Он слушал яростные споры об отделении южных штатов, о возможной войне. Гай не имел своего мнения на этот счет: слишком долго он был вдали от событий. Он прочел «Хижину дяди Тома», опубликованную годом раньше, и пришел к непоколебимому убеждению, что миссис Стоу никогда не видела и уж во всяком случае никогда в жизни не разговаривала с негром из южных штатов.

Пришел апрель, и в воздухе повеяло ароматом ранних цветов. Гай почувствовал, что в нем пробуждается желание действовать. С каждым днем это чувство все больше крепло. И вот однажды утром он проснулся и сказал:

– Никиа, спустись вниз и попроси портье прислать боя упаковать мои вещи. Сегодня мы уезжаем.

На пути к Натчезу и дальше вверх по реке он чувствовал, как его все больше охватывает волнение. А когда тяжелые колеса парохода завертелись назад, замедляя ход, и он медленно двинулся к причалу Фэроукса, волнение Гая перешло в какую-то лихорадку.

Негры толпой высыпали на пристань, приветствуя гостя, глазея на пигмеев, хватая его чемоданы и саквояжи, смеясь, крича, пока один из них, постарше, не узнал его, воскликнув:

– Масса Гай! Боже милосердный, это же масса Гай!

Оборванные чернокожие дети помчались к дому, выкрикивая:

– Масса Гай! Масса Гай вернулся! Масса Гай!

Стоя на балконе, она ждала его, высокая, стройная как ива, – именно такая женщина, о которой мечтает мужчина, слушая, как бесконечные африканские дожди барабанят по листьям монгонго. Она стояла, глядя на него, лицо ее было очень бледным. Не сказав ни слова, он заключил ее в объятия.

Услышав позади кашель, он обернулся. Перед ним стоял, злобно усмехаясь, Килрейн Мэллори.

– Что ж, – сказал Килрейн, – в этот раз я тебя прощаю. Ради старой дружбы. Но запомни на будущее, Гай Фолкс, мы, Мэллори, не любим, когда чужие мужчины целуют наших жен…

Человек менее мужественный сразу бы сбежал, сославшись на оскорбленную гордость. Уж чем-чем, а гордостью Гай Фолкс обладал в достаточной мере. И именно это удерживало его в Фэроуксе следующие две недели. Да еще свойственное ему чувство справедливости. Восемнадцать лет не появлялся он в родных краях. «Так чего же ты ожидал, парень?» – беспощадно спрашивал он себя.

И вот однажды он сел на черную лошадь, родившуюся от Демона и одной из серых кобыл, и уехал подальше от дома, чтобы в одиночестве поразмышлять о Фэроуксе, разобраться в своих воспоминаниях и точно выяснить, что же здесь изменилось. А перемены произошли, хотя невнимательный взгляд едва ли бы их заметил. Это ощущение холода, глубокой печали, нависшей над домом и землей, которые он поклялся сделать своими, он поспешил связать с тем, что его взгляд на мир стал иным. Мужчина в тридцать пять лет и мальчик в восемнадцать смотрят на жизнь совершенно по-разному. Но причина была не только в этом, она крылась значительно глубже…

Это проклятое место населено призраками, говорил он себе. Они таятся в комнатах дома как отзвук старых грехов, былых несправедливостей, да и нынешних горестей тоже…

А может быть, он и здесь ошибается? Ее самообладание было изумительно, если, конечно, именно оно определяло ее поведение. Голубые глаза Джо Энн смотрели на него со спокойным дружелюбием, ее голос, когда она говорила, был удивительно безмятежным. Она не считала нужным объяснять обстоятельства своего замужества, да и вообще касаться этой темы. А стоит ли говорить об этом, подумал он. Десятилетняя девочка вдруг взяла да и поклялась в любви шестнадцатилетнему мальчику. Едва ли это было событием мировой важности. Родственники, друзья, знакомые вполне допускали, что они когда-нибудь поженятся. Но предположения, чьи бы то ни было, пусть даже его собственные, сами по себе ничего не значат. Трагедия его отца, воспылавшего страстью к чужой жене и поплатившегося за это жизнью; восемнадцать лет разлуки – и ни одного письма, ни единого словечка, весточки, чтоб перебросить мост через эту пропасть; Килрейн Мэллори – удивительно красивый, веселый, жизнерадостный, по-настоящему мужественный, – вот причины случившегося, их много. А результат один: в центре его вселенной – причиняющая мучительную боль безграничная пустота, грозящая поглотить его будущее, отняв у него цель и понимание того, как жить дальше. В своих раздумьях он всегда связывал воедино Джо Энн и Фэроукс – одно подразумевало другое. Теперь у него хватало денег: он мог купить двадцать пять таких имений, как Фэроукс, но зачем Килрейну продавать его? Да и какой мужчина, женатый на Джо Энн Фолкс и владеющий Фэроуксом, станет продавать имение и уезжать?

