Идет ли речь о понимании стоящего передо мной индивидуума или о самопознании, в обоих случаях я должен повернуться спиной к теоретическим предпосылкам, ясно отдавая себе отчет в том, что научное познание тут умолкает. Однако последнее не только пользуется всеобщим почитанием, оно вообще служит современному человеку в качестве единственного духовного авторитета. Понимание другого индивида требует, так сказать, crimen laese maiestatis [оскорбление величества (лат ). — Ред.], а именно игнорирования научного познания. Такой отказ означает нелегкую жертву: можем ли мы избавиться от научного подхода, не утратив при этом чувства ответственности? Если психолог одновременно является еще и врачом, стремящимся не только к научному упорядочению феноменов, но и к человеческому пониманию своего пациента, ему прямо угрожает коллизия долга: он оказывается между двух противостоящих друг другу установок, между познанием и пониманием. В терминах «или-или» этот конфликт не решается, тут требуется «двухколейное» мышление: мыслить одно, не забывая при этом и другое.

В силу того что очевидное достоинство познания выступает в то же самое время как специфический недостаток понимания, возникает риск парадокса. С одной стороны, для науки индивидуум — это лишь абстрактная, бесконечно повторимая единица, обозначаемая любой буквой; с другой — для понимания уникальный индивид является как раз благороднейшим и единственно реальным предметом, отодвигающим на второй план все эти милые научному сердцу закономерности и регулярности. <...> (1, с. 115-117)

<...> Прежде всего мне пришлось прийти к основательному пониманию того, что за «анализом», поскольку он есть только разложение, необходимо должен следовать некоторый синтез и что существуют душевные материалы, которые почти ничего не значат, если они только подвергаются разложению, но развертывают полноту смысла, если их не разлагать, а давать им подтверждение в их смысле и еще расширять всеми сознательными средствами (так называемая амплификация). Дело в том, что образы или символы коллективного бессознательного лишь тогда выдают свои ценности, когда к ним применяется синтетический метод. Если анализ разлагает символический материал фантазий на его компоненты, то синтетический метод интегрирует его во всеобщее и понятное выражение. <...> (2, с. 124-125)

Я поэтому ввел следующую терминологию: всякое истолкование, в котором выражения сновидения можно идентифицировать с реальными объектами, я называю истолкованием на уровне объекта. Этому истолкованию противостоит такое, которое каждую часть сновидения, например, всех действующих лиц, относит к самому видевшему сон. Этот метод я обозначаю как истолкование на уровне субъекта. Истолкование на уровне объекта аполитично: ибо оно разлагает содержание сновидения на комплексы воспоминаний, которые соотносятся с внешними ситуациями. Истолкование на уровне субъекта, напротив, синтетично, так как оно отделяет лежащие в основе комплексы воспоминаний от внешних причин, понимая их как тенденции или моменты субъекта, и снова включает их в состав субъекта. (В переживании я переживаю не просто объект, но прежде всего самого себя, однако лишь тогда, когда я отдаю себе отчет в своем переживании.) В этом случае, таким образом, все содержания сновидения понимаются как символы субъективных содержаний.

Синтетический, или конструктивный, метод интерпретации состоит, таким образом, в истолковании на уровне субъекта. (2, с. 128-129)

<...> Поскольку мы через наше бессознательное причастны к исторической коллективной психике, мы, конечно, бессознательно живем в некоем мире оборотней, демонов, колдунов и т.д.; ибо это вещи, которые наполняли все прежние времена мощнейшими аффектами. Таким же образом мы причастны к миру богов и чертей, святых и грешников. Но было бы бессмысленно стремиться приписывать себе лично эти заключенные в бессознательном возможности. Поэтому, безусловно, необходимо проводить как можно более четкое разделение между тем, что можно приписать личности и сверхличным. Тем самым, разумеется, ни в коем случае не следует отрицать порой весьма действенное существование содержаний коллективного бессознательного. <...> (2, с. 139-140)

Единственная возможность состоит в том, чтобы признать иррациональное в качестве необходимой — потому что она всегда наличествует - психической функции и ее содержания принять не за конкретные (это было бы шагом назад!), а за психические реальности, — реальности, поскольку они суть вещи действенные, т.е. действительности. Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, a priori есть образ мира, который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристаллизовывались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. <...> (2, с. 141)

С.Л. Рубинштейн — известный отечественный специалист в области философии и психологии, в 1913 году окончил философский факультет Марбургского университета (Германия), там же защитил докторскую диссертацию по проблемам методологии науки, решая вопрос: какова специфика метода познания гуманитарных наук в отличие от метода наук о природе. О представителях неокантианства позже им написаны статьи «О философской системе Г. Когена», «Психология Шпрангера как наука о духе» (опубл. в «Человек и мир». М., 1997). В 1935 году за монографию «Основы психологии» получил степень доктора наук по психологии. Много лет читал лекции в вузах России, руководил кафедрами психологии в Ленинграде и Москве, был директором Института психологии. Чл.-корр. АН СССР, академик Академии педагогических наук. Его фундаментальные труды — «Основы общей психологии» (М., 1940, 1946, 1989), «Бытие и сознание» (М., 1957), «О мышлении и путях его исследования» (М., 1958), «Проблемы общей психологии» (М., 1973) — посвящены психологии, ее онтологическим и методологическим проблемам; в них также разработаны гносеологические аспекты категорий сознание и бытие, субъект и объект. В последние годы жизни вернулся к своим идеям 20-х годов, когда в онтологическую концепцию бытия он включал субъекта, не сводя его к гносеологическому, но понимая как высший структурный уровень организации бытия. На место сознания и бытия приходит проблема «человек и мир» и создается оригинальная философская антропология, где восстанавливается в своих правах человек, исчезнувший из философии и ее категорий, и осуществляется определенный отход от марксизма. В основе познавательного отношения человека к бытию в этой концепции лежит практическое действие, опосредствованное отношением к другим людям.

Л.А. Микешина

Ниже приводятся отрывки из неоконченной работы С.Л. Рубинштейна «Человек и мир», опубликованной уже после его смерти (М, 1997).

В познании, в отношении к истине открывается этический аспект отношения человека к бытию. Как говорилось, софистика субъективного идеализма заключается в снятии всякого бытия, в растворении его в кажимости, но отсюда появляется возможность этического переформулирования этого вопроса: все — кажимость, ничего подлинного, всамделишного, все — тлен и суета сует, жизнь не всерьез. В этом смысле существует определенное закономерное соотношение утверждения существующего как настоящего, подлинного, аутентичного в онтологии и восприятия, познания его человеком без «фальши», без подстановки, таким, каким оно есть на самом деле. Это есть связь отношения к бытию как независимому от нас и духа «правдивости», объективности истины, которая обращена против субъективного произвола и личного своеволия.