Обычно в организме нормального здорового человека содержится около одного грамма этого вещества, у подагриков же ее в 20-30 раз больше. У гениев-подагриков процент содержания мочевой кислоты в крови еще выше, чем у обычных больных с этим недугом, Подагрой страдали Галилей, Ньютон, Гарвей, Лейбниц, Линней, Ч. Дарвин, И. Кант, Александр Македонский, Карл Великий, Иван Грозный, Беллерофонт, У. Гамильтон, Э. Гиббон, У. Конгрив, Р. Бэкон, Ф. Бэкон, Б. Франклин, Р. Бойль, И. Берцелиус и многие другие. Список этот чрезвычайно обширен.

Л. Филье в своей книге «Светила науки от древности до наших дней» назвал 18 «светил», третья часть из них – подагрики.

Первый турецкий султан Осман, завоевавший всю западную часть Малой Азии, свою подагру передал по наследству потомкам и многие из них – Мурад I, Баязид Молниеносный, Мехмед I и Мехмед II Завоеватель – все подагрики – поставили Турцию к концу XV века на вершину могущества.

Подагра преследовала род Медичи и герцогов Лотарингских, Микеланджело, Гете, Улугбек, Мартин Лютер, Жан Кальвин, Эразм Роттердамский, Томас Мор, Кромвель, кардинал Мазарини, Стендаль, Мопассан, Тургенев, Бисмарк и другие страдали подагрой в тяжелой форме.

Вообще, высокий уровень мочевой кислоты в организме подтверждает ту мысль, что человеческий мозг в обычных условиях, без определенного возбуждения, реализует лишь небольшую долю своих возможностей, что подтверждено и экспериментально.

Интересны мысли самих великих людей о природе таланта и гениальности. «Талант – страшный недуг», – утверждал Бальзак. «Гениальность – это такая же болезнь ума, как жемчужина – болезнь раковины», – считал Паскаль. Для него, Наркеса, параллель между возникновением и формированием гениальности у человека и образованием жемчуга тоже кажется очень интересной.

Жемчуг, как известно, образуется только при попадании в раковину инородного тела. Оно раздражает мантию моллюска, и в ответ на раздражение моллюск защищается интенсивным отложением запасов гуанина – главной составной части перламутра – вокруг этого инородного тела. Мало-помалу оно обволакивается жемчужной массой, поверхность сглаживается, трение о тело моллюска уменьшается. Так и растет, очень медленно, жемчужное зерно.

Моллюск нормальных условиях выделяет перламутр, в особых же болезненных условиях в его раковине образуется жемчуг. Разница между перламутром и жемчугом – в расположении слоев выделяемого моллюском органического вещества. В жемчуге слои известкового соединения гуанина располагаются концентрически, в перламутре же они идут параллельно. Различие между веществом перламутра и веществом жемчуга объясняется тем, что жемчуг образуется при необычных условиях, когда моллюск тратит большее количество энергии на самозащиту.

Гениальность тоже формируется в условиях, когда человек в течение долгих лет тратит большое количество энергии «на самозащиту», на утверждение себя как биологического индивидуума в мире природы. Подобно тому, как разнятся между собой вещество перламутра и вещество жемчуга, подобно этому столь же сильно разнятся между собой в качественном отношении мозг простого и мозг гениального человека. Вполне возможно даже, думал Наркес, что различие их между собой объясняется разным структурным соотношением одного и того же мозгового вещества.

Именно на прекрасном знании возникновения жемчуга только в необычных условиях основано его искусственное выращивание, возникновение и существование той уникальной и невиданной ранее области промышленности, у истоков которой стоял великий Микимото. Жемчуг, образующийся по воле человека… и гениальность, возникающая по воле человека… Сходные очень принципы…

Интересны не только способности гениальных людей, но и их нравственные побуждения. В своем могучем и необоримом стремлении совершить ту или иную миссию в истории человечества гений напрягает все свои титанические духовные силы. На пути к избранной им цели он способен победить, казалось бы, совершенно непреодолимые, с точки зрения трезвого житейского разума, трудности, любые свои физические и психические недуги. На первый взгляд, воля подобных людей кажется понятной и объяснимой. И только при ближайшем рассмотрении, только самому проницательному уму становится понятным, что это таинственный и в общем-то трудно объяснимый психический феномен, который творит самого гения. Для гениального человека слово «талант» зачастую обозначает то же, что и бездарность. Ежедневно и ежечасно он мучительно стремится к тому совершенству, которое он наметил для себя. И у этого совершенства часто не бывает конца. Только в таком непостижимо грандиозном и титаническом труде рождается волшебное слово, гениальные полотна и звуки, уникальные творения зодчих и скульпторов. Только так приходит великая мировая слава. Только так рождается мощное свечение ярчайшей звезды.

