Оглушенный сигналом, Горшков едва успел отскочить в сторону. Фары ослепили его, перед самым носом промелькнул борт грузовика. Из кузова долетел сердитый окрик: «Эй, ты! Уснул, ай жить надоело?»

Горшков виновато отступил на панель и оглядел улицу. Он увидел: чуть не сбивший его грузовик замедлил ход, свернул с дороги и въехал через раскрытые ворота на освещенный двор гаража. За стеклом кабины мелькнуло Надино лицо. С подножки спрыгнула повариха Ольга.

Посреди двора возился около своей машины Обрезков. Он бросил плоскогубцы, вытер тряпкой руки и оглядел чужой грузовик.

— Это с кем же ты приехала, Оленька? — взгляд его веселых прищуренных глаз задержался на сидящей за рулем девушке. — Милости просим, нам в хозяйстве такие шоферы до зарезу нужны! Я Обрезков! Короче — Саша. — Он протянул руку, помогая Наде выйти из-за руля, и тут же озорно облапил ее.

— Не хватай! Не твоя!

От неожиданного толчка в плечо Обрезков поскользнулся, потерял равновесие и упал. Но прежде чем успел вскочить, чьи-то руки легко подняли его с земли и поставили на ноги.

— Не сердись, товарищ, сам виноват. — Парень с добродушными близорукими глазами отряхивал снег с Сашиной тужурки. Рост его и ширина плеч были такие, что Обрезков сразу остыл. — Выходка твоя вольная. Хозяйка баловства не любит.

— Хозяйка? Ишь ты, — удивился Обрезков. И еще раз оглядел незнакомца. Тот так дружелюбно улыбался что Саша и сам улыбнулся ему. — Ну, раз хозяйка, пусти, пойду мириться!

Он повернулся и увидел в воротах Горшкова. Тот стоял с шапкой в опущенных руках и смотрел на Надю.

Она тоже смотрела на него: одет в новое, но похудел еще больше, а глаза все такие же грустные. Твердо ступая сапогами по хрусткому снегу, подошла, сказала строго:

— Покройся. Простынешь.

— Не сердись, хозяйка. Это я пошутил, — сказал Обрезков.

Надя повернулась к нему и насмешливо ответила:

— Стало быть, я не поняла. Извини, товарищ Обрезков, короче — Саша.

Обрезков не смутился:

— Это ничего. У меня знакомство всегда с драки начинается. — Он подобрал с земли брошенные плоскогубцы и залез под свою машину. Оттуда сказал совершенно серьезно — Только уж прошу, не болтай лишнего. Узнают, что меня девка с ног сшибла, — нехорошо.

Ольга расхохоталась.

— Это не беда, если стоящая девка зашибет, — заметила она, глядя на Тимку.

— Здравствуйте, Тимоша, — тихо сказал Горшков. В воздухе кружились редкие мохнатые снежинки, одна из них опустилась на его ресницы, он моргнул, и от этого лицо его показалось Наде растерянным. У Ольга присела, быстро слепила снежок и неловко, по-женски размахнувшись, метнула его в ухо Тимке, Тот поймал девушку за полу расстегнутого ватника и хотел опрокинуть в сугроб, но она выскользнула из ватника и в одном свитере убежала за ворота в темноту. Тимка, размахивая ватником, бросился вслед, едва не попав под въехавшую во двор эмку. С улицы донесся Удаляющийся голос Ольги:

— Ужо за тобой приду, Надежда-а!..

— Пойдемте же в тепло, — спохватился Горшков. Он поспешно подошел к Надиной машине. — Позвольте, я сам… И на место поставлю и воду выпущу. Не беспокойтесь…

Готовность услужить и волнение в голосе напомнили Наде их первую встречу; ей подумалось, что и теперь он ждет ее помощи, так же как тогда, на пустынной степной дороге.

— Надя… — Он торопливо порылся в карманах, потом виновато притронулся к рукаву ее полушубка. Но тут прдошел Сережа. Горшков смешался. — Вот… Мы с ним вместе живем… Он вам все покажет.

Надя молча пошла за Сережей.

Тот первым забежал в конторку. Пинком ноги загнал под топчан узел с грязным бельем, сорвал с веревочки около печи портянки и сунул их под подушку.

Вошла Надя. Потянула носом воздух, огляделась.

Сережа выложил на стол две банки кабачков, воблу, головку чесноку. Одной рукой схватился за котелок, другой — придвинул табурет.

