Всякое объяснение двусоставно. Оно распадается на две части: совокупность объясняющих положений (эксплананс) и положения, отображающие объясняемый объект (экспланандум). В этой связи логично предположить, что конкретный вид любого объяснения будет существенно определяться по крайней мере тремя характеристиками: (1) характером эсплананса, (2) характером экспланандума и (3) характером взаимосвязи эксплананса и экспланандума, т. е. механизмом объяснения. Используя эти три существенные характеристики в качестве оснований деления, можно получить соответственно три различных классификации объяснений (1, с. 43). <...>
Простые генетические объяснения очень часто выполняются в т.н. генетических науках (иногда их называют также «историческими») — исторической геологии, палеонтологии, эволюционной теории и т.п. Но они играют большую роль и в науках, обычно не относимых к числу генетических.
Называя генетические объяснения этого типа «простыми», мы имели в виду лишь их относительно меньшую глубину сравнительно с причинными объяснениями.
Причинным является объяснение объекта, осуществляемое путем указания его причины и того закона, в соответствии с которым эта причина порождает объясняемый объект. Этот закон может отображаться как причинно-следственным, так и следственно-причинным законом науки. <...>
Исследователей нередко вводит в заблуждение видимая безотносительность причинного объяснения к раскрытию сущности. Однако при более тщательном анализе оказывается, что существование причинного объяснения не только не опровергает, но, напротив, лишь подтверждает эссенциалистское истолкование природы объяснения. Дело в том, что причина не просто предшествует следствию во времени и даже не только «энергетически» воздействует на него. Порождая следствие, причина в известном смысле «запечатлевает» в нем (в его сущности) свою природу или отдельную сторону своей природы, т.е. по «цепи причинения» передается не только определенное количество движения, но и определенные существенные свойства. Поэтому установление причины объекта может квалифицироваться как его объяснения на том основании, что познание причины возникновения (изменения) объекта в значительной мере раскрывает и его внутреннюю сущность (1, с. 86).
Причинное объяснение является относительно простым видом объяснения. Оно раскрывает сущность как нечто «пассивное», «страдательное», произведенное другим объектом. А такое исследование объекта всегда оказывается более простым, нежели анализ его собственного активного функционирования. Причинное объяснение часто исследует объект не имманентно, а «со стороны», посредством указания другого, внешнего объекта. <...> В исследовании некоторого объекта причинное объяснение именно в силу его относительной простоты часто выполняется раньше других типов объяснения и тем самым служит необходимым подготовительным этапом для них.
Широкая распространенность причинного объяснения в науке привела к возникновению философской концепции, абсолютизирующей эту разновидность объяснения, считающей, что «всякое объяснение есть в том или ином смысле причинное объяснение» <...>
Эта концепция вызвана к жизни определенными историческими обстоятельствами. Относительная простота и широкая распространенность причинного объяснения (особенно на ранних этапах развития науки) привели к тому, что новые виды объяснения, возникшие с развитием познания, стали формулироваться на языке причинного объяснения. <...> Для большинства обоснований абсолютистской концепции причинного объяснения общим является то, что в них различные закономерные отношения сводятся к причинно-следственной связи, законосообразность отождествляется лишь с одной ее разновидностью — причинностью (1, с. 88-90).
Выяснив, что представляет собой теоретический мир, каковы его специфические характеристики, мы обращаемся теперь к вопросу о том, как формируется этот мир. При этом необходимо сразу же оговориться, что наша задача будет ограничена лишь анализом тех исследовательских процедур, посредством которых формируется мир научной теории. Что же касается временной последовательности этих процедур, т.е. собственно процесса конструирования теоретического мира, то он не будет предметом нашего внимания. Иными словами, мы не собираемся ни эмпирически описывать те многочисленные конкретные процессы построения теоретических миров, которые имели место в истории наук, ни тем более строить какую-либо универсальную гносеологическую теорию генезиса таких миров.
Но не означает ли это полного отказа от анализа формирования теоретического мира? В самом деле, исследователи, работавшие в области гносеологии науки, как правило, были движимы единственной целью — разработать такую гносеологическую теорию, которая была бы Органоном Науки, те. позволяла бы нормировать не только отдельные конкретно-научные исследовательские процедуры, но и саму последовательность этих процедур, весь процесс исследования, научного открытия в целом. Поскольку очевидно, что эту функцию могла бы выполнить лишь та гносеологическая теория, которая давала бы универсальную схему генезиса научного знания, постольку становится понятным то обстоятельство, что практически все учения, до сих пор существовавшие в гносеологии науки, содержали как свою необходимую составную часть генетическую концепцию научного знания. Больше того, эта концепция нередко составляла то ядро, которое определяло характер всей гносеологической системы.
Самые различные и даже противоположные направления в гносеологии науки были единодушны в решении вопроса о необходимости разработки генетической системы научного знания. Различия начинались лишь в связи с проблемой установления начального, исходного элемента этой схемы. Для многочисленных концепций, составляющих одно из основных гносеологических направлений — эмпиризм, таким исходным элементом является эмпирическое знание, факт. <...> Для альтернативного эмпиризму направления, которое вслед за К Поппером можно было бы назвать «теоретизмом», исходным в генетической схеме научного знания является теоретическое положение, теория. <...> На наш взгляд, эмпиризм и теоретизм в совершенно равной степени подтверждаются и в столь же равной степени опровергаются при их сличении с действительным ходом развития науки (2, с. 55-57).
Ошибка эмпиризма и теоретизма состоит в том, что каждый из них рассматривает и возводит в ранг универсального лишь один частный фрагмент генезиса научного знания.
Итак, ни эмпиризм, ни теоретизм не могут претендовать на роль универсальной гносеологической теории генезиса науки, хотя эти генетические концепции, по-видимому, можно использовать для решения отдельных частных проблем развития науки. Правда, при этом обнаруживается одна существенная трудность: при отсутствии общей теории невозможно установить сферу применимости каждой из этих концепций, т.е. определить «мир проблем», разрешимых с помощью каждой из них.
Мы оставляем открытым вопрос о возможности построения универсальной гносеологической теории генезиса теоретического мира. На наш взгляд, на сегодняшний день очевидно лишь то, что всякая попытка создать такую теорию должна была бы использовать в качестве «строительного материала» некоторые преобразованные варианты генетических концепций эмпиризма и теоретизма <...> Не претендуя на создание универсальной гносеологической теории генезиса теоретического мира, мы ставим перед собой более скромную задачу — проанализировать те исследовательские процедуры, посредством которых формируется теоретический мир.
Единственным предметом рассмотрения в этой главе явится процедура, которую мы будем называть «обоснованием». Дело в том, что, на наш взгляд, она представляет собой главное средство формирования теоретического мира. Отсюда, с одной стороны, отнюдь не следует, что эта процедура применяется только для формирования научных теорий; обоснование — универсальная операция человеческого познания, и даже еще шире — сознания, т.е. духовной деятельности вообще. С другой стороны, характеризуя обоснование как главное средство формирования теоретического мира, мы имеем в виду, что этот мир создается не только обоснованием. В построении теоретического мира так или иначе участвуют и многие другие исследовательские процедуры, правда они, как нам думается, играют в этом построении некоторую вспомогательную роль, ибо не столько непосредственно создают сам теоретический мир, сколько, если можно так выразиться, поставляют «сырье» для его формирования (2, с. 59-60). <...>
