Купаться они приехали на территорию дома отдыха: как их туда пустили, Алеша не знал — наверное, у кого-то из парней там работали знакомые.

Леша впервые видел Волгу, а последний раз купался в реке он очень давно, под Чеховым в конном лагере. Волга ему понравилась — она была широкая, а вода в ней — чистая и теплая. Вся их компания, дойдя до пляжа, с гиканьем понеслась в воду, снимая с себя одежду и кидая на песок пляжа.

Они долго плескались, "топили" друг друга, плавали наперегонки и кричали из воды людям на проплывающих по Волге теплоходах. С теплоходов им в ответ тоже кричали, махали руками и звали к себе.

Счастливые и уставшие ребята и девчонки вылезали на берег и ложились отогреваться на солнце.

— А кто идет за Клинским? — пронесся зычный клич над их лежащими на солнце телами.

— Конечно самый умный, — хором ответило несколько человек.

Скинувшись и найдя тех самых умных, их отправили за Клинским.

— Не прошло и года.

Услышав крики, Алешка, которого разморило на солнышке, поднял голову. Пива он вообще никогда не пил, поэтому сначала настороженно отнеся к его вкусу, но потом понял прелесть этого напитка. Он снимал жажду и создавал позитивное настроение — и, видно, не только у него. Отдохнувшие на берегу реки ребята опять побежали к воде, где продолжили дурачиться, а Костя, встав на бревно и держа бутылку Клинского, стал читать забавный стишок:

Кто идет за Клинским? Ну конечно я.

Я же самый умный, в этом и беда.

Оттоптал все ноги, дал же Бог ума.

Не дает ногам покоя умная башка.

Приволок я ящик, а потом еще

Раз пятнадцать бегал умный я к метро.

Путаются мысли, шухер в голове,

Вдарить, что ль, неглупым нам по "Балтике".

Казалось, этот день был бесконечным. Вернувшись обратно, ребята разбрелись к своим коням. Нужно было опять у них убраться, почистить, попоить, доложить сена. Некоторые седлали коней для легкого тренинга. Алешка решил, что не будет их снова грузить работой, поэтому просто взял пошагать сначала Валюшу, а потом Бориса. Он шагал их в руках, держа за пристегнутую корду, а затем еще минут тридцать пас каждого, давая поесть сочную зеленую траву. Ведь все это время у коней не было такой возможности. На конюшне у Петровича вообще травы не было, да и где ей найтись в городе? Так, пара вытоптанных и объеденных другими лошадьми газонов. А в этом Конном Клубе на рублевке траву косили и раздавали лошадям раз в день, за эту услуг нужно было доплачивать. Так что Алешкины кони ели траву, но вот пастись не имели возможности.

Леша стоял и смотрел, как конь срывает губами небольшие пучки травы, как неспешно пережевывает ее и затем опять опускает морду в траву, вдыхая ее запах ноздрями и фыркая, когда травинки щекотали нос. Солнце клонилось к закату, полуденный зной отступал, в траве стрекотал кузнечик, легкий ветерок перебирал гриву коня. Алешка ощущал счастье внутри себя и счастье вокруг, как будто счастьем был пропитан сам воздух, который он вдыхал. От этого счастья у него кружилась голова и становилось страшно. Ведь так не бывает — быть счастливым. Или он уже привык к тому, что его жизнь потускнела, или он боялся, что счастье скоро закончится. Но он не хотел думать об этом. Он хотел жить сегодня и сейчас — вдыхать запах травы, смотреть в бездонное синее небо над головой и чувствовать тепло коня, который стоял рядом с ним. Лешка лег в траву, раскинув руки и устремив глаза к небу. Конь мирно пасся рядом, неспешно переступая и ища более сочную траву, чтобы затем, сорвав ее, медленно жевать и, наверное, тоже думать о чем-то своем, непонятном людям.