— Садитесь…

Но Надя, вместо того чтобы сесть, встала на табурет и, вынув из кармана ветошь, вытерла лампочку. Потом отряхнула крошки самосада со смятых одеял, ногой сгребла в угол обрывки газет и путевых листков на полу.

— Подай веник. А котелок оставь. Его песком чистить надо.

Она положила полушубок и шапку на топчан. Сережа принес из бокса метлу, смущенно пробормотал:

— Да я бы сам, елки-палки… Но Надя оборвала его:

— Беги, пока Константин не выпустил воду из радиатора. Пусть сольет в ведро, и ведро принеси мне. Да скажи, чтоб подождал заходить сюда.

Чай пили нехотя. Надя уже поела в бараке у Ольги, Горшков сидел на топчане, опираясь локтем о стол и прикрыв ладонью глаза. Со двора доносился ровный гул — это Обрезков прогревал двигатель перед выездом в дальний рейс. Молчание действовало на Сережу. Он искоса поглядывал на Горшкова и Надю, сопел над своей кружкой, обжигался.

Его выручил телефонный звонок: Примак требовал эмку.

Сережа торопливо снял с гвоздя ватник. Неловко ступая на носках по вымытому полу, вышел. Через минуту в темном боксе заворчал мотор, хлопнули ворота. Горшков пошарил под подушкой, вытащил скомканные портянки, изумленно посмотрел на них, потом неловко бросил под топчан. Вновь сунул руку под подушку и на этот раз вытащил кисет. Путаясь в тесемках, стал развязывать его.

— Вот, Надя… тут ваши деньги. Я так вам благодарен…

Надя сидела со скрещенными на груди руками и молчала.

— Я не обманывал вас и Тимошу. И не струсил. Действительно, хотел уйти на фронт, но Примак не отпустил. Так получилось…

Наде ни о чем не хотелось говорить. Она смотрела, как Горшков скручивает цигарку. Обрывок газеты дрожал в его руке, махорка сыпалась на пол… Согреть бы воды, отмыть бы эти с виду не сильные, но такие умные руки, перевязать ссадины, а потом положить растрепанную голову этого человека к себе на колени.

В темном боксе загрохотали по бетону подковки сапог, раздался сердитый шепот. В конторку вбежала Ольга — меховая шапка сбита на ухо, русые вол-осы растрепаны. За ней, пригнув голову, боком протиснулся в дверь Тимка; на его щеке красовалась царапина.

Надя недовольно сказала: — Вовсе покалечишь ты мне работника, Ольга.

Тимка счастливо улыбнулся:

— Ничего, стерплю.

Горшков, отвернувшись от света, сосредоточенно наматывал на указательный палец кусок попавшейся под Руку медной проволоки и сильно дымил цигаркой.

Надя подняла глаза на лампочку, сняла с плеч свою синюю косынку и помахала ею в воздухе.

— Хоть топор вешай. Как в таком дыму спать будете? А ну, идите все на волю, я здесь проветрю… Оставь, Костя, эту проволоку… — Выпроводив из конторки Ольгу и мужчин, она открыла форточку.

Все гуськом прошли через темный бокс. На дворе по-прежнему шел снег. Но теперь он был тяжелый и липкий. Ветер дул мягко, порывами. Вышла из конторки и Надя, в полушубке и шапке. Взяла Горшкова за руку:

— Пойдем, проводишь.

Тимка крутнул носом, набрал полную грудь воздуха.

— Растает к утру, поди. Чем в меня кидать станешь, Ольгушка?

— Поленом, — отозвалась сердито повариха.

За воротами было пустынно и темно, только невдалеке сквозь пелену падающего снега светились окна жилого барака да, мигая, раскачивался фонарь у проходной будки комбината. Там на столбе висел репродуктор, женский голос пел под баян:

И умолк мой ямщик, а дорога Предо мной далека, далека…

Тимка с Ольгой притихли, перестали кидаться снежками и шли впереди, как на деревенской гулянке, обняв друг дружку за плечи.

Надя сжала руку Горшкова:

— Мне Ольга все рассказала: и про прицепы и про моторы, что ты на свалке добыл. Ей теперь дрова и продукты в столовую к сроку привозят. А случалось, говорит, люди без обеда оставались, когда порожняк под погрузку ставили.

Они подошли к бараку. Ольга и Тимка ждали их на крыльце. Стали прощаться.

Горшков, ничего не сказав, торопливо сунул в руку Наде деньги и сам зажал ее пальцы; он не видел, какие были у Нади глаза.