Алешка стал вырываться из объятий Гавра, сам не понимая куда, и бессвязно бормотать про Аню, их любовь, женитьбу на ней и ребенка от другого человека.

Гавр достал из бара в машине бутылку коньяка и стал заливать его парню в рот. Сначала Алешка отпихивал его руки с бутылкой, но после нескольких глотков, которые Гавр все-таки заставил его сделать, он, почувствовав облегчение, сам взял бутылку и сделал большой глоток коньяка, задохнувшись от его резкого вкуса.

Коньяк стал действовать, и теперь бормотание парня перешло во всхлипывания и пьяные мысли о жизни, любви и смерти…

Когда машина остановилась у подъезда Гавра на Тверской улице, он буквально за шкирку вытащил за собой Лекса, который впал в пьяную истерику. Так он его и довел до своей квартиры. Парень что-то бессвязно говорил, пытался вырваться из его объятий, а потом затихал, и они шли дальше.

Зайдя в квартиру и закрыв за собой дверь, Гавр впечатал Лекса в стену прихожей и накрыл жадным поцелуем его губы. Губы парня были сладко-горькими со вкусам коньяка, его слез и его самого, такого желанного…

Алеша ощутил, как чужой настойчивый язык по-хозяйски проникает в его рот, заставляя открыться ему и не сопротивляться. И еще он чувствовал руки на своем теле, они были везде. Он чувствовал их под рубашкой, затем на своих ягодицах, потом спереди, на ширинке брюк.

Это его отрезвило, вернуло ему реальность. После нескольких попыток он все-таки отодвинул от себя того, кто его целовал, и увидел перед собой Гавра…

— Гавр… Вы… Ты… Зачем? — Лешка не понимал происходящее. Все смешалось у него в голове: Аня, поезд метро, ребенок, жадный поцелуй и чужие руки на его теле…

Гавр лишь на секунду дал парню отстранить себя, но затем опять вжал его в стену и, держа за подбородок, стал целовать. Наверное, от растерянности Лешка опять позволил этому языку проникнуть в себя и этим рукам шарить по своему телу. Поцелуй был жадным, слишком чувственным, таким глубоким, что Лешка перестал дышать, лишь подчиняясь всему происходящему.

Странно, но Гавру понравилось его целовать. Он и не думал, что это будет так упоительно приятно. Обычно он на поцелуи долго не разменивался. Это лишь как прелюдия к большему, а здесь он и сам не хотел прерывать это. Ему нравился вкус парня, его растерянность, покорность. Нравилось проникать в его рот, в самую его глубину, показывая свою власть над ним и свое желание обладать им. Ему понравились эти губы, не как у девушки. Они были тверже, но это только еще сильнее заводило, и он терзал губы Лекса, то всасывая его нижнюю губу, то проводя языком по ним, а потом втягивая в себя их полностью, не давая ему говорить, дышать, думать.

Лешка опять чувствовал руки Гавра на себе. Теперь-то он знал, чьи это руки. Он и не помнил, как зимнее полупальто и пиджак слетели с его плеч, теперь валяясь в ногах. Сейчас уже и рубашка лишь висела на его руках, а руки Гавра обследовали его тело. Алешка попытался оттолкнуть его от себя, но Гавр был сильнее, и его попытки ни к чему не привели. Да и руки у него странно ослабли, в голове крутился водоворот мыслей, а губы Гавра так и не давали возможность вздохнуть. И еще непонятная слабость, вдруг накатившаяся на него — наверное, это от коньяка или от того, что делает с ним Гавр. Когда язык Гавра стал вылизывать его шею, чертя на ней витиеватые узоры, Алешка почувствовал, как его бросает в жар, и его тело оживает…

От губ Лекса Гавр переключился к его щекам, скулам, мочке ушка под спутанными золотистыми волосами. Он убрал их, и, уткнувшись в его шею, вдохнул запах парня, легкий запах духов Кензо, которые так шли Лексу, эти еле ощутимые нотки арбуза и запах тела самого Лекса. Гавр чувствовал, как у него начинает кружиться голова. Он перевел взгляд на шейку парня — она была так трогательна и нежна. Он провел по ней языком, чувствуя, что ему нравится его вкус, нравится ощущать его кожу, его тело. И он стал покрывать эту шейку поцелуями, продолжая ласкать ее языком, чувствуя, что тело Лекса оживает. Он ощутил это — его жар, его сбившееся дыхание, — и чувствовал слабость в его руках, и осознание этого так заводило, что сам он уже был просто на пределе. В глазах у Гавра темнело от желания, которое его захлестнуло с такой силой, которой он раньше и не знал. Такого желания он ни к кому не испытывал.

