– Не скажи, не скажи, – улыбается Вика, – тебе и тридцатилетние могут позавидовать.

Лучше бы она эту тему не затрагивала. Аннушка тяжело вздохнула и говорит:

– Даже если так, кому она теперь нужна, эта красота? Себя я всё равно не вижу. На люди выхожу всё реже и реже. Остаётся ждать старости да смертушки.

– Да что ж ты такое говоришь, Анна, – выдохнула Виктория, – в сорок два года о смерти думать. Ты что, подруга?

– Да все мы там когда-то будем, – отвечает моя подопечная.

– Будем-то будем, – успокаивает Вика, – да зачем раньше сроку в гроб ложиться?

– Не знаю я, Викуся, – отвечает Аннушка, – это одному Богу известно. Думала ли я раньше, что в таком возрасте инвалидом стану, да ещё по зрению? А оно видишь, как вышло.

– Поменьше бы ты переживала, Ань. Ты себя береги. Может, всё ещё наладится. У тебя прекрасный муж. Мы тебя в беде не оставим. Не о смерти нужно думать, тебе вон ещё Машку поднимать. Ты уж держись, подружка.

– Ладно, – перебила Анна Игоревна, – и впрямь, чего-то мы тему выбрали мрачную. Пойдём чаем тебя необычным угощу. Свёкр недавно гостил, привёз откуда-то издалека…

Перед тем как человек слепнет, всегда случается какая-то страшная беда. Были эти беды и у Аннушки, и у Полины Фотеевны.

В тот злополучный день Анна Игоревна с мужем и дочерью отправилась к знакомому на день рождения. Их друг жил на четвёртом этаже. Гуляли весело, гостей было немного – собрались только свои. По словам хозяина квартиры, у них за стеной жили неблагополучные соседи. Вечно у них там что-то случалось – то воду забудут закрыть, то пожар устроят, то гремят до утра. Что с ними только не делали. Участковый побеседует, два-три дня поживут спокойно, и снова всё начинается.

Друзья Кривошеевых даже собирались в другой район переехать. Но не успели. В тот вечер в квартире соседей взорвался газ. Как потом выяснилось, виновников трагедии не было дома, уйдя из квартиры, они забыли перекрыть колонку. Взрыв был такой силы, что квартиру именинника разнесло в клочья. Один из гостей погиб, остальные были ранены. Маша чудом не пострадала – она в момент взрыва находилась в дальней комнате, но перепугалась страшно – первые две недели даже не разговаривала. Константин Александрович с переломами провалялся несколько месяцев в больнице. А Аннушка навсегда лишилась зрения.

Не знаю, как сейчас живут те соседи, из-за которых случилась такая страшная беда, но от такого греха им, видимо, уже никогда не отмыться. Анна Игоревна поначалу даже хотела руки на себя наложить, но друзья и родственники постепенно вернули её к жизни.

Внезапно ослепший человек вначале считает, что это конец жизни, что дальше жить просто нет смысла. Но постепенно свыкается со своим недугом, привыкает к новому состоянию и начинает думать больше не о себе, а о своих близких, о своём предназначении в этой жизни. Слышал однажды, как Аннушка беседовала с подругой.

– Смирилась я уже, Викуся, – тихо говорит женщина, – что теперь уже поделаешь. Видимо, Бог взял такую плату за жизнь моих родных Машеньки и Кости. Лучше пусть я буду слепой, чем хоронить своих близких. Да и приноровилась уже. Работаю, пишу…

– Ты у нас умница, – подбадривает Вика. – И мы тебя любим, в беде не бросим.

– Это и придаёт силы, – улыбается Аннушка, – с вами никакие беды не страшны. Ты знаешь, Вик, а я ведь во сне вижу. Да, хожу по лесу, играю в волейбол, иногда даже машину вожу. Недавно приснился сон: сижу в кинотеатре. Смотрю на экран, а сама думаю: «Господи, да как же я всё это вижу? Я ведь совсем слепая». А мне с экрана какой-то доктор отвечает: «Вылечили мы вас, Анна Игоревна». Я не верю. Закрыла глаза руками и кричу: «Нет, нет, нет, это сон!» А доктор настаивает: «Да никакой не сон». А я ему всё равно не верю. И знаешь, что меня больше всего поразило в этом сне? Несмотря на то, что я закрыла лицо руками, всё равно продолжала видеть. Проснулась, долго соображала, к чему всё это.

– Да, необычный сон, – подтвердила Виктория.

