Б) Еще большую роль данная категория играла в обосновании научного статуса гипотезы, выдвигавшейся на основе «достоверных» (т.е. уже подвергшихся проверке на научность) фактов. В условиях фрагментарности эмпирического фундамента, т е. в ситуации неполной индукции (познавательной неопределенности) субъект тем не менее, действуя на свой страх и риск, берет на себя ответственность и выдвигает некоторое повое теоретическое суждение, в котором он максимально уверен (1, с. 140-143).
Вопросы гуманизации науки, необходимости связи науки с миром человеческих ценностей волнуют сегодня не только специалистов — исследователей науки, но и широкие круги общественности. Современные исследования в области генной инженерии, ядерной физики и т.д. делают актуальными вопросы нравственной ответственности ученого перед обществом.
Утверждение, что наука тесно связана с ценностной сферой, с этикой на уровне, так сказать, «внешнего» использования научного знания, вряд ли кто-нибудь станет оспаривать. Однако существует и другая сторона проблемы взаимосвязи науки и ценностей — «внутренняя»: могут ли ценности детерминировать развитие содержания научного знания?
Вопрос этот достаточно сложен, и неудивительно, что большинство современных западных философов науки, сторонящихся опасностей вульгарного социологизма, либо вслед за позитивизмом вообще отвергают влияние ценностей на развитие научного знания, либо редуцируют сферу ценностей, влияющих на науку, до совокупности методологических норм и идеалов, до когнитивных ценностей.
Марксистское учение о социальной природе познания, о науке как виде всеобщего труда в сфере духовного производства, об активности субъекта познания, о единстве познавательного и ценностного аспектов деятельности человека позволяет, в противоположность постпозитивистской философии науки, сформулировать социологически «сильную» программу исследований влияния ценностных ориентаций на развитие естественнонаучного знания. Ценностная сфера является важнейшим каналом социокультурной детерминации познания, обусловливая важность анализа ценностной детерминации (ЦД) естественнонаучного знания. Этот анализ предполагает выяснение ряда вопросов: каков тип связи между научным знанием и ценностями (является ли она каузальной, или возможен иной тип отношений); каковы возможные способы трансформации содержания ценностных факторов в содержание научных теорий; как объяснить саму возможность ЦД, не впадая в «грех» вульгарного социологизма?
Возможность ЦД естественнонаучного знания возникает, с нашей точки зрения, благодаря определенной выделенности ценностного мироотношения по сравнению со специализированно-познавательным: в процессе социализации отдельной личности ценностное отношение к действительности (включающее и некоторые неспециальные познавательные моменты) формируется значительно раньше, чем личность активно включается в специализированную познавательную деятельность (какой является наука). Практически-духовное, ценностно-мировоззренческое освоение мира формирующейся личностью предшествует специально-познавательному, научному. Последнее протекает в «силовом поле» ценностного мироотношения, насыщено, по выражению М.М. Бахтина, эмоционально-волевым тоном. Таким образом, марксистская концепция науки позволяет, на наш взгляд, поставить вопрос о ценностной детерминации развития естественнонаучного знания в более узком смысле, чем тот, который вкладывается в понятие социально-исторической обусловленности научного познания.
