– Это Баян, – представил его друзьям Наркес.
– Студент первого курса математического факультета КазГУ. Прекрасный парень и хороший математик. А это мои друзья, Баян, – Мурат и Роза, Супруги с интересом взглянули на юношу. Мурат задал ему несколько вопросов. Затем разговор перешел на общие для всех темы.
– Ну, как твоя кандидатская диссертация? – обратился Наркес к другу.
Мурат начал привычно жаловаться:
– То болею, то работа заедает, то жена не пускает в библиотеку. Говорит, что там девушек много.
– Ты и вправду не пускаешь его в библиотеку? – удивился Наркес.
– Что ты, – улыбнулась Роза, – это он сам ищет всевозможные поводы, лишь бы только не садиться за диссертацию.
– А-а… Это на него похоже.
– Слушайте, – обратился ко всем с серьезным видом Мурат. – Зачем мне заниматься наукой, утруждать себя, когда мое имя и так останется в истории?
– Он лукаво взглянул на сидящих.
Все вопросительно посмотрели на него.
– Ну, конечно, останется, – уверенно продолжал Мурат. – Ведь мой друг – великий ученый. Если его имя останется в истории, а оно, безусловно, останется, значит и мое имя останется в ней.
Наркес и Роза громко рассмеялись. Улыбались шуткам друзей Баян и Шаглан-апа.
Верь во встречу, Надейся на память любви, о Хафиз!
А неправда, Насилье и бремя цепей – не навечно! —
вдруг с подъемом процитировал Мурат.
Все снова рассмеялись. Хафиз, процитированный не к месту, вызвал смех.
– Эх, быть бы мне филологом! – не обращая ни на кого внимания, продолжал сетовать Мурат. – Каким бы выдающимся филологом я был!
Теперь уже никто не мог удержаться от смеха, Через некоторое время Наркес добродушно приговорил:
– Ты и в медицине пока ничего не можешь сделать, что ж ты о чужой области мечтаешь!
– Нет, старик, ты не знаешь, большой талант пропадает во мне. Это вот она не дает ему ходу, – он кивнул в сторону жены.
Все снова захлебнулись смехом.
– Если бы у тебя был талант, – смеялась Роза, – и я бы сдерживала его, то ты давно бросил бы меня.
– Надо подумать об этом… – улыбаясь, произнес Мурат. – Вот Шолпан познакомит меня с одной из девушек инъяза.
– Можно и познакомить, – засмеялась Шолпан.
– Карагым-ау, уже двое детей у тебя, теперь поздно думать об этом, – скорее серьезно, чем шутя, сказала Шаглан-апа.
– Шаглан-апа и вправду поверила, – с улыбкой отозвалась Роза.
В зал вбежал Расул. Наркес вспомнил, как недавно прогнал его из кабинета, вместо того чтобы помочь ему вынуть занозу. Чувство вины охватило его. Он подозвал сына и внимательно осмотрел его пальчик. Занозы уже не было. Шолпан давно вынула ее. Притянув сына к себе и обняв его, Наркес мысленно говорил ему: «Сына, прости меня за мою жестокость… Прости меня за то, что я уродился не таким, как все люди… Прости меня, сына…»
Мальчик тихо стоял в объятиях отца, крохотным сердцем воспринимая всю его ласку… Сейчас он больше понимал отца, чем накануне. Наркес взял со стола шоколадку, протянул ее сыну и сказал:
– Ну, иди, поиграй.
Мальчик, взяв шоколад, радостно выбежал из комнаты.
Оживленно беседуя, гости просидели до позднего вечера.
Собираясь уходить, но не вставая еще из-за стола, Мурат негромко произнес, глядя поочередно на Наркеса и Шолпан:
– Шаглан-апе трудно сейчас. Поэтому мы решили проведать и хоть немного отвлечь ее. Вы не переживайте так много, Шаглан-апа. Умершие не возвращаются
– А живым надо жить. Поэтому не предавайтесь все время печали. У вас есть дети, внуки. Так что вы не одна. Мы, друзья Наркеса, тоже ваши сыны и дочери. Крепитесь, Шаглан-апа…
Шаглан-апа молча кивнула головой, повязанной простым платком, глядя вниз перед собой. Наркес боялся, что она заплачет. Но этого не случилось.