– Ты знаешь, Викусь, – продолжает Анна Игоревна, – я иногда думаю, что зрение для человека не так уж и важно. Главное – любить жизнь. А видеть можно и сердцем. Я часто вспоминаю великих людей, Гомера например, Островского, Борхеса, Лосева, то есть слепых писателей, философов… Сейчас многие уже и не вспомнят об их недугах. Но зато по сей день восторгаются их работами, их силой духа, талантом. Возьми того же Брайля, шрифтом которого мы по сей день пользуемся. Он ведь ещё в детстве ослеп, а какое великое дело сотворил! Весь мир пользуется его изобретением. Нет, падать духом нельзя. Нужно жить и творить. Тем более у меня сейчас есть для этого все условия. Так что переживём, подруга, всё будет хорошо.

Правильно, Анна Игоревна, как говорил мой Иван Савельевич, слепота – это не конец жизни, это начало жизни новой, неизведанной, полной сюрпризов и неожиданностей. Прав был старик. Сдаваться никогда нельзя.

Вспомнился один случай в супермаркете. Ох, уж эти супермаркеты! Не везёт мне с ними – просто беда. Нас с Полиной Фотеевной поначалу тоже не пускали туда. Вспоминая случай с моим путешествием в багажнике, я мысленно умолял подопечную не соглашаться с охраной и не оставлять меня одного на улице. Но зря я волновался – моя старушенция оказалась боевитой и настырной женщиной. Куда она только не обращалась, но своего добилась. Охранник на пороге кисло улыбался нам, но в магазин впускал. А куда денешься – начальство приказало.

Я сначала думал, и чего она с ними воюет, ну не пускают, да и бог с ними. У нас же рядом с домом есть небольшой магазинчик, там всё то же самое продают, что и в супермаркете. Так нет же – вот подавай ей магазинище, и всё тут. А когда понял, в чём дело, опешил. С этой бабушкой кем угодно станешь.

Вошли мы с ней в торговый зал, ходим между разными полками, она щупает руками, что где лежит. Сделали пару кругов, и вдруг слышу, Полина Фотеевна мне шепчет:

– На, дружок, угощайся! – и тычет мне в лицо куском сыра.

Я даже смутился, хотя слюной чуть не поперхнулся – пахнет вкусно. А она продолжает:

– Ну, ты чего, барбос, зажрался, что ли? Не голодный? Чего рыло воротишь? Дают – бери, бьют – беги. Ешь, собака, пока угощаю.

И что мне оставалось делать? Закусил я сырком, а Полина Фотеевна мне уже десерт приготовила, пряничком угощает. Мягонький такой, душистый, сладкий. В общем, полакомился я в тот день на славу. Старушка моя купила, наверное для виду, бутылку молока, буханку хлеба, и мы отправились домой.

– Ну как? – спрашивает старушка у меня по дороге. – Вкусно?

– Ав! – отвечаю. Вы же помните, что это означает «да».

Полина Фотеевна с первого дня нашего знакомства догадалась, что значит моё «ав».

– Ну и молодчина, – смеётся старушка. – Не обеднеют буржуи, подумаешь, кусочек сыра да пару пряников съели у них. Ничего страшного. Не бойся, Трисон, с голоду не пропадём.

Иду и думаю, к чему это она? Корм, что ли, дома закончился? Так она решила меня в супермаркете теперь кормить? Ох, не нравится мне всё это. Это что же, я из поводыря в крадуны превращаюсь? Хотя какой я крадун? Я ведь без разрешения ни кусочка никогда в жизни не возьму, хоть с голоду буду умирать. Какой с меня спрос? Я обязан подчиняться людям, выполнять их команды. Наверное, я ищу себе оправдание. Всё равно как-то неудобно, стыдно.

В общем, таким образом мы совершили несколько набегов на супермаркет. И всё сходило нам с рук. Однажды я даже поймал себя на мысли, что это моя месть магазинщикам за то, что тогда нас с Сашкой не пустили в супермаркет. Сколько я тогда помыкался! Ещё повезло – всё хорошо закончилось, а ведь могло быть и хуже. Продали бы меня бандиты какому-нибудь негодяю, а тот посадил бы меня на цепь, и сиди у будки по сей день. Ой, как страшно!

– Вставай, лежебока, – говорит как-то утром Полина Фотеевна, – пошли за добычей.

Хм, лежебока. А что мне делать? Скакать по квартире? Смотрю и недоумеваю: старушка укутывает мне спину махровым полотенцем. Чего это она задумала? Ой, не к добру. Ой, не к добру! Поверх полотенца надевает шлейку и командует: