И после этих слов Назар выдохнул, хотя этого никто и не увидел — в его облике и взгляде ничего не изменилось, но вот внутри… Эти слова и поведение тех, кто с ним сидел, говорили о том, что никто не будет кидать ему предъяву… Да и кинуть такую предъяву авторитету зоны — это не так просто, за такие слова ответ держать нужно. А какие доказательства у них есть? Да, все видели петушка. Даже видели, что Назара повели к петуху, да вот только дальше нестыковка. Подстава это была чистой воды. Кум подставил. Вся зона знает, что Волку не сказали, куда его ведут и зачем, и кто к нему приехал. А значит, петушок этот засланный был. Не знает его Назар, не знает — и никто обратное не докажет. Никто из здесь сидящих не станет утверждать, что их авторитет к петуху сам, по доброй воле на свиданку пошел. Да за одни такие мысли можно жизни лишиться… и все это понимали.

Через неделю к нему на свидание приехал Ефим. Назара опять привели в ту самую комнату для встреч, где все это и началось. Только теперь там стоял Ефим, с которым они крепко обнялись, а потом сели за стол друг напротив друга.

— Ты как? — сухо спросил Ефим, понимая, что их прослушивают и разговор пишут.

— Спасибо, брат… век не забуду.

— Мне там тоже нелегко без тебя. Так что, считай, я это для себя делаю… устал руководить всем. Жду, когда ты выйдешь. А я на море хочу… ну, сам понимаешь — вино, бабы и солнце. А то, вон, опять зима наступает, грязь, слякоть…

— Потерпи… скоро две тысячи второй наступит, а в две тысячи третьем я выйду…

— Ты посылки получаешь? Может, еще что надо?

— Раздавать не успеваю, столько всего присылаешь.

Назар чуть улыбнулся краешками губ, вспоминая, как приятно здесь получать такие посылки с воли. Это как отголосок той жизни, которую человек не ценит, живя там, а находясь здесь, так хочет хоть на миг прикоснуться к ее малой толике, к свободе…

— Я и сейчас привез… все ребята ее собирали… они тоже о тебе помнят.

— Надеюсь, сегодня вечером мне ее отдадут, когда обшмонают. Спасибо тебе.

Назар пристально смотрел в глаза Ефима, стараясь прочесть в них то, что они не могут сейчас сказать словами, будучи услышанными. Потом взгляд Ефима помрачнел, но он, не отводя глаз, произнес:

— Что с конюхом делать?

Назар сразу понял, о ком речь и что значит этот вопрос. Ефим ждал команды убить парня. Такое не прощается, и Ефим, зная это, сейчас хотел лишь его одобрения. Он не отводил глаз и продолжал смотреть в глаза Ефима, понимая, что в его взгляде ничего не изменилось, он все такой же безжалостный и холодный:

— Я сам… пусть меня дождется, мне уже недолго осталось здесь сидеть.

Ефим тоже не отводил взгляда от глаз Назара. Он не увидел изменений в глазах своего друга, да вот только ожидал другого ответа.

— Давай, я это сделаю… не нужно с этим тянуть.

— Я сказал — сам.

Назар так же безразлично смотрел в глаза друга, понимая, что Ефим уже давно догадывается о его "болезни"… но, как истинный друг, не отвернулся от него, да и Назар все это очень хорошо скрывал. Нет у Ефима основания его в чем-либо обвинить, даже сейчас нет…

— Я к Петровичу пару раз на ипподром заезжал. Проведал его. Старый он совсем стал… но знаешь, чертяга, пьет все так же, если не больше. На жизнь жаловался, ну, как обычно. Говорит, прокат в манеже закрыли… ту известную до перестройки конную школу, где все обучались. Говорит, закрыли, так как теперь это никому не нужно… выкупил там кто-то этот манеж. Вот Петрович и пьет в расстройстве, — Ефим помолчал. — Конюха видел, он там у Петровича своих коней держит. Вернее, своего и твоего… за конюхом Гавр заезжает… я сам это видел, да и Петрович говорит, что теперь они…

— Стоп, — Назар отвел взгляд. — Спасибо, что Петровича не забываешь. Хороший он человек. Ты ему денег подкидывай, тяжело ему… жалко его, хорошим он тренером был, да вот не нужен он здесь никому. И спасибо, что коня моего проведал… правда, не нужен мне теперь этот конь, а с остальным я уже сказал — выйду, разберусь.

