— Здравствуйте, — безразлично ответила женщина.

— Алевтина Ивановна, я вот больному продуктов купил. Вы не поможете их в холодильник убрать?

Сиделка взяла пакеты из рук Гавра и вышла из комнаты. Гавр дождался, когда за ней закроется дверь. Он пододвинул стул и сел напротив Леши; немного помедлив, взял его руку в свою, погладив и несильно сжав ее.

— Что случилось? Я недавно услышал от кадровика, что ты предупредил, что заболел и это надолго. Когда я это узнал, то сразу решил проведать тебя. Так что с тобой?

— Спина… опять грыжа воспалилась, — Алеша чувствовал, что Гавр продолжает держать его руку, и от этого прикосновения ему очень хотелось избавиться, но он не стал.

— Застудил спину, когда на лошадях в Подмосковье ездил? Я так и подумал, тебя явно не подходит такая работа — весь день на лошади трястись.

— Нет. Это не из-за этого.

— А из-за чего?

— Меня избили. Попросили закурить, а потом просто били… — Алеша видел сочувствие в глазах Гавра. — Я шел к станции, там вечером безлюдно…

— Ты написал заявление в милицию? Ты их запомнил, сколько их было?

— Я не буду никуда заявлять… и их я не запомнил. Их, кажется, пятеро было, но я плохо помню. Сейчас это уже не важно.

— Я не знал, что произошло… Мне очень жаль, что такое с тобой случилось. Ты врача вызывал?

— Нет… зачем? Я и так знаю, какие лекарства для спины нужны, они у меня еще остались.

Гавр медленно поднял его руку и теперь уже держал ее на весу, рассматривая неширокую кисть и длинные, тонкие пальцы. Потом он перевел взгляд на лицо парня, и, протянув руку, провел по его скуле. Алеша отшатнулся. Гавр не стал повторять попытки, он, лишь придав голосу печаль, произнес:

— Позволь мне позаботиться о тебе. Я хочу забрать тебя отсюда, привезти в свой дом, вызвать врача. И для бабушки твоей все сделать, снять другую квартиру, а не этот клоповник, обеспечить ее должным уходом. Позволь мне заботиться о тебе.

Алеша смотрел в глаза Гавра. Он видел искренность и еще то, что его пугало в его взгляде. Он видел желание обладать им. Вот это желание и убивало все в Леше. Он не мог понять, как мужчина может хотеть парня.

В затянувшейся паузе Гавр произнес:

— Стань моим… Лекс.

Вот это чуждое Алешке имя окончательно отрезвило его от магии темно-оливкового взгляда этого мужчины, и он, отводя глаза, произнес:

— Спасибо, Гавр, что приехал меня навестить. Я не обижусь, если ты меня уволишь с работы, я ведь теперь только через месяц смогу туда выйти. Спасибо за продукты… Я как-нибудь сам справлюсь…

Гавр понимал, что, несмотря ни на что, Лекс не сломился, но с другой стороны, прошло еще мало времени и, видно, у парня были в запасе еще деньги. Хорошо, тогда он подождет и посмотрит, что будет делать Лекс, когда деньги кончатся, а зарабатывать он их в ближайшее время явно не сможет. Вениамин хорошо выполнил свою работу, и это бесспорно.

— Хорошо. Я не настаиваю. Я просто хочу, чтобы ты знал: я буду ждать, и не важно, сколько… Ты всегда можешь прийти ко мне, я буду ждать тебя, Лекс.

Гавр несильно пожал руку парня и встал со стула. Выходя из комнаты, он столкнулся с сиделкой, которая предложила напоить его чаем. Гавр вежливо отказался и, попрощавшись, пошел к выходу из квартиры.

Алешка лежал на кровати и смотрел в потолок. Вся нынешняя ситуация казалась абсурдной и была тяжела для понимания. Его, нормального парня, добивался мужчина, как обычно добиваются девушек. Леша не мог этого понять. Он не хотел это понимать, он вообще больше никогда не хотел такого слышать.

Леша потер руку об простынь, как будто стирая с нее неприятное прикосновение. Да, руку он мог оттереть, но вот как оттереть то мерзкое ощущение внутри, которое у него осталось от этого разговора? Хотя, разве он может обижаться на Гавра? Гавр приехал его навестить, специально ехал в такой далекий район, привез ему продуктов и просто высказал то, что для него нормально. Так что Леша не стал обижаться на Гавра, да и вообще, кроме осадка от этого неприятного разговора, у него имелись более серьезные проблемы.

