– В таком случае разбирайтесь потом как знаете! – отвечал он, пожав плечами.

С этими словами он повернулся; и я видел, как он вошел в замок, У меня мелькнула мысль, что, сбросив с себя всякую ответственность, предупредив меня, он шел отдать приказ о моем аресте. По всеми вероятности, он знал намерения своего господина: я вспомнил, что он только повторил мне предупреждение короля Наваррского не обращаться к нему ни за наградой, ни за покровительством. Ведь я был здесь против личного приказания короля. Я рассчитывал на мои услуги, которые, по его же словам, будут им не признаны. Я вспомнил, что Рони говорил то же самое, и пришел к заключению, что мы с мадемуазель решились на такой шаг, которого я никогда бы не предпринял сам по себе.

В эту минуту раздался конский топот, толпа расступилась: я догадался, что приближался король Наваррский. С замиранием сердца подвинулся я вперед, чувствуя, что настала решительная минута. Король ехал рядом с пожилым человеком, очень просто одетым; они были заняты важным разговором. За ними следовала свита, поразившая меня, привыкшего к пышности двора в Блуа, скромностью своих нарядов. Генрих сам был одет в белый бархатный костюм, местами разорванный и запачканный; но его быстрый взгляд и властный вид не могли не привлечь всеобщего внимания. Он весело оглядывал всех и держал себя так просто, но с таким достоинством, что нельзя было не признать в нем вождя и повелителя. Толпа встретила его криком: «Да здравствует Наварра!» Он поклонился; глаза его заблестели. Но когда кучка народа у ворот принялась кричать: «Да здравствуют короли!» – он знаком, велел замолчать и сказал громким, ясным голосом:

– Нет, друзья! Во Франции только один король. Кричите: «Да здравствует король!»

Представитель группы горожан из Аркейля[109], явившихся с жалобой на скопление войск в их городе, воспользовался заминкой и приблизился. Генрих принял его очень милостиво и наклонился, чтобы лучше слышать. Пока они говорили, я протолкался вперед: волнение мое усилилось, когда я узнал, что ехавший рядом с королем старик был не кто иной, как де ля Ну[110]. Никто из гугенотов, достойных этого имени, не мог равнодушно видеть этого старого воина, который сделал и перенес для общего дела более, чем кто-либо, не теряя своего непреклонного рвения. И я, готовый минуту тому назад пожертвовать благом страны ради собственного благополучия, устыдился. Вид ля Ну придал мне смелости. Я подошел к королю и услышал его последние слова жителям Аркейля:

– Будьте терпеливы, друзья! Всем теперь тяжело; но скоро все это кончится; Сена наша, через неделю Париж должен сдаться. Король, мой родственник, войдет туда, и вы избавитесь от нас. Ради Франции, подождите недельку!

Толпа отступила с низкими поклонами, очарованная милостивым приемом короля. Генрих поднял голову и увидал меня перед собой. В один миг его добродушие исчезло. Он нахмурился, глаза его засверкали. Его первым побуждением было проехать мимо меня; но видя, что я во что бы то ни стало решил добиться своего, он задумался. Видимо, он до того был опечален моим появлением, что не знал, как поступить со мной.

Я воспользовался этим: склонив колени с таким почтением, какого никогда не оказывал королю Франции, я просил его принять меня под свое покровительство и быть милостивым ко мне.

– Теперь не время беспокоить меня, сударь, – отвечал он, сердито покосившись на меня. – Я вас не знаю. Обратитесь к Рони.

– Это будет бесполезно, государь, – ответил я с отчаянной решимостью.

– В таком случае я не могу ничего сделать для вас, – сказал он с досадой. – Посторонитесь, сударь!

Но я уже был вне себя. Я знал, что судьба моя должна решиться теперь, до возвращения Тюрена: иначе я буду узнан, и мне отомстят. Я закричал, уже не думая о том, кто меня слышит, что я – де Марсак и что я вернулся, готовый на все, что бы враги ни затеяли против меня.

– Черт побери! – воскликнул Генрих, приподымаясь в седле, от изумления. – Вы действительно де Марсак?

– Да, государь.