Алешкин мир рушился под ощущениями нового, происходящего с ним. Он никогда ничего подобного не чувствовал и не знал, что такое может быть. Что его тело, такое знакомое, вдруг станет ему чужим, незнакомым, неизвестным. От этих новых ощущений он растерялся, и его мысли, и так не очень сконцентрированные на происходящем, окончательно стали ускользать от него под волнами приятного тепла и удовольствия, которое заполнило его тело. Его разум не мог сосредоточиться, а руки теряли силу, да и ноги ослабевали. Казалось, он находится в пространстве, где нет воздуха, но при этом нет и проблем, и вообще нет ничего, а есть лишь нега и волны наслаждения, накатывающие на него одна за одной все с новой и новой силой.

Наверное, только рука Гавра на его сокровенном месте вернула его в реалии. Рука Гавра проникла под резинку его нижнего белья и прикоснулась к его возбужденной плоти, и вот тогда он осознал действительность… и эта действительность его не порадовала. Он стоял практически раздетый, в коридоре незнакомой ему квартиры, а рука Гавра была там, где ей быть не следовало.

Алеша резко дернулся и уже осмысленно глядя в глаза Гавра, произнес:

— Нет… Гавр… нет… — голос звучал слабо и сбивался из-за учащенного дыхания. Алеша понимал, что все напряжение в нем давало о себе знать. Он попытался восстановить дыхание и более четко произнес: — Нет.

Рука Гавра замерла, и он взглянул в глаза Лекса. Там он действительно видел слово "Нет".

Алешка увидел, что Гавр наконец смотрит на него, и даже в его взгляде он видит разум, и тогда он резко оттолкнул от себя Гавра. Почувствовав свободу от его рук, он быстро поднял с пола свой пиджак и затем полупальто. Одевшись и застегнув ширинку и пуговицу на брюках, прошел мимо стоящего Гавра, а затем, видя дверь, повернул замок и вышел на лестничную площадку.

Дверь за Лексом хлопнула, возвращая Гавра из мира иллюзий в реальность. Он так и продолжал стоять в коридоре, еще чувствуя вкус его губ, ощущая тепло и трепет его тела, и его рука еще помнила жар возбужденной плоти. Но теперь все это было лишь воспоминанием и не более.

Гавр медленно дошел до комнаты и упал в кресло. Он не узнавал себя. Он не ожидал, что почувствует то, что сейчас сбило его с толку и ввергло в растерянность. Ведь план был прост и элементарен в исполнении. Еще несколько ласк, и Лекс бы не устоял — он и так еле держался на ногах, и его "Нет" звучало не слишком убедительно в противовес того, что он ощутил рукой в его брюках. Лекс был возбужден, и это говорило о том, что победа близка. Так почему тогда он отпустил парня, не задержал его, не применил силу, чтобы перевес был в его пользу? Пусть в первый раз между ними и было бы все не совсем по доброй воле… Хотя, как это расценивать, когда обе стороны одинаково возбуждены? Значит, это не было бы принуждением, так почему же он отпустил парня? Почему замер от его слов и не нашел в себе силы поступить так, как он всегда поступает? Почему вместо того, чтобы получить то, что он хочет, он отступил?

Гавр закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Он знал ответ, хотя и не хотел признать его. Ответ был прост: он ощутил в себе то, чего никогда в нем не было — он не знал, что способен чувствовать. Не физически чувствовать желание, не эгоистически исполнять свои прихоти, нет, он почувствовал к этому Лексу большее — то, что не позволило ему пойти против воли парня; то, что остановило его, помешало его планам, и он поступил по-другому, вопреки себе.

Анализируя это, Гавр не хотел, чтобы это повторилось. Это все вообще лишнее, и этого не должно быть в его жизни. Он сильный, он не позволит каким-то эмоциям, или еще чему-то, управлять им. Больше такого не будет. Пусть в первый раз он не был готов к такому, но теперь все произошедшее с ним просто начало бесить, и злость стала заполнять его. Злость на себя, злость на Лекса. Гавр даже обрадовался, почувствовав в себе это. Только с помощью злости он сможет жить в этом мире и осуществить то, ради чего он вернулся на родину. А вернулся он сюда ради мести за своих родителей, и этот Лекс причастен к тому человеку, который убил их. Лекс — его враг, тот, кого он должен сломать и растоптать в назидание Назару, чтобы тот понял, как больно терять того, кого любишь.