А если бы и продал, что тогда? Он бродил бы по залам, где на стенах висели портреты предков, лишенный жены и ребенка, да и самого смысла обладания имением. «Допустим, его построил мой дед. Допустим, его украл у отца человек, позднее убивший его. Допустим, оно принадлежит мне по праву…»

Единственное, на что каждый человек имеет право, подумал он в ярости, – это шесть футов земли, и недалек уже тот день, когда ему придется оспаривать их у червей…

Фэроукс был построен с единственной целью: растить сыновей, основать династию – и эта цель не была достигнута. Джо Энн и Килрейн женаты уже десять лет, а детей у них нет. А он, Гай Фолкс, изжил необузданные желания юности. Теперь его поступками управляет рассудок, железная воля. Он не клюнет на первое попавшееся красивое личико или гибкий стан только потому, что ему нужна жена. У Гая было предчувствие, что теперь ему очень трудно будет угодить: ведь та женщина, которую ему предстоит выбрать раз и навсегда, должна будет успешно выдержать тяжелейшее испытание – сравнение с Джо Энн.

Он ехал в одиночестве и испытывал странное разочарование, как человек, который опоясался мечом, взял щит, собрался с силами и отправился на битву, а врагов нигде нет; они, словно издеваясь над ним, растворились в тумане и облаках, исчезли в небесах. Он восемнадцать лет копил свое состояние, а теперь не может иметь ничего из того, о чем мечтал: дом, жену, сыновей…

Какая-то мысль не давала ему покоя, просилась наружу. И теперь, когда Гай увидел забор, отделяющий Фэроукс от Мэллори-хилла, она внезапно выплыла на свет Божий из глубины подсознания. Мужчина, любой мужчина, гордо ведет свою невесту в родительский дом, если он у него есть. А для Килрейна такой дом – Мэллори-хилл, он сейчас должен принадлежать ему: Алан Мэллори умер, а Килрейн – его единственный наследник. Так почему же, черт возьми, он жил все это время в Фэроуксе? Это выглядело так, словно он воспользовался щедростью своей невесты.

Гай не мог найти ответа, но получить его было нетрудно. Он пришпорил вороного, без труда перемахнул через забор и направился к особняку Мэллори. Надсмотрщик Кила или негры наверняка знают. Стоит только спросить и…

И тут ему в глаза бросилось нечто такое, чему он пытался дать определение, но не мог. «Как же изменился Фэроукс», – снова подумал он. Контраст был разителен. Мэллори-хилл поражал своей ухоженностью. Ветви на деревьях и кустах подрезаны, стволы побелены, посадки сделаны умелыми руками. В Фэроуксе же больше всего его поразила заброшенность.

Она не так уж бросалась в глаза, скорее, это было отступление от высоких стандартов, заданных Речел, а позднее его отцом. Все вставало на свои места, загадка решалась сама собой: Килрейн привык валяться в постели по утрам часов до одиннадцати, а делами заправлял Брэд Стивенс, надсмотрщик, что совершенно недопустимо в имении, подобном Фэроуксу. Да и любые мало-мальски важные дела так никогда не ведутся: жизнь безжалостно наказывает лентяев и нерях. Юный Брэд, впрочем, несомненно был хорошим надсмотрщиком: это было фамильное занятие Стивенсов на протяжении нескольких поколений. Его дед, старый Уилл Стивенс, был надсмотрщиком у Эша Фолкса, отец – в Мэллори-хилле. Но такие плантации, как Фэроукс и Мэллори-хилл, нельзя оставлять целиком на попечении надсмотрщиков: хозяину необходимо помнить о естественном свойстве человеческой натуры – ни один человек не будет заботиться о чужих полях, как о своих собственных.