (М., 2001), «Природа научного познания» (Минск, 1979), «Идеалы и нормы научного исследования» (Минск, 1981), «Философия науки и техники» (М., 1996, учебное пособие в соавт.) и др.