В общеметодологической форме этот вопрос нашел разработку в ряде работ советских авторов. В них, в частности, показано, что ценностный компонент составляет неотъемлемую сторону научной деятельности, являясь каналом внутренней социальной детерминации науки; что ценностные установки входят в предпосылочное знание, образующее своеобразный «мост» между социокультурными реалиями и содержанием научного знания. Думается, что для углубления разработки данной проблематики необходимо перейти с уровня общеметодологического анализа на уровень анализа проблемы в конкретном историконаучном материале. При этом важно подчеркнуть, что ценностный компонент научного знания не «лежит» на поверхности, он «вплавлен» в тело знания, и для его выявления необходим специальный трудоемкий анализ — реконструкции. Во многих отношениях наиболее удобным объектом исследования является не «нормальная» наука (в смысле Т. Куна), а период научной революции. <...>
Чем сторонники концепции ценностной (в частности этической) нейтральности естественнонаучного знания обычно доказывают свою правоту? Тем, во-первых, что у этики и науки различные предметы (этика занимается миром должного, а наука — миром сущего) и, во-вторых, что отсутствие тех или иных моральных качеств у ученого никак не отражается на его научных результатах. Возможность столь легкого доказательства отсутствия в естественнонаучном знании внутреннего этического измерения открывается лишь благодаря определенным упрощениям в понимании отношения познавательного и ценностного отношений к миру. В чем они заключаются? Прежде всего в том, что под этическим понимается лишь соответствие поступка формальной системе готовых норм-предписаний. Однако смысл понятия «этическое» шире. Он не сводится к оценке действия в свете некоторых норм, а прежде всего выявляет сам факт причастности действия к нравственной сфере. Согласно марксизму сущность этического отношения к миру не сводится к исполнению готовых норм-заповедей: она состоит в нравственном творчестве.
Обратившись к истории культуры, мы найдем целый ряд идеологий, ориентировавших своих последователей на отказ от общепринятых путей реализации моральности, требовавших от них поиска нестандартных, индивидуальных решений моральных проблем (кинизм, эпикуреизм, стоицизм, неоплатонизм, дзен-буддизм, суфизм, протестантизм и т.д.). Более того, в ряде подобных систем выдвигалось требование строить нравственное поведение, основываясь на познании истинной сути, истинной природы вещей (Эпикур, стоики). Таким образом, если мы понимаем сущность этического мироотношения во всей его многоаспектности, в полноте его исторических реализаций и богатстве его потенций, тогда становится очевидной неразрывная связанность нравственного и познавательного мироотношений. Эту связь убедительно демонстрирует процесс становления механистической естественнонаучной программы.
Зададимся вопросом: почему аристотелианско-схоластическая физика, создавшая образ прекрасного, стройного, разумного, совершенного Космоса и объяснявшая все мироздание — от «сферы неподвижных звезд» до земного червя, от таинства пресуществления до поведения воды в насосе, почему эта физика перестала удовлетворять человека, чуткого к социальным потрясениям эпохи ранних буржуазных революций?
При ответе на этот вопрос нужно не пойти по пути повторения прямолинейно-экстерналистского объяснения, сводящего причины замены физики схоластов физикой механицизма непосредственно к потребностям капитализма периода мануфактурного производства.
Для целей более эффективного производства, скажем, сукна в Англии XVII в., было безразлично, как устроена материя: состоит ли она из атомов, или в ее основе лежат субстанциальные качества. Для удовлетворения потребностей в откачке воды из шахт было все равно, из-за чего поднимается вода в цилиндре насоса — из-за «боязни пустоты» или из-за разности давлений воздуха. Но для формирования мировоззрения человека XVII в. (как мы покажем ниже) вопросы устройства материи и причин ее движения являлись центральными.
Несомненно, что новый тип физического объяснения возник потому, что он отвечал общественным потребностям. Но было бы недопустимым упрощенчеством сводить общественную потребность лишь к экономической, ибо общественная потребность включает также и потребность производства самого производителя материальных и духовных благ, т.е. нравственную сферу. В обстановке, когда рушилась привычная разумность, понятность мира, привычные ценности, на первый план выдвигались нравственные, мировоззренческие проблемы. Как это ни звучит парадоксально, но материальное производство зарождающегося капитализма требовало для своего развития в первую очередь решения не научно-технических проблем, а проблем нравственных, мировоззренческих, ибо без формирования нового типа человека невозможно было развивать новую экономику, основанную на частной инициативе: субъектом нового производства, способным быстро, под свою ответственность принимать решения, не мог стать человек средневекового образца (внутренне немобильный и духовно несамостоятельный); субъектом нового производства не мог стать также и во всем изверившийся свидетель социальных бурь XVI-XVII вв., потерявший жизненные ориентиры и полный равнодушия к позитивному строительству новой жизни (2, с. 44-47). <...>
