В зале раздался лай и шум. Кто-то с заднего ряда крикнул:

– Что за чушь? Давайте сюда ещё шакалов и росомах позовём!

Шум нарастал, где-то в середине зала началась потасовка, председатель постучал в микрофон и обратился к залу:

– Спокойно, господа, спокойно! Мы говорим о свободе слова, но почему-то не хотим слушать выступающего. Это несправедливо. Давайте выслушаем всех. Проявляйте терпение! Не будем устраивать здесь базар. Иначе люди только посмеются над нами, и всё останется на своих местах.

С горем пополам полусобаке-полуволку дали договорить, но зал слушал выступающего не очень внимательно. Шушукались, повизгивали, кое-где было слышно рычание.

Затем на сцену вышел американский дог и сразу обвинил всех людей в воровстве.

– Вы знаете, друзья, – громко кричал докладчик, – если бы эти двуногие жулики не крали наш корм, мы питались бы с вами в два, а то и в три раза лучше.

Делегаты оживились, из зала послышались выкрики «Правильно!», «Долой всех!». Американец одобрительно осмотрел зал и продолжал:

– Мы не должны с этим мириться, хватит терпеть, если они и дальше будут продолжать в том же духе, мы перегрызём им глотки!

Тут председатель собрания постучал в микрофон и, обращаясь к догу, сделал замечание:

– Уважаемый, прошу выражаться покорректнее. Не забывайте, нас могут услышать и люди.

– Ну и что? – возмутился американский дог. – Пусть слышат! Нам нечего бояться. Кто здесь власть? Мы или они? Мы их вышвырнем из тёплых мест и заставим работать на наше благо. Они уже двадцать тысяч лет эксплуатируют нас, но, в конце концов, этому нужно положить конец.

– И всё же выбирайте выражения, – потребовал председатель, – иначе я отключу вам микрофон.

– А давайте спросим у делегатов, – разошёлся дог. – Друзья, мы выгоним людей из их жилищ? Да или нет?

– Да! – робко донеслось из зала.

– Не слышу! – кричал американец. – Да или нет?

– Да! – чуть громче ответили собравшиеся.

– Спасибо за внимание! – поблагодарил дог и спустился в зал.

Председатель предоставил слово болонке.

– Дорогие собаки! – взвизгнула она. – Я поддерживаю предыдущего оратора и хочу кое-что добавить! Какая наглость – люди запрещают нам гулять там, где мы хотим! Разве это справедливо? Почему мы должны спрашивать разрешения у этих двуногих проходимцев? Это наша природа, и мы сами будем выбирать, где нам гулять и где жить! Требую полной свободы! Ура!

Особого энтузиазма речь визгливой болонки не вызвала. Зал притих. На трибуну поднялась немецкая овчарка.

– Уважаемые делегаты, мне кажется, мы затеяли какую-то чушь собачью. О какой свободе мы рассуждаем? Давайте спустимся с небес на землю. Свободы хотите? Хорошо. Будет вам свобода. Завтра ваш хозяин скажет вам: свободен, живи, как хочешь – вон бог, вон порог. Не проси у меня больше ни корма, ни крыши над головой. И что вы станете делать со своей свободой? Вы об этом подумали?

Зал снова зашумел.

– Спокойно, спокойно, – овчарка подняла лапу вверх, – я не возражаю против соблюдения наших прав. Я выступаю против жестокого обращения. Но говорить о нашей с вами полной свободе, мне кажется, преждевременно!

Из зала завизжала собака какой-то непонятной породы:

– Это провокация! Гоните эту нечисть с трибуны! Она против свободы! Свободу! Мы хотим полную свободу! Никаких ограничений! Гав-гав-гав!

Председатель утихомирил огромную стаю и объявил:

– Уважаемые делегаты, в работе нашего съезда объявляется перерыв, вернёмся к обсуждению вопросов через несколько дней. Далее в нашей повестке культурная программа. Сегодня специальный театр покажет вам потрясающий спектакль, балет по мотивам поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Бахчисарайский фонтан»!

– Ура! Гав! Ура! Гав! Ура! Гав! – взорвался зал лаем и аплодисментами. Такой поднялся шум и гам, что я проснулся и ещё долго озирался по сторонам.

Ну, надо же, такому присниться! С ума можно сойти! Нужно, наверное, поменьше смотреть телевизор, а то кошмары начнут сниться.

