– Боже милосердный! – пробормотал Гай и скомандовал: – Вперед!

Они не делали остановок, чтобы поесть или отдохнуть. Они преодолевали пороги, через которые вряд ли кто-нибудь до них пытался перебраться. Они тащили лодки по берегу в обход водопадов. Даже наступившая темнота их не остановила.

Еще до рассвета они достигли Фолкстона. Вернее, того места, где был Фолкстон, потому что его там больше не было. Ничего не осталось, кроме еще тлеющего пепла и горячей золы.

И мертвых.

Гай искал среди убитых Билджи, но ее нигде не было. Он уже собирался прекратить поиски, когда услышал стон в подлеске и бросился в заросли с факелом в руке. На земле лежала Капапела, из глубокой раны под ее левым глазом струилась кровь. Рядом с ней он увидел труп преподобного Стаунтона, его череп был расколот ударом дубинки. «Легкая смерть», – подумал Гай.

– Билджи? – спросил он.

– Монго забрал ее с собой, – ответила Капа.

Монго ждал их. Частокол был укреплен, все входы загорожены. «Хорошо, что мы не стали тратить пули и порох на дикарей», – подумал Гай.

– Забирайтесь на деревья! – скомандовал он. – Перестреляйте их всех сверху! Флон, у тебя есть зажигательные стрелы?

– Нет, но мы их сделаем, бвана.

– Этот круглый дом, слева от того длинного, – пороховой склад. Подожгите его! Он взорвется, и все будет кончено. Быстро!

Негры вскарабкались на деревья. Люди Флонкерри были меткими стрелками: их обучал Гай. Что же касается чернокожих да Коимбры, то они всегда стреляли только в воздух, приветствуя приходящие караваны. Половина людей монго попадала на землю после первого же залпа. Гай увидел, как взбирается на дерево Флонкерри с луком и стрелами, на наконечниках которых были нашлепки-шарики черной смолы. Следом лез чернокожий со сковородой, полной горящих углей.

Гай увидел маленькую хижину, сделанную из сухой, как трут, пальмы рафия, и сразу догадался, что в ней. Хижина располагалась далеко от порохового склада, у противоположной стены частокола, поэтому он не стал останавливать Флонкерри: вождь мог взорвать порох, не подвергая опасности хижину.

И вот первая из огненных стрел дугой прочертила ночь. Вторая. Третья. Флонкерри прекрасно владел луком, а цель была велика. Все три стрелы застряли в соломенной кровле порохового склада. Крыша загорелась, но Флонкерри продолжал слать огненные стрелы одну за другой. Люди монго беспорядочно бегали вокруг, отчаянно крича.

Раздался низкий раскатистый гул: это взорвался порох. Склад вспыхнул ярким пламенем, горящие обломки разлетелись по всему загону. «Однако маленькую хижину огонь пощадил: здесь не обошлось без прямого вмешательства Бога, – подумал Гай. – С монго теперь наверняка покончено».

Но он был еще жив. Размахивая факелом, да Коимбра выскочил на площадь.

– Гай Фолкс! – взревел он. – Уйми своих псов! Сделай это, если хочешь увидеть Билджи живой!

И тогда Гай выстрелил в него. Ниже пояса. В живот.

Монго споткнулся и рухнул лицом вниз. Но тут же протянул руку и поднял факел. А потом пополз в сторону хижины.

Зарядить мушкет со стороны дула нелегко, даже стоя на земле. Средняя скорострельность у солдата, хорошо владеющего этим оружием, – два выстрела каждые три минуты. А Гай Фолкс сидел высоко в ветвях баобаба и, прежде чем прицелиться, должен был засыпать порох, заткнуть патрон пыжом, загнать пулю в ствол и вставить капсюль. Гай был превосходным стрелком, но руки его так дрожали, что он не попал в монго. Да Коимбра продолжал ползти.

К тому времени, когда Гай перезарядил свое громоздкое оружие, монго был уже в считанных ярдах от хижины. Гай поднял мушкет. И вновь опустил его: слишком трудно было попасть в голову мулата, только тогда он смог бы сразить его одним выстрелом.

«Позвоночник, – подумал Гай, – надо перебить ему позвоночник».

Он выстрелил и увидел, как дернулся монго. Потом медленно, как в ночном кошмаре, большая рука мулата, сжимающая факел, потянулась назад. Все дальше, дальше, пока Гай не понял, по боли в челюстях и легких, что он пронзительно кричит.

