Джон Митчел поморщился. Густые брови его почти сошлись у переносицы.

– Нет большей глупости, чем изобретать порох, – сказал он раздраженно. – Мы с вами – деловые люди, Эмерсон. Науку, профессор, надо двигать вперед, используя все, что уже сделано. Считаю вас слишком трезвым человеком, чтобы напоминать вторично эти азбучные истины. Мы должны иметь аппарат для усыпления на расстоянии, и как можно быстрее. Действуйте! Денег не жалейте. Они вернутся с лихвой, осчастливив по пути некоторых, хотя бы вас, профессор.

Он поднялся и протянул Эмерсону свою сухую руку.

Профессор уехал злой, но, попав опять в сутолоку институтского городка, быстро позабыл о неприятной встрече с патроном. “Кто такой Джон Митчел, в конце концов? Ученый? Изобретатель? Нет! Бизнесмен. Напористый, энергичный, предприимчивый и по-своему умный, но бизнесмен, и только. У него свои представления о добропорядочности, своя точка зрения на понятия чести, и… и черт с ним. Теперь можно Приступить вплотную к научным изысканиям”, – и профессор Эмерсон с головой окунулся в работу.

Он установил строгий режим. Приходил в институт ровно в восемь утра, уходил только в девять вечера. Для ассистентов, лаборантов и простых помощников был разработан четкий график. Время еды – три раза в день по тридцать минут: полтора часа в сутки для приема пищи, – это больше чем достаточно. Сложнее с отдыхом. Умственная работа – не физическая. С мускулами – проще: оставил, скажем, человек копать, бросил лопату на пять–шесть минут – и отдохнул. А для восстановления нервной энергии требуется во много раз больше времени. Даже когда откладываешь в сторону книгу, мозг продолжает работать, обдумывать прочитанное, перебирать в памяти героев, жить их судьбами. Это у простого читателя, а у научного работника?.. Проблемы, которые он решает, не дают ему покоя даже ночью, во время сна. Умственное переутомление опаснее физического; оно истощает клетки мозга. Но существует гигиена умственного труда. С помощью специальных приемов можно значительно сократить время, необходимое для восстановления нервной энергии.

При сооружении института Эмерсон предусмотрел специальные комнаты для отдыха. Небольшая кабина, абсолютно непроницаемая для посторонних звуков, кондиционный воздух с повышенным процентом кислорода, мягкий свет, струящийся из ниш под потолком, удобная кушетка с водяным матрацем…

Нервная система может вынести огромную нагрузку. Только одного она не переносит – нарушения режима, ритма, строгого чередования труда и отдыха. Два часа работы – и пятнадцать минут каждый из сотрудников обязан был проводить в кабине. Первое время тишина кажется материально ощутимой, она даже звенит. Но это лишь вначале. Когда укладываешься с чуть приподнятыми, немного согнутыми в коленях ногами на кушетку, тело кажется невесомым, через две–три минуты сонная дрема уже сковывает мозг, дыхание становится ровным, спокойным, мысли расползаются по сторонам и чудится, будто вся комната слегка покачивается, убаюкивая. Многие засыпают. Это даже хорошо. Не нужно бояться, что проспишь установленный срок: ровно на пятнадцатой минуте репродуктор разбудит. Звуки бодрого марша заставят вскочить с постели. После этого несколько физкультурных упражнений в быстром темпе – и за работу Ускользнуть от этого отдыха никак нельзя. Кабины снабжены телевизионными установками и находятся под неусыпным контролем дежурного врача.

Очень важно уметь приводить себя в пассивное состояние. Без этого пребывание в кабине теряет свою ценность. Профессор Эмерсон специально инструктировал Своих сотрудников:

– Только при условии полного расслабления мускулатуры вы можете хорошо отдохнуть, – говорил он. – Наша мускулатура все время находится в состоянии некоторого напряжения, тонуса; от мышц рук, ног, туловища все время поступают в мозг нервные импульсы, возбуждающие клетки коры. Чем больше расслаблены мышцы, тем лучше отдыхает мозг. Научитесь приводить себя в пассивное состояние. Не думайте, что это легко. Нужна тренировка. Старайтесь максимально расслабить мускулатуру. Старайтесь ни о чем не думать в это время. Если не можете отвлечься от своих мыслей – считайте слонов: “Один слон да один слон – два слона. Два слона, да один слон – три слона и т.д.” При таком счете ни о чем серьезном думать невозможно.