Старушка моя совсем слегла. На нашу голову сын Полины Фотеевны перебрался жить к нам в квартиру. Наша жизнь превратилась в кошмар. Ирине Фотеевне племянник поставил условия:

– Можешь приходить, ухаживать за старухой, кормить её, но жить будешь у себя.

– Боря, – умоляла Ирина Фотеевна. – А как же ночью? Ну, ты же понимаешь, ей нужен круглосуточный уход. Я не буду тебе мешать. Буду в спальне вместе с сестрой.

– Я всё сказал! – зарычал племянник. – Чтобы после 22:00 я тебя здесь не видел. Ясно?

– Боренька!

– Всё, базар окончен! Я тут хозяин.

– Хозяйка здесь мама, – робко возразила старушка.

– Ну и что? – набычился Борис. – Я здесь прописан. И жить в этой квартире посторонние могут только с моего согласия. Поня-а-а-а-тно?

– Господи Боже мой! – старуха перекрестилась. – Побойся Бога. Какая же я тебе посторонняя. Ты что, сынок?

– Тёть Ир, – скривился мерзавец. – Ну, прекращай. Не зли меня.

Бабушка расплакалась и ушла в комнату к сестре. Борис переключился на меня.

– А ты чего зыришь, халявщик? – загоготал мужчина.

Такого оборота я не ожидал. Это кто халявщик? Сам-то хоть понял, что сказал? Нашёл халявщика. От досады я всё же не смог промолчать и тихонько сказал:

– У-у!

– Чего размурчался?

Точно, Борис – человек неадекватный. С каких это пор собаки стали мурчать? Совсем мозги свои пропил? На всякий случай я не стал больше отвечать на его выпады. Что можно ожидать от такого человека?

– Смотри, не нагадь здесь, скотина, – продолжил оскорблять меня Борис, – а то я живо тебя в окно выкину.

Эх, Боря-Боря, скорее ты здесь нагадишь, чем я. Впрочем, ты уже столько здесь нагадил своими словами, что хуже некуда.

Ирина Фотеевна стала приезжать к нам по утрам, а вечером уезжала домой. После десяти вечера у нас стали собираться друзья Бориса. До утра гости выпивали, играли в карты, рассказывали анекдоты, иногда дрались. Накуривали на кухне, хоть топор вешай. И ведь знают, что в соседней комнате больной человек лежит.

Однажды ночью мы с Полиной Фотеевной услышали, как Борис кому-то хвалился:

– Скоро моя старуха крякнет, я продам хату и куплю себе крутую тачку.

– Да она тебя ещё переживёт, – кто-то хихикнул.

– Гонишь, что ли? – рассмеялся Борис. – Мне врач сказал, максимум два-три месяца.

Я почувствовал на своей спине руку старушки. Тут же приподнялся и прислонился вплотную к кровати.

– Трисончик, – всхлипывая, прошептала Полина Фотеевна, – дай я тебя поглажу, сынок.

Вы верите, я сам чуть не взвыл. Ещё никто меня так не называл. Я опустил голову и сидел молча. Мне даже показалось, что у меня из глаз покатились слёзы. А из кухни доносилось:

– А зачем тебе, Боря, крутая тачка?

– Как это зачем? Дам объявление, найду какого-нибудь богатенького шефа и буду его возить. У меня мой приятель так и поступил. Сейчас работает у какого-то нефтяника. И зарплата нормальная, и деньги получает на бензин, обслуживание.

– Работа персональщиком не для тебя.

– Это ещё почему?

– Ты знаешь, как они пашут? Круглосуточно. Даже пивка нельзя выпить. В любой момент могут вызвать на работу.

– Завяжу, – рассмеялся Борис. – Я работы не боюсь. Главное, чтобы платили хорошо. Буду пахать.

– Это только кажется, месяц-два, и надоест эта работа так, что и деньгам будешь не рад.

– Да ладно тебе, хватит пугать. Пуганые мы.

– Не! А я бы квартиру не продавал. Крыша над головой нужна. Слушай, а мать на тебя, что ли, хату переписала?

– Ещё нет, но перепишет, куда она денется.

Полина Фотеевна гладит меня и приговаривает:

– Вот так, Трисон. Всю молодость ему и дочери отдала. Ты слышишь, а он меня заживо хоронит. И матерью перестали меня называть. Почему так, Трисон?

Ну, что тут ответишь, даже если бы и мог? Вот такой вырос человек. Почему так происходит, я не знаю. Смотришь на детей, они такие милые, весёлые, озорные. Любят маму и папу, а вырастают и превращаются в бог знает кого. Странно всё это. Странно и страшно.