– Ладно, хватит об этом, Мирон Григорьевич. Если вам не трудно, отрежьте, пожалуйста, конец пленки с последним снимком, а остальное отдайте мне.

– С удовольствием!

Казарин щелкнул ножницами. Обрезок пленки упал в ящик стола.

– Прошу вас!

Ирина вертела в руках кассету, исподлобья поглядывая на Казарина. Он очень милый, этот Казарин. И любит ее, Ирину, и она это знает. Он ей тоже нравится. Очень нравится. Но Георгий Степанович… Нет, нет, это совсем другое.

– Все же обещайте мне, что вы перестанете злиться на Лосева.

– А я и не злюсь, Ирина Антоновна. Я ему, завидую.

– Не нужно, Мирон Григорьевич.

Казарин пожал плечами и посмотрел на часы.

– Мы сейчас начинаем отработку с торможением оптического центра. Хотите присутствовать?

– С удовольствием.

– Тогда садитесь, пожалуйста, – предложил Казарин и снял трубку, чтобы вызвать лаборантов.

Ирина опустила кассету в карман халата, села к столу, развернула журнал наблюдений и стала просматривать его. Прочитала последние записи, удивленно вскинула брови. “Вот как, а он мне об этом ничего не говорил!”

– Вы на себе испытывали действие этого аппарата? – спросила она, когда Казарин положил телефонную трубку.

– А почему бы и нет?

– Это, должно быть, страшно?

Казарин немного помолчал.

– Страшно? – переспросил он. – Да, пожалуй, вы правы. Когда мир света и красок начинает исчезать, а вместо него появляется непроглядная белесоватая пелена – это страшно. Зато потом, когда слепота проходит… Чтобы оценить по-настоящему, какое это благо зрение, нужно хоть на время потерять его.

Митчел торопил. Бессонница давала себя знать. Лекарства помогали мало, и голова от них по утрам становилась тяжелой, словно ее за ночь налили свинцом. Эмерсон работал с небывалым напряжением. Великолепное оборудование лабораторий и наличие электронных машин давали возможность не задерживаться с расчетами. Интересно бы узнать, сколько возился, создавая свою конструкцию, профессор Браилов? Ему нельзя отказать в сообразительности и талантливости, этому русскому медведю от науки, но что касается оформления…..

Профессор Эмерсон торжествовал. Радостное ощущение приближающегося успеха кружило ему голову.

Наконец он мог позвонить Митчелу о том, что первые два аппарата готовы, опробованы, работают безукоризненно – хоть сейчас в серийное производство.

Джон Митчел поздравил с успехом и сказал, что сию же минуту выезжает в институт

– Поедемте вместе, Эрл, – предложил он Кифлингу. – Вам будет небезынтересно посмотреть на эту штучку, тем более, что Эмерсон – ваш протеже.

Эмерсон принял Митчела и его домашнего врача в своем рабочем кабинете. Аппарат стоял тут же на столе, тускло поблескивая матовым раструбом косо срезанного полушара. Невысокий обтекаемой формы корпус, сделанный из пластмассы цвета слоновой кости, радовал глаз.

– Мы широко использовали полупроводники, – объяснял Эмерсон. – Управление упрощено до предела: две кнопки и один небольшой верньер. Излучение строго фиксировано. Аппарат может питаться от электрической сети, но можно обойтись и без нее. Небольшой газовый аккумулятор весом всего около ста граммов обеспечивает безотказную работу излучателя в течение года. Это дает возможность пользоваться аппаратом в пути: на море, в поезде, в самолете, автомобиле…

– Внешне он производит хорошее впечатление, – сказал, проводя ладонью по наружной поверхности рефлектора, Митчел. – Мне хотелось бы видеть его в действии, – добавил он, глянув на часы.

– Пожалуйста! – с готовностью сказал Эмерсон.

Он повернул рефлектор в сторону кресла, расположенного у столика с пишущей машинкой. Легким движением набросил на аппарат снятый перед этим чехол и нажал кнопку электрического звонка.

Вошла девушка лет двадцати–двадцати двух. Она остановилась на пороге, вопросительно глядя на Эмерсона.

– Прошу вас, мисс Лорна, – обратился к ней профессор, указывая рукой на кресло. – Мне нужно продиктовать вам несколько строк.

Девушка, легко ступая по ковру, подошла к столику, присела на краешек кресла, быстрыми движениями тонких рук заложила бумагу и вскинула на Эмерсона свои, цвета бирюзы, немного испуганные глаза. Профессор принялся спокойно диктовать стандартный текст делового письма, какие десятками доводилось посылать и получать институту в последнее время.