Главное – режим. Воскресенье проводите за городом: бродите по лесу, валяйтесь на траве, удите рыбу, катайтесь на лодках. Побольше физических движений и никакого чтива. Научные работники должны быть физически здоровыми людьми. Хлюпики и неврастеники никогда ничего хорошего не сделают.

Сотрудники института даже не догадывались об истинных целях работ. Каждый из них выполнял какое-нибудь определенное задание. Только два человека были в курсе всех изысканий: Эмерсон и его старший научный сотрудник Джим Догерти. К ним со всех кабинетов и лабораторий стекались нужные сведения. К ним же поступали уже готовые узлы аппарата, сборкой которых они и занимались.

Эмерсон работал с лихорадочной поспешностью. Сотнями гибли собаки; скованные тяжелыми параличами покидали экспериментальную комнату обезьяны. Их вскрывали патологоанатомы, изучали микроскопические срезы мозга. Давали свои заключения. Двигаясь ощупью, как в темноте, то и дело натыкаясь на новые и новые явления, Эмерсон в конце концов сумел создать конструкцию, которая отвечала основным требованиям. Обезьяны засыпали и, просыпаясь в определенное время, пробуждались бодрыми. Собаки чувствовали себя хуже, но все же количество экспериментов со смертельным исходом резко уменьшалось.

Эмерсону не терпелось испытать действие аппарата на человеке. Догерти, узнав об этом, возмутился.

– Мы не имеем права. Должно пройти время. То, что в мозгу обезьян не обнаруживается сейчас болезненных изменений, еще ничего не значит. Мы не знаем, как окажется действие излучений нашего аппарата спустя месяц, два, полгода. Как будет реагировать мозг на многократное усыпление? Испытания на человеке недопустимы. С такими вещами не шутят, мистер Эмерсон!

Эмерсон все же произвел эксперимент. Отослав Догерти в Кентукки под предлогом проследить за изготовлением там сложной аппаратуры, он вызвал к себе своего технического директора и предложил найти кого-нибудь, кто бы за хорошую плату согласился подвергнуться испытанию.

Приехал еще сравнительно молодой человек, высокий, широкий в плечах, с изможденным, но веселым лицом…

– Пат Нейкл, – отрекомендовался он. – Условия мне известны. Пятьсот долларов на руки и чек на пять тысяч семье… в случае чего.

Профессор Эмерсон коротко рассказал ему суть дела.

– Что ж, я согласен. Условия выгодны… Валяйте, док!..

Пат Нейкл уснул и не проснулся. Патологоанатом, вскрывший его, установил, что смерть наступила от кровоизлияния в продолговатый мозг.

Лосев взглянул и отшатнулся. Сквозь прозрачную, чуть зеленоватую воду в упор на него смотрели ужасные в своей холодной неподвижности глаза. Уродливая голова, чудовищный клюв, студенистое тело, обвитое, слоено змеями, отвратительными щупальцами. Они были неподвижны, эти щупальцы, и лишь одно из них со множеством присосок, извиваясь, неторопливо описывало круги над безобразной головой.

“Осьминог”, – пронеслось в голове у Лосева.

– Да подойдите ближе, – усмехнулся Антон Романович. – Он от­сюда не вылазит, а вы, я полагаю, в гости к нему не собираетесь. Ис­пу­га­лись?

– Испугался! – откровенно сказал Лосев, с опаской делая шаг к бас­сейну. – Мне вспомнился роман Жюля Верна: как спруты напали на корабль капитана Немо.

– Обожаю Жюля Верна, – сказал профессор. – Изумительная фан­тазия в сочетании с великолепным мастерством и грандиозными зна­ни­ями. Наш экземпляр, конечно, карлик в сравнении с теми фан­тас­ти­чес­ки­ми, атаковавшими “Наутилус”. Жюльверновские осьминоги весили, по ут­верждению его героя профессора Аронакса, до двадцати пяти тонн каж­дый.

– А разве не бывает таких?