— Нет базару… — Ефим посмотрел в глаза друга. — Пора мне, брат, давай прощаться. Я еще до Нового года заеду к тебе, подарков привезу. Да и на Новый год снегурку организую. Тебе какую снегурку? Рыжую, брюнетку или блондинку хочешь? Хотя какая хрен разница, они все крашенные…

— Слышь, да мне уже пофиг, какую… Любую вези.

Они засмеялись, а потом обнялись как старые друзья, тепло, искренне.

Ефим первый вышел из комнаты и, идя по коридору, думал, как тяжело здесь Назару, но все-таки он молодец — не сломался, выжил, в авторитете и держится молодцом… да вот только изжить из себя эту заразу не может… Но Ефим знал, что нет у него оснований предъяву другу кинуть, и поэтому смолчал сейчас и будет молчать потом.

В этот вечер Алешка опять смотрел телевизор. В последний месяц он открыл для себя, что, оказывается, телевизор — это не только три канала телепередач, которые он знал еще с детства — это первый канал, четвертый и еще образовательный канал — Российские университеты, вот и все. Больше его бабушка ничего не смотрела, да и их старенький телевизор ничего другого не показывал. Будучи маленьким, он с удовольствием смотрел по телевизору мультики про Чебурашку и крокодила Гену, и еще ему нравился кот Леопольд и Карлсон с пропеллером. Когда он повзрослел, стало некогда смотреть телевизор, да и неинтересно это было. А вот сейчас, когда Гавр показал Алешке, как пользоваться пультом и что в этом красивом большом черном ящике, стоящем на невысоком столике, при включении можно найти столько всего. Вот Алешка и открыл для себя столько нового и интересного. Но это поначалу, а потом он, долго листая множество каналов, нашел для себя Евроспорт.

Он и не подозревал, что в мире так интересуются спортом, в том числе и конным. По спутниковому НТВ на канале Евроспорт часто показывали соревнования по конному спорту. Теперь Алешка покупал специальный журнал, где была программа этого канала, и ручкой отмечал для себя время трансляции соревнований. Там, конечно, еще показывали и выездку, и троеборье, и даже соревнования по драйвингу. Но не мог же он теперь вообще не выходить из дома и все это смотреть? Вот и ограничил он себя только просмотром конкура. И здесь он впал сначала в эйфорию от увиденного, а потом чуть ли не в депрессию. Он впервые видел, как настоящие спортсмены выступают на такого рода соревнованиях, где призовой фонд составлял десятки тысяч долларов, а не как в России, где призовые состояли из грамоты и медали, и еще давали мизерное вознаграждение, которого хватало лишь на покупку шоколадки.

Его поражало в этих соревнованиях все: и сами спортсмены, с таким мастерством заводящие лошадь на препятствие, и сами лошади с великолепной техникой прыжка, и соревнования, где все трибуны были переполнены зрителями. Это не наши соревнования, где на полупустых трибунах в основном сидят родители или друзья тех, кто в этих соревнованиях участвовал.

Вот все это Алешка и смотрел, буквально с открытым ртом, так что даже иногда и не замечал прихода Гавра. Он был весь там, в этой атмосфере спорта, в пылу борьбы и победы.

Гавр снисходительно относился к его увлечению, тем более что готовить парень при этом не забывал, ну а разогреть приготовленное Гавр мог и сам. Он сначала даже поразился удивлению Лекса при виде пульта от телевизора, а потом и от того, что с помощью этого пульта можно увидеть. Как папуасы, которые впервые видели европейцев, так и Лекс смотрел на все это, что Гавр даже не знал — смеяться ему над этим или огорчаться такой дикости человека, живущего рядом с ним. Но вот только парень был опять так честен в своем неведении и так простодушно-наивен, что глубоко внутри у него снова что то екнуло и сжалось. Он подавил в себе это и сухо объяснил, как пользоваться пультом. И вот теперь, приходя домой, он заставал Лекса чуть ли не в состоянии транса перед экраном телевизора. И сколько бы раз Гавр ни заглядывал в этот экран, чтобы увидеть, что смотрит Лекс, там всегда было одно и тоже — лошади. Для него они все были едины. Хотя потом, когда он сам начинал спрашивать парня об увиденном, тот с таким восторгом и так эмоционально начинал ему все это рассказывать, что Гавр не перебивая слушал его. Ему просто нравилось его слушать, хотя он так и ничего не понимал в этом конном спорте.