Девушка отстукивала с такой быстротой, что не было никакой возможности уследить за движениями ее пальцев. Лорна знала, что она работает на машинке легко и красиво, что ее работой нельзя не залюбоваться. Она чувствовала на себе пристальные взгляды присутствующих и гордилась этим. Недаром же ее взяли на работу в этот институт, тогда как тысячи других машинисток оббивают сейчас пороги учреждений в надежде получить хоть временную работу.

Лорна допечатала фразу и легким движением головы откинула наползающий на глаза локон золотистых волос.

Эмерсон диктовал. Догерти стоял рядом с аппаратом и, стиснув зубы, не спускал глаз с девушки. Джоя Митчел и Эрл тоже уставились на машинистку. Моложавое лицо Эрла выражало обыкновенное любопытство. Джон Митчел глядел с хищным напряжением Пальцы его рук сжимали подлокотники кресла. Туловище слегка наклонено вперед, губы стиснуты так, что рот превратился в прямую линию.

Профессор продолжал диктовать. Девушка быстро печатала. Стук машинки напоминал короткие, приглушенные расстоянием, пулеметные очереди. Прыгала секундная стрелка на больших стенных часах. Вот она отпрыгала круг, начала другой. Эмерсон диктовал по-прежнему спокойно, а с девушкой уже творилось что-то неладное. Движения ее пальцев становились все медленнее и медленнее. Вот она встряхнула головой, еще раз, потом, воспользовавшись короткой паузой в диктовке, энергично потерла глаза кулаком. Чувствовалось, что девушка изо всех сил борется с навалившейся невесть откуда сонливостью. Вот, по-видимому, сделала ошибку: потянулась за резинкой, судорожно сжала ее в пальцах, а потом… Потом веки сомкнулись, руки упали, словно плети, голова свесилась на грудь.

– Девяносто семь секунд! – произнес Эмерсон, повернувшись к Митчелу. Он подошел к девушке, поднял руку, посчитал пульс. Потом приподнял веко и посмотрел немного расширившийся зрачок. – Глубокий сон. Не желаете ли удостовериться, коллега?

Эрл подошел к машинистке и принялся детально исследовать ее.

– Да! Это сон! – сказал он через минуту, обращаясь к Митчелу. – Очень глубокий сон.

– Прекрасно! – воскликнул Митчел, подымаясь со своего кресла и вооружаясь сигарой. – Сколько она будет спать?

– Около получаса, может быть, немного больше. Аппарат действовал всего две минуты.

– А самочувствие после пробуждения? Не такое ли, как после ваших порошков? У меня после них а голове, как в старое доброе время после студенческой попойки.

– Мы с мистером Догерти испытывали аппарат на себе. После пробуждения настроение бодрое, голова свежая, удивительная легкость во всем теле. Займитесь девушкой, Догерти, – повернулся он к своему ассистенту. – Когда она пробудится, придумайте какую-нибудь причину, чтобы объяснить это состояние, успокойте ее.

Догерти молча вышел, чтобы позвать служащих.

– Благодарю вас, Эмерсон, – крепко встряхнул руку профессора Митчел. – Этот аппарат я захвачу с собой. Вы сумеете им пользоваться, Эрл? Вот и чудесно! Второй с завтрашнего дня – в серийное производство. А вы, Эмерсон, – отдыхать. Поезжайте в санаторий и подкрепитесь как следует. Вы здорово осунулись за последние дни.

Джим Догерти сидел у дивана и с нескрываемой тревогой смотрел на спящую девушку.

Лицо мисс Лорны было спокойно, дыхание ровное, пульс немного замедлен, такой, какой обычно бывает у спящего человека.

Догерти непоколебимо верил в качество сконструированного в институте аппарата. Он испытывал его на себе. Он испытывал его на профессоре. Результаты испытаний занимали несколько толстых папок, хранившихся в столе профессора. Нет, никакого вреда этот короткий сон девушке не принесет. И все же гнетущее чувство тревоги не давало ему покоя Только спустя минут десять, немного прядя в себя, он понял, что это чувство продиктовано отнюдь не беспокойством за здоровье девушки, а самим фактом беспрецедентного по своей возмутительности эксперимента. Усыпить человека без его разрешения! Это все равно, что наброситься на него, связать по рукам и ногам…