— Значит, что у кого-то из твоих предков был такой же дар. И есть неопровержимые доказательства, что ты его унаследовала.

      — Предков?

      Ну вот. Теперь самое сложное.

      — Настя, я твой предок.

      Она просто осела на пол. Атмосфера квартиры резко изменилась, но пока оставалась терпимой, вызывая только сильную слабость. Несколько минут ей потребовалось, чтобы сформулировать следующее:

      — Алекс, пожалуйста, дай мне все переварить. Убирайся… уходи. У меня, конечно, еще будут к тебе вопросы, но потом. Пожалуйста!

      — Я не уйду.

      Она разозлилась:

      — И почему же?!

      — Потому что если я сейчас оставлю тебя наедине со всем этим, то тебе легче не станет. Переваривай. А я пока разогрею завтрак. Потом ты захочешь поговорить, потом мы пойдем гулять. Можем заехать к Игорю.

      Не прошло и часа, как она присоединилась ко мне на кухне. Страха по отношению ко мне она не испытывала, а вопросов становилось все больше и больше. Именно они сейчас толкали ее ко мне.

      — Сколько тебе лет?

      — Девяносто шесть. Вампиры отсчитывают возраст после Ритуала. А умер я в двадцать пять.

      — Умер?

      — Ну да. Это такая фигня, необходимая для обращения. Страшно и больно, но недолго.

      — Ты правда был актером?

      — Был.

      — Расскажи мне все. Я буду останавливать тебя, если мне будет непонятно. Но ты рассказывай.

      И я начал говорить. О Мастерах и Детях, об их связи, о Тысячах и Императоре, о начавшейся Второй Войне, о Гемме, о том, что делал после обращения, где жил, как мы узнали о ней самой и даже о вампирском безумии. О том, что такие, как Игорь, возможно, наш шанс на спасение. Вчера я видел, как сильно дрожали его руки — слишком человеческая реакция для того, кто уже десятки лет мертв. И еще он умеет плакать. Я не смог бы выдавить ни слезинки, даже если бы от этого зависела жизнь… Насти. Это умение проходит буквально через несколько лет после обращения, ведь наши эмоции неумолимо изменяются. Но Игорь меня поразил. Если бы я наверняка не знал, что он вампир, то решил бы, что он смертный со странным запахом. В нем не произошло вообще никаких эмоциональных изменений, которые всегда наблюдаются у вампиров! Конечно, в таком возрасте только мы можем ощутить разницу, но после трехсот лет вампиры становятся настолько неэмоциональны, что это видят даже смертные. И размышляя всю ночь, я вдруг подумал, что эмоции пропадают из-за того, что смысл нашего существования — удовлетворение простейших потребностей. А жизнь ради себя бессмысленна или со временем становится таковой. Игорь, который ни одного дня не жил ради себя, внутри остался более человечным. Он присматривает за всеми своими потомками, помнит дни рождения каждого из двадцати четырех внуков, близко к сердцу принимает все их взлеты и падения, хотя лично ни с одним не общался, остался жить в России, чтобы быть подальше от Управления и его заданий, не убил ни одного вампира или человека, пишет какую-то монографию по психологии, работает с наслаждением, сопереживает каждому своему пациенту — это я узнал уже давно, а вчера… он боялся за нас, а не за себя. Один пример сохранения эмоционального фона в случае Игоря, безусловно, пока ничего не доказывает. Но эту гипотезу стоит проверить. И если моя догадка верна, то… мир станет значительно скучнее.

      — Алекс, — тихо перебила мой длинный монолог Настя. — А почему ты не продолжил свое любимое дело, как Игорь?

      Я рассмеялся.

      — Есть несколько видов деятельности, которым вампирам запрещено заниматься. И актерство — один из них. Понимаешь, почему?

      — Да… — она подумала. — Вы не изменяетесь, и люди могут это заметить. Но можно же быть актером в каком-нибудь маленьком театре. Им вряд ли грозит мировая известность! Избегать камер и популярности…

      — В век цифровых технологий это довольно сложно. Но дело даже в другом. Любой актер, выходя на сцену, осознанно или подсознательно хочет признания. Мы все… немного эксгибиционисты.

      И она улыбнулась! Вот, это то самое, чего я и хотел в конце нашего длинного разговора. Значит, она способна принять все то, что я на нее вылил, если может улыбаться.

      — Алекс, а почему ты стер воспоминание о нашем поцелуе? Я понимаю, что это… немного странно, но раз уж он был, то я все равно бы потом вспомнила, — она так и не дождалась моего ответа, а я старательно делал вид, что очень занят мытьем посуды. — Алекс, послушай, я не злюсь на тебя. Тем более, что сама его спровоцировала.

      Ты спровоцировала? Может и так, может и так.

      — Потому что постоянно хочу повторить и продолжить. Меня не останавливает наше кровное родство.

      — Оу, — она заметно смутилась и, снова краснея, отвела глаза. Я слышал, как ее сердце ускорило ритм. Она судорожно искала повод сменить тему. — Расскажи мне теперь про охотников.

Настя

      Я была на грани истерики, если не сказать — буйного помешательства. Или я все же слетела с катушек, и происходящее — только плод моего больного воображения. Еще немного — и я очнусь в белой палате, как полтора года назад. А может, на этот раз мне повезет, и я проснусь от длинного и мучительного сна.

      К сожалению, это был не сон. И чем больше рассказывал Алекс, тем сильнее повышалась вероятность, что это просто сумасшествие. Слишком много всего! Слишком! Вчерашнее объяснить разумными доводами невозможно, но самое худшее — это его красные глаза и вырастающие клыки. Если бы не они, то я бы убедила себя в том, что у него линзы, и все это — просто глупая шутка. Но шутка явно затянулась.

      Когда он мне вернул удаленный кусочек памяти, я очень отчетливо вспомнила, как он подошел ко мне, как провел пальцами по волосам и поцеловал. И тогда я ощутила то, о чем на сеансах у психолога не могла и мечтать. Я тогда не просто хотела его. Я желала этого до такой степени, что все остальное перестало иметь смысл. И вспомнила его слова: «Забудь все, что произошло после того, как мы вышли из твоей комнаты». И даже вспомнила, как забыла! Оставшись в комнате одна, я все сидела и сидела, не находя ни единого разумного объяснения происходящему.