Не удивительно, что, осознавая эту истину в полной мере, гениальные люди относятся с плохо скрываемым презрением ко всем карьеристам и интриганам, ко всем околонаучным мэтрам и вообще ко всякого рода дельцам от науки и искусства. Так, высокомерный и непомерно гордый Леонардо да Винчи говорил о людях, непричастных к подлинно большому творческому труду: «Их следует именовать не иначе, как проходами пищи, множителями кала и поставщиками нужников, ибо от них, кроме полных нужников, не остается ничего». Он, Наркес, не может повторить эти слова итальянского гения о всех представителях человеческого рода, ибо среди них немало честных и добрых людей. Доброту, и в более широком смысле любовь к людям, он всегда ценил выше способностей и других достоинств человека. Даже выше гениальности. Но одно дело – любить простого честного труженика, живущего нелегким своим трудом, и совсем другое – любить карьериста, бездаря и приспособленца, ищущего легких путей в жизни. В отношении всех последних его так и подмывает повторить слова да Винчи, потому что после них в науке и в искусстве не остается ничего, кроме кала.

За долгие годы изнурительного и совершенно ни с чем не сравнимого по объему труда он, Наркес, выработал собственную шкалу ценностей. И по этой шкале такие добродетели, как смирение перед авторитетом или почтительность к возрасту, никакой ценности не имели. Высшую и единственную ценность по ней имела только Истина.

Наркес нахмурился. Зачем он так яростно стремился всегда к истине? Зачем он всю жизнь упорно ставит ее выше всех больших и малых авторитетов, выше всех великих и малых мира сего? Зачем он идет против устоявшихся, традиционных взглядов на проблему гениальности, хотя всем прекрасно известно, что он единственный и бесспорный мировой авторитет в этой области в настоящее время? Разве не он лучше, чем кто-либо, знал, что быть реформатором и совершать великие открытия, какие бы высокие эпитеты к ним позднее ни прилагали, труднее всего? Труднее потому, что один на один вступаешь в поединок с инерцией человеческого мышления, с этой «страшной, – по определению Ленина, – привычкой». По субъективному мнению его, Наркеса, законы инерции человеческого мышления действуют более могущественно и более глубоко, чем законы всемирного тяготения. Или, говоря другими словами, являются законами тяготения к старым, традиционным понятиям. И в этом своем свойстве человеческий мозг тверже камня…

Ах, этот демон мысли. Он терзал его всю жизнь…

Наркес задумался, устремив взгляд куда-то перед собой. Какие-то стихотворные строки смутно рождались в нем. «Стремится к совершенству человек. И нет его дерзаниям конца…» Нет, не так, подумалось Наркесу. Надо по-другому.

Весь вечер прошел в мучительных и сложных размышлениях.

Баян чувствовал себя намного хуже, чем раньше. В последнее время он перестал ходить к родителям, чтобы не испугать их своим столь изнуренным и болезненным видом. В то же время, стараясь не беспокоить их долгим отсутствием, он время от времени позванивал им, говоря, что все у него хорошо и благополучно. Дела же у него обстояли совсем по-другому. Резкие приливы стеснительности и отчаяния сменялись взлетами чудовищной дерзости и честолюбия. Будущее полыхало перед ним фантастическим грандиозным заревом. Сейчас, в эти неслыханно трудные дни своей жизни, он, как никогда раньше, осознавал себя уникальным математическим гением. Мозг его исступленно работал над решением нескольких сложнейших теорем одновременно. В то же время по причине чрезмерно напряженной психической жизни он постоянно испытывал сильную тоску, которая не давала ему усидеть на месте и все время вынуждала куда-то идти и идти, не останавливаясь. В эти дни он все чаще и чаще выходил из дома. Стремительным шагом преодолевал улицу за улицей, в каком-то экстазе чувствуя, что ходьба становится все более быстрой и безудержной. Долго проходив так по улицам, он возвращался домой и остаток дня проводил в угнетенном состоянии духа. Грустные и скорбные мысли навещали его в последнее время. Он уже не раз глубоко раскаивался в том, что согласился участвовать в эксперименте, и теперь скрывал это от окружающих, чтобы никто не счел его малодушным. В эти дни он, словно надеясь на внезапное, непостижимое чудо, все чаще восклицал: «Титаны всего мира! Поддержите меня, дайте мне силы выдержать и совершить великое деяние!» Но титаны всего мира не помогали. Больше того – они безмолствовали. И тогда в отчаянье Баян начал смутно догадываться о том, что каждый из них на своем безмерно трудном пути познания и творчества с трудом и едва помог себе. И что в этом грандиозном труде никто не может помочь гению…