Немного помолчав, Мурат закончил свои слова:
– А теперь, если разрешите, мы пойдем домой. Наркес, Шаглан-апа и Шолпан уговаривали Мурата и Розу остаться ночевать. Но они не соглашались, беспокоясь за оставленных дома детей. Уходя, они пригласили всех к себе в гости на завтрашний день.
Наркес тоже оделся и вышел вместе с друзьями. Он отвез их домой и через полчаса вернулся. Было уже очень поздно. Все уже спали. Стараясь никого не беспокоить, Наркес прошел в спальню, лег на кровать и вскоре уснул крепким сном.
Б воскресный день все вместе с Баяном поехали в гости. Жаныл-апай, Мурат и Роза очень радушно встретили гостей. Из разговоров юноша понял, что в январе умер муж Шаглан-апай и что Наркес привез ее из родных мест в Алма-Ату. Жаныл-апай просила сверстницу меньше думать о смерти Алеке, как она называла отца Наркеса, Алданазара, говоря, что слезами горю не поможешь. Пожилая женщина, глядя вниз, молча кивала, пытаясь удержать выступившие на глаза слезы. Мурат сыграл на домбре несколько кюев, пытаясь отвлечь пожилую женщину от тяжелых мыслей.
Гости засиделись до вечера.
Началась новая рабочая неделя. Наркес пропадал с утра до вечера в Институте. Не было свободного времени и у Шолпан, готовившейся каждый день к лекциям.
Медленно и однообразно текли дни. Баян по-прежнему много занимался. Шаглан-апай все свободное время проводила за вышиванием. Иногда, словно устав от долгого молчания, она пела. Это были большей частью грустные песни: «Аудем жар», «Туган жер», «Кустар» и другие. Заканчивалось пение почти всегда тем, что Шаглан-апай тихо всхлипывала. Видно, что-то до боли родное и близкое затрагивали у нее в душе эти песни.
Однажды Баяна в ее простом, нехитром исполнении потрясла песня «Елим-ай». Трагическая песня-плач говорила о любви к родине, к родной земле, от которой оторвали казахов бесчисленные орды завоевателей, великое множество раз приходивших на древнюю и многострадальную казахскую землю…
После этой песни Шаглан-апа долго плакала. Баян не знал, то ли она восприняла так близко к сердцу трагические эпизоды из жизни своего народа, то ли пронзительно скорбные слова песни обрели над ней такую власть и напомнили о ее собственном горе. Его охватило тяжелое гнетущее чувство и ему стало очень жаль пожилую женщину.
Шаглан-апа не только пела. Она любила и играть на домбре. Настраивая ее на нужный лад, она чутко прислушивалась к рождавшимся звукам, потом начинала играть один из кюев музыкантов прошлого. В такие минуты, оставив все свои дела, приходил и Баян. Он садился где-нибудь в сторонке и молча слушал кюи. Мерные и тихие звуки домбры наполняли комнату. Шаглан-апа, слегка наклонив вправо голову с начавшими уже седеть темно-каштановыми гладкими волосами, не отрываясь, следила за пальцами левой руки, перебиравшими лады инструмента. Б мыслях она, казалось, была далеко-далеко… Какие чувства рождали в ней старинные мелодии? О чем она думала в такие мгновенья? О том ли времени, когда в маленьком коротком платьице она резвилась вместе с сестренками и сверстницами в степи у аула, когда радовалась вместе с ними нехитрым забавам босоногого детства, когда молодая еще мать ласкала их, мать, которой уже давно нет…
Не вернуть его, это далекое и сказочное время. Не вернуть. Быстро и незаметно пролетела молодость и так же незаметно подошла старость…
Быть может, в мерном рокоте струн домбры она улавливала связь времен, вечно меняющихся и всегда новых? Или под неторопливый наигрыш она думала о мудрости жизни, которая всегда неизмеримо выше мудрости людей, и старалась понять извечный ход бытия, не имеющего ни начала, ни конца…
После игры на домбре, отложив ее в сторону, Шаглан-апа долго сидела молча, вся во власти своих дум. Юноша же, стараясь не мешать ей, тихо выходил из комнаты.
Слушая кюи, которые играла на домбре Шагланапа, юноша понемногу научился различать их. Он начал понимать своеобразие кюев Казангапа, Даулеткерея, Туркеша, Таттимбета, Сугира Алиева и других композиторов древней казахской земли. Совершенно обособленно от всех стояли грандиозные по своему философскому смыслу и яростной страстности кюи Курмангазы. Столь же уникальными были и народные кюи неизвестных мастеров.