– Ну, так вы сумасшедший! – воскликнул он, обратившись к стоящим позади него. – Черт возьми! Надо было быть безумным, чтобы явиться сюда! Неужели сюда прибыли грабители и воры со всей страны?

– Извините, но я ни то, ни другое! – возразил я с негодованием, смотря то на него, то на его свиту.

– Вы будете иметь дело с Тюреном! – крикнул он, хмурясь, с искаженным от гнева лицом. – Теперь я вас отлично вспоминаю, сударь. Вы обвиняетесь в похищении дамы из замка Шизэ несколько месяцев тому назад.

– Эта дама теперь на попечении принцессы Наваррской.

– Принцессы Наваррской?! – воскликнул он, совершенно сбитый с толку.

– И если она скажет хоть что-нибудь против меня, я подчинюсь охотно всякому наказанию, какое бы вы или Тюрен ни назначили мне. Но если она ничего не будет иметь против меня, а сознается, что последовала за мной по своей воле и ни в чём не может пожаловаться на меня, то прошу вас, государь, предоставить Тюрену и мне решить это дело как наше личное.

– Если даже и так, то, я думаю, вам хорошо достанется, – сказал король злобно, но тут же знаком остановил возмущенных моей дерзостью придворных, намеревавшихся схватить меня, и взглянул на меня уже с изменившимся выражением. – Итак, вы утверждаете, что эта дама последовала за вами по собственному желанию?

– Да, государь, и она уже вернулась.

– Странно! – пробормотал он. – Вы женились на ней?

– Нет, но непременно женюсь.

– Боже мой! Но ведь Тюрен ее опекун! – возразил он, пораженный моей смелостью.

– Я не отчаиваюсь получить его согласие, государь, – спокойно сказал я.

– Черт побери, да это прямо безумец! – воскликнул Генрих, повернув коня и вытаращив глаза на свою свиту. – Я не знаю более необыкновенной истории.

– И говорящей более в пользу кавалера, нежели дамы, – насмешливо сказал кто-то в толпе.

– Ложь! – воскликнул я, выступив вперед так смело, что и сам себе удивился. – Клянусь, она так же чиста, как сестра вашего величества. Этот человек лжет: я докажу это!

– Вы забываетесь, сударь! – остановил меня король. – Замолчите и помните, что вы не имеете права возвышать голос против тех, кто старше вас. И без того вы достаточно виноваты.

– Но этот человек лжет! – отвечал я настойчиво, вспомнив Крильона и его привычки. – И если он удостоит меня пройтись со мной, я докажу ему это.

– Черт возьми! – повторил Генрих, хмурясь и повторяя свою любимую поговорку. – Замолчите ли вы, сударь, и дадите ли мне время подумать? Или вы желаете быть немедленно арестованным?

– Это было бы проще всего, – вмешался кто-то, и с этими словами какой-то франт выступил вперед и, став подле короля, очень недружелюбно посмотрел на меня. – Мой господин Тюрен ничего другого и не ожидает от вашего величества, – продолжал он горячо. – Надеюсь, вы немедленно отдадите приказ о его аресте, и мы заставим, наконец, этого господина отвечать за свои проделки. Тюрен сегодня возвращается: он должен быть уже здесь. Повторяю, ваше величество: он ничего другого не ждет.

Король продолжал мрачно глядеть на меня, нетерпеливо теребя себя за усы. Между тем кто-то распорядился разогнать народ, чтобы не дать ему возможности слышать мои пререкания с королем; с другой стороны, кучка придворных из любопытства столпилась еще теснее полукругом вокруг нас. Я очутился как раз в середине этого полукруга, прямо против короля, по обеим сторонам которого стояли ля Ну и вновь явившийся господин. Король сердито смотрел на меня. Теперь он уже перестал бояться за себя: сначала он счел мое появление вступлением к дальнейшим разоблачениям, которые могли отвратить от него Тюрена как раз в ту минуту, когда так важно было сохранить взаимное согласие. Может быть, и в поведении моем он усмотрел что-то, как бы взывавшее к его сердцу и великодушию.

– Месье Арамбур! – сказал он наконец. – Если эта девушка возвратилась, то я не вижу причины, для чего нам вмешиваться в это дело, по крайней мере теперь?