И тогда монго швырнул головню. Она перевернулась, с какой-то мучительной, рвущей душу неспешностью проплыла в воздухе и стала падать, падать… Упала она рядом с хижиной. Гай увидел, как язык пламени жадно лизнул стену.

В следующее мгновение он уже падал с дерева, скользя по стволу, обдирая ладони.

– Флон! – заорал он. – Бревно! Тащи бревно! Нам надо вышибить ворота.

Он терял драгоценные секунды, пытаясь растолковать им суть дела. Уйма времени, целая вечность ушла на то, чтобы найти подходящий таран. Они бросились к воротам, изо всех сил ударили в них бревном. Безрезультатно.

Еще один удар. И еще. И еще. В паузах между ударами он слышал, как кричала Билджи.

Наконец ворота распахнулись. Он бросился к хижине, рядом бежал Флонкерри. Они ворвались в бушующий огонь и вытащили наружу стонущее, корчащееся от боли, объятое пламенем существо, еще недавно бывшее… реальной и неотъемлемой частью его жизни. Он перевернул ее, сбивая пламя.

– Не поможет, – сказал Флонкерри. – Она мертва, бвана. – И Гай увидел, что этот огромный чернокожий человек плачет. С той минуты он полюбил его как брата. Билджи лежала неподвижно, замолкнув навеки. Ноги ее были скованы цепями. Столб, к которому крепились ножные кандалы, сгорел, поэтому им удалось вытащить Билджи из хижины.

Гай сидел на опаленной огнем земле и смотрел на нее. Слезы прочертили белые борозды на его покрытом сажей лице. Он сидел и плакал, сердце разрывалось от боли, и казалось, что соленые слезы текут, смешиваясь с кровью, – так плачут только сильные мужчины.

Потом он встал и пошел туда, где стояла на коленях Моник Валуа, рыдая и сжимая в руках голову своего мертвого возлюбленного.

Через месяц, когда к нему вернулась способность размышлять спокойно, Гай понял, что, как ни ужасны были июньские события, они принесли ему чувство освобождения. Он имел наконец столько денег, сколько хотел: их вполне хватало, чтобы купить двадцать пять таких плантаций, как Фэроукс. Однако торговля невольниками перестала приносить прибыль не только ему, но и всем владельцам факторий на побережье. В состав Международной эскадры вошли быстроходные колесные пароходы, и невольничьи суда просто не могли теперь прорваться сквозь этот заслон. Даже самый быстрый клипер не мог тягаться в скорости с таким крейсером. И Гай не стал заново отстраивать Фолкстон, а просто ждал, когда вернется капитан Раджерс.

На Рождество 1852 года Гай Фолкс стоял на палубе «Воладора» на рейде Реглы, наблюдая, как матросы ставят судно на якорь. Никиабо и Сифа, нарядно одетые, в тюрбанах, стояли рядом с ним и благоговейно взирали на Гавану, первый город, который им довелось увидеть в своей жизни. Гай ласково похлопал их по маленьким тюрбанам: он успел по-настоящему привязаться к этой яркой экзотической паре.

– Пошли, Никиа, Сифа! – весело сказал он. – Мы сходим на берег.

– Да, хозяин, – ответили пигмеи хором. Они уже неплохо говорили по-английски.

Он остановился у дона Рафаэля Гонзалеса и провел в Гаване три недели, посетив всех своих друзей. Пигмеи в своих одеждах из шелка и атласа привели в изумление весь город. Последний визит он нанес капитану Трэю и Пили. Теперь Гай мог это сделать. За те шестнадцать лет, что он их не видел, он успел многое узнать и научился понимать женщин. И, когда он вновь встретил Пилар, ему сразу пришла на ум одна из усвоенных истин: женщины всегда скрывают свой возраст. Пили не была исключением. В 1835 году она сказала, что ей тридцать, а на самом деле ей было тридцать пять лет. Теперь ей пятьдесят два, она стала спокойной, дородной, почтенной женщиной с тронутыми сединой черными волосами. А капитан Трэй превратился в ворчливого беззубого старика.

Все это было очень печально, но в то же время забавно. А чего иного, собственно, мог он ожидать? Но когда Гай уезжал от них, чтобы сесть на шхуну, отплывающую в Нью-Орлеан, он почувствовал огромное облегчение.