Трава была мягкая и душистая, божья коровка, взлетев с цветка, опустилась на его руку. Она замерла на его пальце, наверное решая — лететь ли ей дальше или еще побыть с ним. Как же он сейчас хотел, чтобы рядом с ним был тот, кто разделил бы с ним это небо, это поле в цветах, и этот пьянящий воздух. Алешка думал о Назаре. Это единственный человек, который понимал его и был таким же, как он, мечтателем и романтиком в душе. Он вспоминал, как Назар рассказывал ему о своем детстве в деревне у бабушки под Смоленском; как он так же любил лежать в траве, смотреть в бездонное небо и мечтать. Назар рассказывал, как любил пасти коня и слушать, как тот фырчит от травинок в ноздрях и как вздыхает — так вздыхать могут только лошади, как будто они знают то, что не дано узнать человеку.

Алешка чувствовал, как горячие слезинки сбегают из уголков его распахнутых глаз и катятся по его щекам. Как же сейчас он хотел, чтобы Назар был рядом с ним, просто рядом. Чтобы они лежали в этой траве и смотрели в небо и чувствовали, что обрели в этой жизни то, что дано не каждому… они нашли друг друга из миллиона людей, живущих на этой планет. Они смогли встретиться, да вот только судьба распорядилась их жизнями по-своему. Назар далеко от него и никогда не примет его любовь, считая это неправильным. А он здесь, но его жизнь стремительно катится под откос, разрушаемая человеком — только вот за что, он так и не знал.

Лешка не сдерживал слез — от них становилось легче на душе, светлее, как будто они, омывая ее, забирали с собой всю ту гадость, которая в нее проникла и душила его изнутри. Потом слезы иссякли, а дорожки от них постепенно высохли, обдуваемые теплым ветерком. Лешке казалось, что солнечные лучики, слепящие его глаза через траву, целуют его лицо, а шелест ветерка в траве успокаивал его и убаюкивал, даря спокойствие в душе.

Когда на их импровизированный спортивный лагерь, раскинутый в поле, спустились вечерние сумерки, народ, завершив все дела с лошадьми, стал опять собираться вместе. Алешку и всю их компанию пригласили ребята из Белоруссии. Они приехали с Ратомки на большом коневозе, тоже с комнатой сопровождения внутри. Перед их коневозом был установлен складной мангал, который активно разжигали несколько человек, шумно споря и беззлобно ссорясь на тему, как это правильнее делать. Девчонки мыли овощи в ведре и были заняты расстановкой продуктов на два складных стола, принесенных из машины. Народ, приходивший к этому столу, приносил с собой еду или алкоголь. Постепенно стол стал ломиться от еды, а запах жареного мяса на мангале вызывал обильную слюну у всех тусивших здесь. Опять подогнали легковую машину и включили музыку.

И все закрутилось. Шашлыки были безумно вкусными, алкоголь лился рекой, эстрадные хиты громыхали из динамиков, и постепенно дискотека набирала обороты. К середине ночи некоторые девчонки, сняв майки, отжигали в танцах под бурный свист и одобрительные возгласы окружающих. Алешка все это время был со всеми, в эпицентре этого веселья. Он веселился, ел, пил, танцевал и, казалось, будто живет последний раз; будто это было последним летом в его жизни. От осознания этого ему даже становилось страшно, но потом он, увлекаемый в танец, погружался с головой в это веселье и не разрешал себе думать. Вот только продолжать этот отрыв с кем-либо наедине он не хотел, хотя и видел явные намеки от девчонок, крутящихся вокруг него. Да только его тело не откликалось на их прикосновения, он ничего не чувствовал. Желания близости с кем-либо из здесь находящихся у него не появлялось. И тем более у него не было ни малейшего влечения к лицам своего пола. Он вообще считал это неправильным. Близость с Гавром для него была мучительна по своей противоестественности, а к Назару он испытывал не физическую тягу, а душевную. Но факт того, что сейчас его ни к кому не тянет, его не расстроил. Наоборот, он решил по максимуму оторваться в танцах и алкоголе.

Поздно ночью, чувствуя, что его клонит в сон, он практически на автопилоте дошел до своей коневозки. На удивление, сегодня и ему было место на общей кровати. Видно, кто-то с кем-то из их состава решил спать в другом месте. Не разбирая, кто это спит и вообще знает ли он их, Алешка в чем был, так и завалился на кровать, накрывшись своей ветровкой.