Алешка вздохнул и закрыл глаза. Что делать ему самому в такой ситуации, в которую он попал, Лешка пока не знал. То, что в ближайший месяц он не сможет выйти на работу, осознавал. Он вообще толком-то ходить не сможет, только прямо, не сгибаясь, да еще подволакивая ногу. Ему даже в автобус залезть будет тяжело… Лешка с ужасом это понимал. Потом он попытался вспомнить, сколько у него денег в заначке на черный день. Вот только в последние два года этот черный день у него был постоянно. Денег в запасе было совсем немного — хорошо, что часть расходов за май у него уже проплачены. На июнь ему денег хватит, но июль… Значит, в июне он начнет опять искать подработку, любую.

Однако, он не был готов сломаться и признать свое поражение. Нет, он будет бороться, он сильный, он справится, он сильный…

Прошел месяц после случившегося. Алеша стал понемногу ходить и пытался зарабатывать деньги. Пока самым доступным способом заработка для него стал прокат. С утра он ехал на ипподром и был там до поздней ночи. В течение дня у него было несколько учеников, которые ходили к нему заниматься, хотя и не часто. Иногда приходили случайные клиенты, желающие покататься на лошади. Леша катал их как на своем Зацепе, так и на лошадях Петровича, отдавая ему процент с этого. Вечерами же он шел с Машей в город и простаивал там с лошадью у очередного ресторана или клуба, в надежде на пьяную публику.

В выходные Маша подсказала ему подработку в виде хождения с лошадью в небольшой парк, расположенный не очень далеко от ипподрома — там обычно в выходные дни были желающие покатать детей на лошадке.

Все это давалось Алешке тяжело, как морально, так и физически. Морально он переступил через себя и зарабатывал с проката на лошадях. Иногда ему было стыдно смотреть в глаза коней, на которых он катал. Он видел их уставшие взгляды, когда они по несколько часов простаивали в парке, ожидая желающих покататься. И как лошадь потом смиренно позволяла человеку садиться на себя, и шагала по кругу. Вот таких кругов Лешка с конем наматывал за день неимоверное количество.

Зацеп тоже выручал его в зарабатывании денег, и Алеша был бесконечно благодарен ему за это. За годы, проведенные вместе, этот конь стал его семьей, его другом. Зацеп, огненно-рыжий, как солнце, и стал таким солнцем во мраке Лешкиной жизни. С годами конь стал себя по-другому вести, как будто осознав, как тяжело приходится его хозяину. Недаром говорят о буденновской породе, что это лошадь одного хозяина, и верность свою доказывает как в бою, так и в жизни. Зацеп терпел все и всех. Он не скидывал с себя людей, дергающих его за повод, он терпел на себе любого всадника, и Алешка видел это. Он видел, что коню можно доверить как ребенка, так и взрослого, который еле держится в седле. Леша не узнавал коня, вспоминая, каким он был, когда они только познакомились. И сколько раз он летал с него, и как тяжело шла их стыковка и притирка.

Алешка видел это и был благодарен Зяме. Он знал, что обязан сейчас своему коню жизнью, и это была уже не метафора. Но было еще одно, то самое главное, что понимал Леша: Зацеп, лошадь для большого спорта, лошадь для олимпиады и международных турниров, с невероятным потенциалом и даром от природы техники прыжка, реально превратилась в покатскую клячу. Алешка так и не смог за все эти годы ни сам выбиться в серьезный спорт, ни своих лошадей вывести на высокий уровень. Весь его спорт проходил рваными урывками между перипетиями в его жизни. То вроде все налаживалось, и он возвращался в спорт, то приходилось уходить из него, как вот сейчас, в надежде, что он опять сможет вернуться. Да вот только лошади — они старели. Зяме было уже шестнадцать лет, а это серьезный возраст для спортивного коня. Алеша понимал, что лучшие годы этого коня, когда ему было двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет, он не смог продуктивно использовать, и вот время потеряно. Из расцвета своих сил и возможностей лошадь постепенно шла к закату. То есть все труды Алешки, все его тренировки и все, что он вложил в этого коня, тоже пропадало впустую. Он не раскрыл ни его, ни себя. Это было больно и тяжело — осознавать и понимать, что он не в силах что-либо сделать и исправить это.